Там и тогда. Мовизм. Рим, 1997. Австрия, Альпы

Рим, 1997.

Они вышли из собора Святого Петра. Спустились по ступеням на площадь. Оба под впечатлением от увиденных шедевров находились в какой-то прострации. Учащенно дышали. Молчали. Обменивались рассеянно блуждающими взглядами. Он искал и не находил, с чем бы сравнить такое состояние. Подумалось только, возможно, сродни первым минутам после хорошего секса: такое же опустошение и наполнение одновременно.
Ноги сами привели в церковную лавку тут же, на выходе с Соборной площади.
– Не желаете ли купить православные крестики? – засуетился продавец, по каким-то своим приметам признав в них русских. – Вот золотые, а эти серебряные…
– Так уж и православные? – усомнился он.
– Обижаете,  молодой  человек, – сказал продавец, хотя сам-то был едва ли постарше возрастом. – Вот, смотрите, католический. Чувствуете разницу?
– Берем! – оживилась она и выбрала золотые – ему и чуть поменьше себе.
 Глаза ее горели, щеки пылали.
– С Богом, господа хорошие! – перекрестил их очутившийся рядом русскоязычный старичок – то ли эмигрант, то ли такой же, как и они, скиталец.
В глазах ее было столько счастья, что хватило бы на весь Рим.   

Австрия, Альпы, 1996.

Из Зальцбурга их повезли смотреть самую высокогорную в Австрии гидроэлектростанцию. Пояснили, что это настоящее чудо техники и инженерной мысли. Высота плотины 107 метров. Резервуарами воды служат два высокогорных озера. А красотища-то кругом!
Не обманули. Электростанцию вплотную обступили горы, пронзая вершинами синеву неба. Снег сверкает на склонах. Ниже – изумрудная зелень альпийских лугов. Все кругом достойно божественной музыки Моцарта, родившегося в этих местах. Сплошное восхищение, но оно мигом у него улетучилось, когда ему перевели текст установленной на плотине мемориальной доски. Электростанция, оказывается, была построена в том числе и рабским трудом узников концлагерей. «А вдруг и моего деда?» – кольнуло за грудиной.
Лоб покрылся испариной. Исчезла музыка, для него сразу погибли и эти горы со сверкающим снегом на склонах, и это чистое небо, и стометровой высоты плотина.
 Он наконец-то нашел спасительную скамейку. Отдышавшись, закурил.
Небо вдруг фиолетово потемнело. Крупно повалил снег. «А ведь – точно, – стал, не обращая на него внимания, припоминать, – дед как-то обмолвился, что строили они в Альпах какую-то электростанцию».
Дед у него вообще-то был суровый старик. По-трезвому из него слова не вытянуть, а тут в последнюю их встречу, когда распили вдвоем бутылку «Московской», расслабился.
– Смотри, – он задрал на спине рубаху и закашлялся, сдерживая в горле предательский комок
Вся спина у него была в бугристых шрамах.
– Смотри, внучек, что фрицы со мной делали
– За что они тебя так?
– Было, по ихнему разумению, за что.
– Ну, дед, расскажи…
– За то, что русский!.. Все, хватит об этом!
Дед всхлипнул как-то совсем по-детски, но тут же сдержал себя. Прокашлялся. Закурил «беломорину». «Гут, гут!», – одобрил крепость папиросы после пары, другой затяжек. 
Они долго сидели тогда под июльскими звездами. Дымили. Дед не проронил больше ни слова. Характер!
…Всех позвали к автобусу. «В Альпах это не единственная гидроэлектростанция, возможно, деда здесь и не было. Хотя какая в принципе разница?», – подумал он, когда они по кольцевой дороге спускались в долину.
А внизу их снова ждало солнце.

(Продолжение следует...)