Райские птички... Глава 17

«Это просто безобразие!»
Привычка круглыми сутками следить за эмоциональными показателями воспитанников вышла Фреттхену боком. Очередное сновидение спугнул сигнал айфона. На экране угрожающе расплывалось красное пятно – кривая душевного состояния Хайли Фэррела сползла за нулевую отметку и достигла критической точки.
«Нет, это никуда не годится!»
Психолог нашарил в потёмках халат и, плотно в него закутавшись, двинулся на кухню. Всё равно уснуть уже не получится — так хоть побаловать себя ранним завтраком.
«Уморят они меня, ей богу – уморят», - причитал Фреттхен, осторожно спускаясь по невидимым ступенькам.
Щёлкнул выключатель, Хорёк заморгал, повёл острым носом, словно оправдывая свою кличку, и, шаркая разношенными кожаными шлепанцами, направился к холодильнику.
«Та-а-ак, что тут у нас?»
Кто-то способен бесконечно любоваться на огонь, кто-то — на воду, а Марк Фреттхен – на содержимое своего любимца шарпа. В белоснежных чертогах покоились упаковки с сырами твердыми и мягкими, с плесенью и без, с чесноком, халапино, ягодами и фруктами. Их теснили плотные сосиски, розовая ветчина и нежный окорок под копчёной корочкой. Соленья и маринады, джемы, молоко и сливки, фрукты и овощи – чего только не скрывалось за волшебной дверцей.
«Идите ко мне, мои хорошие», - ласково, словно цыплятам, прошептал он крупным, отборным яйцам. Осторожно снял с полки прозрачную ячейку и водрузил её на гранитную столешницу.
Не прошло и получаса, как на сковороде зашипели волнистые лепестки бекона, в миске пышной пеной вздыбился омлет, а по деревянной дощечке бойко застучал нож,  превращая крепкие шампиньоны и ароматный перец в аккуратные ломтики. Тостер выстрелил поджаристыми кусочками хлеба - они тут же покрылись тающим чесночным маслом. В широкую глиняную кружку с черным кофе полились густые сливки. Хорёк неторопливо потягивал напиток, тая от блаженства и предвкушая ранний пир.
Однако не успел он проглотить кусок истекающего сыром омлета, как в кармане халата снова раздался тревожный сигнал айфона.
«Ну что ещё!» - драматически застонал Фреттхен, с сожалением выпуская из рук вилку и вытаскивая на свет божий экран с оповещением. – «Хатчинсоны? Опять?! Что им не живётся? Не понимаю! Молодые, здоровые, красивые - особенно Вилина красивая, да. Ну что ещё надо этому верзиле Роберту?»
Тираду свою он — за неимением других слушателей — обратил к петуху-солонке и курочке-перечнице. Тараща глаза-бусины и растопырив расписные крылышки, фарфоровая парочка послушно внимала хозяину.
«Такая девушка! - сетовал Хорёк,  - скромная, тихая, нежная – мечта любого мужчины! Фигура как у модели! Глаза как у ребёнка! Улыбка как у Моны Лизы! Джереми и тот понимает… Джереми…»
Вилка звякнула о пустую тарелку, за ней отправилась скомканная салфетка, Хорёк же, бурча себе под нос, засеменил к единственному своему утешителю – холодильнику. На этот раз из ледяных глубин появилась коробка апельсинового сока. С хрустальным звоном посыпались в высокий стакан кусочки льда, их закрутило в оранжевом водовороте, и Фреттхен, делая маленькие, неторопливые глоточки, продолжил свой монолог.
«Вроде бы не плохой парень, но до чего проблемный. Мало того, что сам вечно ищет неприятностей, так еще и распространяет повсюду негатив. Всякий, кто входит с ним в контакт, теряет удовольствие от жизни».
Допив сок, Хорёк принялся ворошить морозильник.
«Вот и результат - два оповещения за ночь! Нет, это никуда не годится»
Раскопки увенчались успехом. Жёлтые глаза под рыжими ресницами вспыхнули от удовольствия при взгляде на добычу – пластиковое ведёрко с мороженым.
«Французская ваниль», - мурлыкнул психолог и, вооружившись ложкой, отправился в кабинет.
Небольшая квадратная комната, выкрашенная в нейтральный бежевый цвет, находилась на втором этаже, рядом со спальней. Скромная обстановка состояла из легкого компьютерного столика на алюминиевых ножках, промятого кожаного кресла и пары металлических шкафов, похожих на сейфы. Окна прикрыты пластиковыми жалюзи. В углу одноногим, худым журавлем вытянулся напольный светильник.
Среди этого минимализма солидно выделялся огромный плоский экран монитора. Привычно водрузив на стол ведёрко, Хорек набрал полный рот мороженого и включил компьютер. Под мелодичный перезвон явилось множество иконок, и по ним бойко запрыгал курсор. Разноцветным потоком, сменяя друг друга, стремительно разворачивались графики. Зелёные кривые уверенно ползли вверх и, достигая максимальной отметки, вспыхивали сакральным фиолетовым. Те, что сползали к нулю - желтели на глазах. А были и такие, что опускались в минус, наливаясь оранжевым, угрожая зардеть в любую минуту. Пару раз мелькнули красные точки, на них Фреттхен останавливался подольше, сводя к переносице кустики бровей и страдальчески шевеля губами.
Сверяясь с айфоном, он перелистал графики и свернул окна. Сунул в рот очередную порцию французской ванили и, повозив мышкой, вытащил на экран сразу несколько картинок. Полутёмные столовые, классы и кабинеты. Пустынные коридоры с приглушенным освещением. Спальные корпуса.
Психолог безмятежно разглядывал спящих – все тихо, спокойно, вот и хорошо. А то бывает, воспитанники устраивают бои подушками. Или, что ещё хуже, забираются в кровать по двое, а то и по трое, шепчутся и хихикают. Не говоря уже о недопустимости подобного с точки зрения гигиены и морали, это ведёт к потере формы. Утром, на медитации клюют носом, а то и вовсе засыпают – невозможно работать. Заметив нарушителей, Фреттхен тут же звонил дежурному воспитателю, и тот наводил порядок.
Заглянул Хорёк и в городок семейных. Смутные очертания спящих парочек, свившихся в объятиях, убаюкали не хуже валерьянки. Психолог размяк, раззевался. В спальне Дэвидсонов он заметил характерные движения под еле различимым в полумраке одеялом. «Молодежь!» - снисходительно улыбнулся психолог. Сам он себя к «молодежи» не причислял даже в юности. Бывают такие люди – сразу рождаются спокойными, мудрыми старичками. Таков и был Марк Фреттхен. Стоически-созерцательно относился к перипетиям судьбы с самого раннего детства.
Мать подолгу оставляла его одного, уходя по тропинке за серый забор, который только и можно было видеть из грязного окна без занавесок. Маленький Марк рано научился добывать крошки хлеба из пустой хлебницы, взбираясь с табуретки на столешницу. Сутки напролет жевал сухую вермишель, запивая водой из-под крана, и долго просиживал на подоконнике, высматривая знакомую худую фигуру с растрепанной копной соломенных волос.
Однажды вместо матери пришли чужие люди и забрали мальчика в другой мир – шумный, яркий и сытный. Хоровод лиц и рук ошеломил. Вскоре Марка усыновила пожилая пара – невысокий, кряжистый ремонтник, пропахший мазутом, и его дородная, краснощёкая жена – кассирша из супермаркета. Мама Дороти и папа Стивен научили приемного сына говорить, есть ложкой, чистить зубы и завязывать шнурки. А еще - стелить постель, молиться и усердно трудиться. 
«Кошка в перчатках не изловит мыша», - любил повторять Стивен и добавлял - «не попотеешь – не поешь». Перчаток Марк отродясь не носил, зато потел усердно – на огороде и подворье дел хватало всем. После упорного физического труда чистая постель, пропахшая цветочной отдушкой, казалась волшебным облаком из сказки. Мальчик засыпал крепким сном без сновидений, непременно складывая руки поверх одеяла. Мама Дороти очень пристально за этим следила. Она же научила сына готовить.
Уютная кухня за кружевными занавесками, пропитанная не вонью застоявшегося помойного ведра, как это было у матери, а аппетитными парами из клокочущих кастрюлек и шипящих жиром сковородок, влекла Марка, как ничто другое на свете. В школе, среди факультативных предметов он выбрал кулинарию. Не только из любви к предмету, но из тайной симпатии к Джине Петерсон. Рослая, улыбчивая и неторопливая - она сильно отличалась от своих галдящих, суетливых подружек. Хорьку в ней нравилось всё – от толстой, золотистой косы до полноватых икр в белых гольфах. Надеждам его, тем не менее, не суждено было сбыться – ни Джина, ни другие девочки не признали в нем самца. Рыжий, худенький паренек с неправильным прикусом вызывал в лучшем случае сочувствие, а в худшем – насмешки. Их-то он и собрал, когда класс начал разбиваться на пары к выпускному вечеру.
- Пойдешь со мной на выпускной? - выдавил, краснея, на перемене.
- Я уже приглашена, - легко ответила Джина, улыбнулась и, привычно откинув косу за спину, направилась к стайке любопытных, глазастых подружек.
Фреттхен покраснел и на негнущихся ногах побрел прочь, горбясь от летящих в спину шуточек.
На выпускной вечер Марк пошёл с Полли Моул – такой же некрасивой, как он сам. Она робко улыбалась, пока они неуклюже танцевали, и даже пыталась завязать разговор. Возможно, прояви он интерес, у них мог бы случиться роман. Но тощая Полли с тяжелым подбородком, кривым носом и маленькими глазками не вызвала у павшего духом Хорька энтузиазма.
Он махнул рукой на любовь, а вместо этого голодным зверьком принялся грызть науки.
Пока его сверстники предавались веселью и разврату на частных вечеринках, в родительских спальнях и в салонах автомобилей, он учился, поддерживал волонтёрские движения и подрабатывал в Макдоналдсе.
Изначально, Фреттхен собирался посвятить жизнь поварскому искусству, но папа Стивен неожиданно воспротивился. Высшее образование было его заветной мечтой, которую он сам воплотить так и не сумел, и как всякий родитель, перенес на сына.
- Учитель, вот прекрасная профессия, - наставлял он Марка, с достоинством поглощая фасолевый суп и заедая его сырным сэндвичем. – Всегда в тепле, в чистоте и отпуск не две недели, а три месяца.
- И уважаемая профессия, вдобавок, - добавляла Дороти, подливая мужу густой, тёмной жижи, - если ты, сынок, станешь учителем, мы с отцом уж точно сможем тобой гордиться!
Преподавать Фреттхену не хотелось. Он неловко чувствовал себя при большом скоплении людей, и перспектива стоять перед классом внушала ему страх, поэтому на семейном совете было решено, что Марк выучится на школьного психолога. Платят хорошо, а работа легче учительской. По крайней мере, так казалось далёким от проблем образования Фреттхенам.
«Экола, Экола, родная страна, как воздух и солнце ты всем нам…», - фальшиво гнусавил себе под нос психолог, поглядывая на экран, и вдруг замолк, не закончив строчки засевшего в подкорке гимна.
На фоне полутёмных спален ярко совещенная картинка показалась особенно неуместной. Хорёк оцепенел, не в силах оторвать взгляда от обнаженного женского тела. Девушка лежала на боку, спиной к камере. В глаза бросилась белая полоска от трусиков на фоне медового загара. Худенькая спина в россыпи родинок, спутанная копна кудряшек... Засмотревшись на бесстыдницу, Фреттхен не сразу заметил пожилого мужчину, который, стоя на коленях, посасывал пальцы её ноги. Психолог с нарастающим отвращением наблюдал за попытками обхватить ртом сразу несколько пальцев, и вдруг развратник поднял пьяные от возбуждения глаза прямо на камеру.
Фреттхен залился краской стыда и погасил экран.
«Гельмут. Гельмут Верхаен! Кто бы мог подумать! Такой достойный господин…»
Он нервно вскочил со ставшего жарким кресла и заторопился в душевую.
«И ведь жена – красавица, - бормотал он, стоя под душем и машинально водя по телу скользким куском мыла, - фотографию её держит на столе».
Ему стало так обидно, будто профессор изменил не жене, а лично ему – Марку Фреттхену.
«Чему мы можем научить наших детей, каким ценностям, если у нас самих их нет и в помине» - горько сокрушался он, вытираясь жёстким полотенцем.
Даже душ не смыл омерзения. Хорёк кружил по залу, будто привязанный невидимой нитью к низкому столику, дивану и креслам. Хрустел пальцами, качал головой, пожимал расстроенно плечами и автоматически перебирал  худыми ногами в разношенных шлепанцах, словно старая лошадь, покорно бредущая по знакомому маршруту.
За окном нежно разгоралось золотисто-розовое утро. Фреттхен нехотя остановил кружение и отправился в спальню.
«А кто, кстати, его любовница? - озадачено размышлял он вслух, сверля взглядом пустую стену и вслепую застегивая пуговицы на скучной, клетчатой рубашке. - Кого-то она мне напоминает… явно не из наших работниц, светлокожая и волосы светлые. Не связался же он с воспитанницей? Может, кто-то из преподавателей или воспитателей?».
Пристроившись у окна и наблюдая, как розовая дымка голубеет на глазах, он тянул из чашки остывший кофе и перебирал в памяти немногочисленный преподавательский состав Эколы. К тому моменту, когда чашка наполовину опустела, любопытство пересилило неловкость, и Хорёк на цыпочках отправился обратно в кабинет.
Осторожно подкравшись к компьютеру, словно опасаясь, что кто-то его увидит, он включил экран и обнаружил, что картинка сменилась.
На взбитых подушках, нисколько не смущаясь своей наготы, возлежала взлохмаченная, усталая Софи. С мечтательной улыбкой потягивала сигарету, стряхивая пепел прямо в бокал не то с белым вином, не то с шампанским.
«Ну, это уж слишком!» - громко зашипел психолог, будто он, и правда, мог решать, что слишком для его босса, а что нет.
И тут же замолчал, вздрогнув от телефонного звонка.
- Алло, - помертвев от страха, поспешил отозваться Фреттхен, даже не посмотрев, кто звонит.
- Доброе утро, Марк, - проскрипел профессор.
В ту же минуту Верхаен появился рядом с любовницей. Хорьку показалось, что тусклые, будто припорошенные пылью глаза смотрят прямо на него, пока рука в старческих пятнах перебирает спутанные кудри разомлевшей девушки.


(с)   Маверик Д., Пераллес С.