Радость рядом. Разгляди

               
 
    Не разносят нынче пенсию по домам. Перестали. Теперь кассир на машине подъезжает к сельскому Совету и там раздаёт пенсионерам деньги. Дед Япык не любит стоять в очереди. А чего там толкаться? И куда спешить? Сядет на лавочку да ждёт, разговоры женщин слушает. А у тех, откуда слова только берутся, словно не видались люди между собой – как дыхания хватает?  Кассиру мешают деньги считать.
  Поставив свою подпись в ведомости, Япык медленно шагает в сторону магазина. Ничего особо лишнего он не покупает: три-четыре пачки папирос, одну чекушку водки, банку килек в томатном соусе, кило ливерной колбасы.
  И хватит. Не может старик тяжести таскать. Остальные продукты питания приобретает навещающая его трижды в неделю женщина - социальный работник по имени Ольгуш. Каждый раз приклеивает чек из магазина в отдельную тетрадь, составляет дневной отчёт о проделанной по дому работе.
  Япык ей и так доверяет во всём. Показал даже, где у него сколоченный самолично, наполненный сухими зёрнами ржи, гроб хранится, одежду смертную в запас по его просьбе Ольга  покупала, в платок завернула.
  Славную женщину прикрепили к этому участку – благодарность от стариков. В своём огороде, говорит, десять грядок лука выращивает, потом всю зиму ездит и на рынке продаёт. Лет десять назад у соцработников  служебное удостоверение имелось, позволяло бесплатно в автобусах ездить. Отменили почему-то…
   Заведующие отделениями по обслуживанию одиноких пожилых граждан и инвалидов не раз своих подчиненных на базаре заставали, на собраниях  каждую упрекали. Всё равно ездят! Куда излишки со своего подворья девать?
  Зарплата у социальных работников небольшая. Им удобно, что стариков не менее трёх раз в неделю надо навещать. Служба сама по себе молодая, в районе существует недавно. Подобных Япыку ветеранов, пожалуй, человек двести в районе наберётся. Приезжает начальство, проверяет, о житье-бытье расспрашивает. 
  В один из таких проверочных дней у Япыка в доме воды нашлось на донышке ведра. Козам старик снег растопил, напоил, а сам малым обходился. Начальству, понятное дело, он жаловаться не стал. Наоборот – сказал, что Ольгу в город сам съездить попросил, лекарства нужны и ещё там кое-что прикупить надобно.
  «Полы грязные. Когда их последний раз мыли?»- спросили. «Так ведь я обувь не снимаю, целый день гоношусь, спать ложусь и скидываю»,- оправдывался старик, этим защищая Ольгу. 
  «Им нужно. Пусть проверяют, своему работнику цену дают. Тропинку снегом занесло, к дому, на отшибе стоящему, по собачьим следам пробираются. Ворота заперты – через забор перелезут. Ответственность у них, понимаешь ли»,- ворчал про себя Япык.  Да он и вправду, всюду в своих калошах: идёт ли в хлев к козам, дрова ли из сарая тащит в дом, складывает у печи. А чего их постоянно снимать?  Старик так привык.
  Внутри избы у него темновато. На стене даже обои не приклеены, красить не хочет. Брёвна сруба старые, от времени коричневые. Одно богатство – часы с гирями. Ночью в темноте лежи и слушай сколько раз они донкают, столько и времени. Но и часы иногда ленятся, путаются. Занавески на окнах жёлтые, потому что Япык постоянно курит. Их стирай - не стирай, а цвет всё тот же…
  Проводное радио отовсюду в районе убрали, новостей не послушаешь. Ничего хорошего не остаётся. В неделю один раз приносят газету. И в ней для души интересного ничего нет: полно объявлений «продам», «куплю», «меняю» да всякой другой белиберды. Пожилому человеку оно даром не нать. Подписку делает ради телепрограммы. Есть у него ящик этот, тени видать, голос слыхать. «Помру – всё равно в овраг выкинут»,- подумает про себя старик и сам по себе успокоится.
  Деньги он зря не тратит, экономит. Снег стает: одну тысячу трактористу, чтобы огород вспахал, надо будет отдавать, семенную картошку из подпола достать кого-то нанимать, после угостить да накормить тех, кто ту картошку посадить поможет. Снова расходы. Две козы зарезал на мясо, три  пока оставил. Любит мясной бульон хлебать. Вина под настроение выпьет. В день, когда он пенсию получит, деревенская молодёжь специально начинает старика приступом брать: «Дед, а дед!  Давай, мы тебе дрова распилим, расколем и сложим в поленницу. С крыши снег скинуть? Ты скажи только – мы мигом».
  Работу, которую Ольге одной не одолеть, приходится с помощью перегона, купленного у соседки, доделать. Куда деваться?  У-у-у, за выпивку в момент «помощники» найдутся. В деревне и другие так живут.
  Япык одноглазый. Хоть и неловко было Ольге напоминать старику о его ущербности, но она однажды взяла и, всё же, спросила: «Дядя Япык, ты вот на фронте побывал, глаз потерял, а почему тогда тебе, как фронтовику, никакие льготы не дают?  И пенсия тебе начислена как обычному инвалиду?» И услышала историю, от которой женщине стало почему-то холодно…
  «…Мне было тогда десять лет,- начав рассказывать, Япык поперхнулся, достал из кармана курево, чиркнул спичкой.- После смерти матери нас осталось четверо. Отцу одному трудно было справиться, не мог представить, как быть дальше и привёл себе жену, а нам мачеху.
  Кому как, а мне казалось: этой женщине никто никогда ничем не мог угодить. Меня она особенно невзлюбила. Двух моих младших братьев-погодков отправила в интернат. По сей день не знаю: живы они на этом свете, или нет…
  Когда мачеха своего ребёнка родила, приходилось находиться возле зыбки постоянно. Сестру мою старшую, которой тогда шёл шестнадцатый год, загоняла так, что та еле ноги таскала, всю тяжёлую работу по дому заставляла Зоське делать.
  В школу просимся – не отпускает. Из печи горшок мне не под силу было доставать. Дверь в подпол мачеха запирала на замок: ни молока, ни творога нам не давала. Курам варили мелкую картошку, вот её я потихоньку таскал, и  ел потом  втихаря.
 ...В страду сенокосную в лес, на свою делянку, пошли мы всей семьёй. Стояла жаркая сухая погода. Вёдро. Полно было оводов и слепней. Нашу лошадь которая-то из них укусила, а может, она чего-то испугалась, но животина вдруг рванула с места, подпрыгивая, взбрыкивая, она бежала к деревьям так, как - будто чёрт в неё вселился. А под кустом, в тенёчке, лежал маленький братик, мачехин сын. Я встал с хворостиной и стал отгонять лошадь. Кричу что есть силы. Представляешь, Ольгуш, лошадь, словно о чём-то вспомнив, встала, сама вся дрожит, по крупу волнами шкура ходила, развернулась ко мне спиной и задней правой ногой как пнёт – глаз у меня сразу и вытек. Я упал, потерял сознание. Увидев меня, всего окровавленного, отец сказал: «Пусть здесь умирает, не трогайте Яшку». Благодарение Богу и Зоське, она меня пожалела, подняла с земли и до деревни десять километров несла на руках. На грузовой машине, оказавшейся на улице, сестра проводила меня в больницу райцентра. Сама снова пошла сено косить.
…Долго я лечился. Из деревни ко мне никто ни разу так и не пришёл, не навестил. Дел ведь много. Выписали из больницы, двадцать пять километров шёл до деревни пешком. На грузотакси денег не было. А я мальчонка в худой рубашонке. А ты, дочка, говоришь «война». Кому что суждено…»
  Долго ещё они сидели, чай пили, беседовали. Ольга сходила пару раз за водой, распрощалась и пошла дальше. Её ждали другие подопечные.
  Япык вышел на крыльцо проводить соцработницу, сказал на прощание: «Калины нынче много народилось. Собери да унеси себе. Птицы даром склюют. Дома семье пироги напечёшь». 
  В этом доме женщина бывает уже два года. Сама из соседней деревни. Старик к ней привык, они друг друга понимают. Дождётся и чем-нибудь да вдвоём занимаются. И в погреб, который используется вместо холодильника, по весне снега накидают, всё лето холод в нём держится.   
  У колодца, бывает, соберутся деревенские бабы, увидят Ольгу, окружат, и давай тараторить: «Охота тебе в чужой грязи копаться?»- говорит одна. «Такой же работы у тебя и в своём доме завались, к старикам ходишь, то же самое делаешь. Бесконечно»,- вторила другая. «Эх, чем за пожилыми людьми ухаживать, лучше камень долбить»,- вклинивается третья. «А я за один вечер пару носков свяжу, на базаре продам – уже деньги. Мы с матерью вдвоём за зиму где-то тридцать пар вяжем»,- неймётся четвёртой. «Я вырезаю из пластиковых бутылок цветы, букеты. Знаете, как их берут?! Ещё как. Езжу на рынок, как на работу»,- и с таким предложением делятся. 
- Но ведь, когда состаримся, должен же кто-нибудь за нами ухаживать, заботиться, наконец,- сопротивляется Ольгуш.
- А я сегодня хочу жить! Ты, Ольга, сама в месяц свою зарплату размером меньше, чем свои подопечные получаешь.
- На их «спасибо» далеко не проедешь. Мало того: многие «мы трудились, не грех и выпить». Разве не так?  И денег им на это удовольствие не жаль. Взять, например, Учику. Работать не может, а за водкой ночью через пруд по дамбе в дежурный магазин может идти. А ты  говоришь! К ней в сени не зайти, тропку среди пустых бутылок едва одолеешь,- это уже дома свекровь начинала «петь».
…На следующее утро Ольге снова пришлось побегать: ночью у Япыка коз увели. Надо было за участковым бежать. Тот всё во дворе осмотрел, по следам волочения животных добрался до дороги, где стояла, видимо, машина. Дальше спрашивай у ветра – свидетелей не найдёшь. Япык расстроился до такой степени, что в сторону пустого хлева смотреть не мог. Заколотил двери, опустил голову. Совсем сник. Ольгуш вслух ругала воров: «Да чтоб ворованное мясо им поперёк горла встало!» На старика жалко было смотреть. Сидел, смолил папиросу. «Дядя Япык, давай в дом-интернат документы соберём»,- заикнулась, было, Ольга, но тот сказал, что хочет умереть дома, никуда не поедет из родных мест.
- Вот придёшь в который-нибудь день, увидишь меня мёртвого. Не бойся,- добавил он.
- О чём это ты, дядя Япык?!- всплеснула руками Ольгуш. Испуганно глянула серо-зелёными глазами на своего подопечного из-под надвинутого на лоб платка.- Хочешь меня без зарплаты оставить? Кого я вместо тебя подберу? Живи, пожалуйста!  Завтра приду, чтобы у тебя уже горшок горячей воды в запасе в печи стоял. Печку же топить будешь, поставь туда. Убираться буду.
   Потом Ольгуш пришла не одна, а с сыном Илюшей. Пятилетний мальчуган своим звонким голосом мигом заполнил всю избу. Везде оббежал, во все углы заглянул, и под печку заглянул. Япык повеселел, глаза стали светлее, заблестели, словно жизнь в них вдохнула любопытство.
А Илюша не нашёл для себя ничего интересного, подошёл к старику, подёргал Япыка за руку, задал вопрос: «Деда, почему твоя ладонь такая жёсткая?»
- Работала много,- дотронулся до кончика седых усов тот.
- Пойдём. Мы с тобой во двор выйдем. Маме не будем мешать полы мыть. Она и дома всех прогоняет.
  Вышли на воздух.
- Дед, ты умеешь игрушки делать?- Илюша ни на минуту не перестаёт разговаривать. Светлые мягкие  волосы  цвета цыплячьего пуха.
- Попробуем. Что тебе смастерить, внучек? Какой игрушкой хочешь играть?
- Ты мне человечка сделай. Ладно?
- Какого? Стой, давай, мы из соломы куклу соберём.
- Я такие игрушки раньше не видел. Покажешь? Я, деда, уже буковки знаю. Могу их тебе нарисовать.
- Хорошо тогда. Возьмём мы сейчас нитки, большую иглу. Сядем вдвоём рядышком. Держи, Илюша, моток.
  Мальчик вертит головой, следит за пальцами старика большими глазами.
- Дедушка! Нитки твои заржавели, рвутся!
- Эх, они такие же старые, как я сам. А мы в два-три слоя их свернём. Видишь, появляется человечек? Мы его заставим сплясать, сейчас нос из пуговицы приделаем, волосы сообразим.
  То ли старый стал малым, то ли ребёнок старался казаться взрослее. Япык сам не ожидал – запел: «Анди-мунди, туди-сюди, соломенный бабе. Нос есть, ножки есть – чово ещё наде?»
  В дверях показалась Ольга с ведром. Стояла и улыбалась, глядя на них обоих. «Много ли для радости надо? Старик-то мой ожил. Чу, Илюшу надо будет и в следующий раз с собой взять. Они друг другу нужны»,- подумала молодая женщина.
Солнце высоко, тепло, кошка на крыльце растянулась, воробьи чирикают.