Четвёртая стена

  Неисповедимы пути Господни.  Эти слова Надежда слышала сотни раз, но никогда не придавала им особого значения: они скользили по слуху, как  многие другие мудрые изречения, смысл которых нам открывается  только в минуты   откровения.
  Уходила мама. Уходила шесть долгих месяцев. С упорством сильной воли, соглашаясь на все условия врачей, она хваталась за малейший шанс выжить. Надежда поражалась стойкости матери. Смогла бы она, молодая ещё женщина, смеяться над болезнью, называя её «досадной нелепостью»?  А мама могла. «Ничего, скоро встану, распустила совсем себя!» – с утра улыбалась  мама. И когда она успевала подкраситься? 
Надежда старалась по субботам вырваться из дома, чтобы попасть на службу в ближний храм. Как мы нуждаемся в утешении и жаждем чуда! Надежда долго смотрела в светлые очи Богородицы. К концу службы от усталости и тревоги не оставалось и следа, сладостная истома размягчала сердце, и тогда Надежда просветлённо плакала. В церкви услышала однажды ответом на мучавший её вопрос: «За что?» тихий голос старушки-соседки: «Неисповедимы пути Господни, дочка».
После короткой ремиссии состояние матери ухудшилось. Срочная операция ненамного замедлило ход болезни. Больную выписали из больницы. Дома мать требовала открывать настежь окна, чтобы дышать весенним воздухом, просила вывести её на веранду. «Никак не надышусь, Надюша! Скоро поедем на дачу!»
Дача на берегу Волги была особой гордостью семьи: дом в два этажа возводили целое десятилетие по кирпичику! Отец не мог успокоиться, всё возился с дорожками и верандой. Яблоневый сад, клубника, цветы… И никакого огорода! Летом съезжались на дачу друзья и родственники, тогда жарились шашлыки, пелись песни, а вечерам все разбредались по уютным комнаткам. По ночам, когда дом затихал, и начинали ворчать сверчки, Надежда любила сидеть на гамаке и смотреть на звёзды.
«Поедем, мама, на Волгу, посидим на берегу, споём твою любимую «Ой, да не вечер», ты только держись!" –  Надежда кончиками пальцев гладила запавшие материнский щёки, целовала иссохшие руки.
 Муж Надежды, Дмитрий, врач-терапевт, не стал скрывать от жены правды:
 – Надо готовиться к худшему, Найдёна!
 – Дима, ты же сам говорил, что не всё потеряно! А химия?
 – Врачи ничего не обещают, они сделали всё, что смогли… Смирись, Найдёна, мне очень жаль, но осталось немного… От силы месяц, а может, и раньше… Елена Станиславовна – сильная женщина, но чуда не будет. Это я тебе как врач говорю.
  Надежда зарыдала, зарылась в плечо мужа. Мир рушился, без матери невозможно было представить жизнь. Дмитрий  долго успокаивал жену, потом, исчерпав все доводы, сказал:
– Ты хочешь испортить её последние дни своим нытьём? Пойми, Найдёна,  она пока с нами, радуйся этому!
  Отношения между тёщей и зятем были всегда натянутыми: несмотря на восемнадцатилетнее родство, они носили почти официальный характер. Надежда недоумевала, почему, такая радушная с другими людьми, мама часто иронизирует по поводу Димы. Она связывала это с нежеланием мужа называть тёщу мамой. Казалось бы, мелочь, но эта мелочь раздражала мать. А вот тесть и зять дружили, у них были общие увлечения, например, рыбалка и автомобили.
 Дмитрий очень переживал за тёщу, последние полгода он не знал покоя: то договаривался с врачами, доставал лекарства, собирал консилиум, то возил больную на процедуры. Родственные заботы не смягчили тёщу: она по-прежнему смотрела на него неласково. А теперь всё отлетало прочь и не имело никакого значения...
Мать всё поняла без слов и смирилась. Надежда со страхом наблюдала перемену в настроении матери. Самым неожиданным стало её молчание. Это певунья-хохотушка мама, которая дружила с целым светом? Только внучке Настеньке удавалось немного разговорить бабушку, вызвать на бледных губах улыбку.Других посетителей больная категорически не хотела видеть.
Есть кипучие натуры, которые словно аккумулируют силы из воздуха:  их энергия неистощима, они способны не только сами развивать бешеную деятельность, но и заряжать и заражать окружающих. Кажется, что эти люди полны жаждой жизни на сто лет. Когда наступает перелом, то перемена в таких титанах особенно заметна и разрушительна. Тихие тихо угасают, а буйные быстро вянут на глазах. Мать Надежды была из таких кипучих натур. Но что-то ещё,  кроме болезни,  подрывало её силы.  И лежала теперь она в тоскливом молчании, словно экономила силы для какого-то свершения. Уколы, лекарства, тяжёлый, ничем неистребимый запах больного тела, пелёнки, памперсы, страдающие глаза… Как хотелось Надежде обнять маму и умалить страх, но слабые исхудалые руки отталкивали родную дочь.  «Мама, мама! Что же ты делаешь? Страдалица моя, роднулечка!»
Однажды, когда  измученная бессонной ночью Надежда собиралась сдать свой пост приходящей сиделке, мать впервые за несколько дней заговорила твёрдо и осмыслено:
– Сядь, дочь! Отдохнешь потом. Надо поговорить. Сегодня ко мне приходили. Ждут меня, отец ругается, что не тороплюсь к ним. Дядя Вася приходил, тетя Вера, братик сидел там, где ты сидишь. А мамка не пришла. Обижается.
 У Надежды пошли мурашки по телу: она поняла, что мать заговаривается.
– Мама, мамуля! Попей водички! Сейчас Настенька приедет, она только что звонила.
– Доча, я не рехнулась. – Мать попыталась улыбнуться, но даже на это у неё не хватало сил. – Они и сейчас  здесь, ждут меня. Это совсем не страшно. Я усну и не проснусь. Ты прости меня. За всё прости!
  Надежда рухнула на колени перед кроватью, схватилась за тонкие руки:
– Мама, мама, мамулечка моя! Да как же я без тебя? Да за что тебя прощать?  Не оставляй меня, я так боюсь!
– Мёртвых не бойся, бойся живых! Помолчи, послушай, что хочу сказать…
   Сил не хватало, больная закашлялась… Со страхом вглядывалась Надежда в запавшие материнские глаза: они смотрели мимо неё куда-то в угол комнаты.
– Там, там ты видишь? Мамка пришла! Значит, всё хорошо, мне пора. Дай мне обещание, что исполнишь моё последнее желание.
– Да, мама!
– Обещай, что после моей смерти ты расстанешься с мужем! Обещай!
  Ничего не понимая, Надя кивала головой:
– Обещаю, обещаю, обещаю! Только не уходи, мама!
– Не держи меня, исстрадалась я, устала. В верхнем ящике комода письмо возьми, никому не показывай и не рассказывай. Обними меня, доча!
   Надежда плохо помнила похоронные хлопоты: ей сделали укол, всё происходящее она воспринимала, как сквозь туман.Вернувшись домой, она забылась сном. И ничего ей не снилось: пустота придавила её камнем.  С утра без сил бродила осиротевшая женщина по квартире. Настенька готовилась к экзаменам, бегала по репетиторам, муж пропадал на работе. Надежда пыталась заглушить вяжущую тоску домашними хлопотами, но всё валилось из рук. Тогда она рвалась в родной дом, чтобы помочь отцу пережить горе, но Дмитрий каждый раз отказывался её везти туда: он считал, что жена должна сначала восстановить свои силы.
      Только через неделю Надежда смогла приехать к отцу. Зацветала в палисаднике сирень: белая, светло-лиловая, фиолетово-синяя… Любимые мамины цветы! Нарциссы отцвели, а им на смену рвались к солнцу яркие чашечки тюльпанов... Каждый цветок был посажен матерью. А вот пионы выскочили из-под земли, уже и маленькие бутоны прячутся в сине-зелёной массе листьев. Не было радости – каждый росток жизни мучил Надю напоминанием о невозвратном…
Где же отец? А вот и он, напевая какую-то песню, идёт навстречу дочери: в руках синяя пластмассовая лейка, выцветшая бейсболка  лихо надета задом наперёд, брюки закатаны по колена. Надя никак не могла прийти в себя. Она ожидала увидеть страдающего человека, а он идёт навстречу, улыбается:
– Здравствуй, Надюша! Вот огородничаю. Без матери никак не получается. Проходи в дом, я сейчас с рассадой разберусь и подойду!
  Господи! Что это? Первая комната показалась пустой: все занавески сняты, из мебели остался только круглый обеденный стол да несколько стульев. А где диван и горка? В зале тоже не оказалось ни тюля, не гардин, мебель была на месте, но ни ковра на полу, ни огромной картины на стене не было. На диванах не хватало накидок и маминых думок-подушек.  Что ждёт в маминой спальне? Но здесь всё было на месте, хотя явно кто-то прибрался, сменил матрасы и постельное. Стойкий запах болезни сохранился, он витал в воздухе. Мать, как живая, смотрела с траурного портрета на комоде. Надежда боялась оглянуться в угол комнаты: именно там умирающая видела свою маму. Она обошла комнату, открыла окна. Холодок страха не отпускал. Надежда зажгла поминальные свечи перед портретом матери.  Мамин взгляд притягивал. На портрете она была такой цветущей и беспечной, и смотрела с весёлым вызовом в своё неизвестное будущее. Надежда вздрогнула, вспомнив про письмо. За последние дни она отгоняла мысли об обещании, данном умирающей. Женщина так осторожно выдвигала первый ящик комода, будто боялась там увидеть что-то ужасное.  Под бельем она нащупала плотный пакет и, стремительно выхватив его, выбежала из комнаты.  В конверте были деньги – кипа красных пятитысячных, и письмо.
«Дорогая моя доченька! Трудно объяснить свои ошибки, но хочу,  чтобы ты поняла и простила меня. Я во многом перед тобой виновата, ты всё узнаешь со временем. Хочу, чтобы ты была счастлива! Обещай, что попробуешь жить одна! Не ищи вины в муже, дело не в нём, а в тебе. Это я во всём виновата, прости меня! Присмотри за папой, но не мешай ему жить. Захочет жениться – не мешай. На тебя записали дачу, документы у нотариуса. Береги Настеньку, себя! Люблю бесконечно! Не грусти, я рядом. Мама»
Буквы были неровные, но всё равно угадывался каллиграфический почерк. «Мама, мама, что за тайну ты унесла в могилу?»
   Бывает при пробуждении момент, когда не можешь сразу понять: сон ли это или явь? Такое вневременное состояние не сумеречно, а, наоборот, оно сказочно. Но потом ты окончательно просыпаешься и впрягаешься в повседневные заботы. Можно сказать, что и Надежда проснулась, очнулась от долгого морока.
До маминой болезни она считала себя абсолютно счастливым человеком. У неё были любящие родителя, заботливый любимый муж и доченька Настенька – сама по себе чудо и счастье!
Надежда родилась в рубашке, в самом прямом медицинском смысле! И поэтому, наверно, ей везло во всём. По советским меркам, детство Нади было золотое: они жили в кооперативной квартире, мама работала в торговле, они имели легковую машину... Летний отдых на юге, импортная одежда, чешская мебель, дефицитные продукты – это была норма жизни для их семьи. Но совестливая Надя тяготилась достатком, видя вокруг обделённых сверстников: в те времена не каждый мог похвастаться частыми обновками. Находились и завистливые одноклассницы, поэтому девочка старалась не выпячиваться, мучительно переживая неравенство. Бывало, что она снимала очередную курточку и прятала его в портфеле и ходила в кофте целый день. Училась она на четвёрки. «Звёзд с неба не хватает, но тупой не назовёшь!» – так часто в присутствии дочери высказывалась мать. В таком же духе она аттестовала и внешние данные: «Не красавица, конечно,  симпатичная – это точно!» Надя привыкла слышать в свой адрес: «Не косая, не хромая, и то хорошо!», «Хоть не выйдет из тебя повара, но муж с голоду не помрёт!». В этих присказках сказывался украинский характерный юмор (по национальности мама была стопроцентной украинкой). Боялась ли мама, что её любимую дочь сглазят?  Может быть, и так!  Но думала ли мать тогда, что таким образом она занижает самооценку дочери?  Как часто мы, родители, подрезаем крылья своим детям,  программируя неуспех! Как правильно поступают евреи, когда хвалят по поводу и без повода своё чадо! Оттого из них вырастают таланты.
     Поступив по блату в престижный институт, Надя училась без интереса, но старательно. Молодость совпала с бурной перестройкой, но государственные катаклизмы не затронули прочную основу семьи: мать умело лавировала среди обломков социалистического строя, выгадав и на приватизации, и на новых рыночных отношениях. Заимев торговую точку на рынке, со временем они с отцом открыли небольшой продуктовый магазин.  Лет пять назад, устав от вечной суеты, не видя в Надежде преемницу, родители продали магазин и купили себе дом в пригороде. Если существует на свете торговая косточка, то в  Надежде её в помине не было: ни материнской хваткости, ни предпринимательской жилки. И, домоседка, она сторонилась толпы.
Замуж Надя выскочила рано, будучи студенткой. До Димы она ни с кем не встречалась, хотя однажды пережила такое сильное увлечение, что хоть в омут с головой! В институте учился необыкновенно красивый (так считала Надя) парень Ахмед, дагестанец, любимец всех девушек. Он запросто обнимался со многими студентками, целовал их в щёчки, и поэтому ходили слухи о его бесконечных романах.  Надя часто наблюдала за ним, не смея даже познакомиться с популярным старшекурсником. Случай свёл их на колхозном поле, куда заслали студентов на уборку картошки. Старательная Надя среди праздных подружек выглядела полной дурой: в дорогих  джинсах, в хорошенькой болоньевой куртке и в супермодных кроссовках (мечта многих!)  она месила грязь и бегала с полным ведром за машиной. Над ней подшучивали, но прикусили язычки, когда Ахмед стал с ней в пару.  «Ловелас» оказался очень лёгким в общении парнем, на удивление начитанным. Позже, в институте, они продолжили знакомство, но, в отличие от других девчонок, Ахмед при встрече Надю не обнимал и не целовал.  Лишь однажды весной он обнял её, случайно столкнувшись в институтском коридоре. Чуть дольше подержал парень, чем положено, девушку в объятьях, но этого было достаточно, чтобы сердце Надя бешено заколотилось. После этого случая Ахмед стал избегать встреч, а летом он получил диплом и уехал. Надежда до сих пор хранит открытку, полученную  по почте, в которой всего четыре коротеньких слова: «Если бы я мог!». Ни имени, ни обратного адреса…
Дмитрий покорил её своей уверенностью: с первых минут знакомства он опекал немного робкую подругу, заботился о ней. Он называл её Найдёной, а в минуты редких вспышек гнева супруги – тигрицей: она выходила из себя, когда ревновала. С каждым годом муж становился импозантнее, даже лысеющие виски шли его волевому лицу, тонким губам, всезнающим серым глазам. Как заглядывались немногие подруги на его спортивную фигуру, которую не портила  некоторая полнота! На праздниках и вечерах Надежда тайно страдала, видя, как её Дима танцует с дамой, хотя вёл он себя всегда сдержанно.  Ей казалось, что он своей холодностью специально дразнит женское любопытство. И при всём этом, Надя никогда не подозревала мужа в неверности: слишком он дорожил семьёй, заботился о ней и о дочери.
Нелюдимка Надежда нашла работу по своему характеру, в бухгалтерской организации. С цифрами она дружила! Место было тёплое, менялись несколько раз вывески, но работа оставалась прежней.  С ней рядом были женщины старше её, мамины ровесники, опытные и битые временем счетоводы, которые относились к ней, как к дочери.
 Настенька росла  папиной дочкой. Надежда не досаждала дочери излишней опекой, учитывая независимый Настин характер, унаследованный от бабушки. Представьте себе девочку, первым словом которой было: «Сама!» В последнее время «Сама!» умножилось на юношеский максимализм. Непростое сочетание! Надя стала бояться колких замечаний дочери. Отличительной чертой Насти была её пугающая откровенность. Все ли современные дети такие, поголовно обращающиеся к родителям на "ты"? Но были минуты между ними такой близости, когда они не могли наговориться часами. Сейчас Настя замкнулась в себе: предстояли выпускные экзамены.
Когда-то Надежде хотелось родить сына. Лет пять-шесть назад она буквально им бредила, ей снился малыш, она могла поклясться, что держала только что на руках тёпленький комочек, вдыхала молочный запах детской головки… Молодая женщина не могла спокойно смотреть на счастливых мамочек, выгуливающих в коляске младенцев. А как она обнимала, целовала, тискала племянников! Муж-врач пугал здоровьем: надо было пораньше, а сейчас по возрасту это рискованно. А было-то тогда ей всего 32-33 года!
А во всём остальном – полная идиллия: Надежда была всегда хорошо одета, не ездила на общественном транспорте, закупалась тележками в супермаркетах, никогда не считала деньги. Форменное благополучие!
«И всё это я должна разрушить собственными руками? Может, у матери мания преследования  из-за болезни развилась?» Надежда была в смятении. Привыкшая во всём советоваться с мужем, сейчас она не знала, как рассказать про обещание.
Девять дней поминали в отцовском доме. Пришли родственники, соседи, друзья.  Всё было сначала торжественно тихо, люди старались не звенеть посудой, но позже, от выпитого, гости до того разошлись, что затянули любимую мамину песню. Дима не смог приехать из-за срочной операции, и это радовало Надю: она стала тушеваться в присутствии мужа. Удивил отец, который стал уделять внимание молодой соседке, Марине.  Это она была сиделкой при матери, потом приходила помогать убираться после похорон. Надя только знала про неё, что она разведёнка, бездетна и живёт с матерью и сестрой в доме напротив. А тут глазам своим не верила: папа, боготворивший маму, не успев её похоронить, уже заигрывает с молодухой!
В негодовании Надя отказалась от помощи, когда Марина сунулась было вымыть посуду после поминок. Соседка быстро убралась из дому. Прибравшись, Надя села на диван и снова задумалась.
 – Надюшка, что с тобой? Хватит мучить себя, а то и ты у меня заболеешь!
Отец смотрел мимо неё. Надя вздрогнула: взгляд напомнил мамин - последний.
– Пап, а что это было? Ты куда убрал мебель?
–  В гараж свёз! Мы давно собирались с Леной поменять мебель.
–  И ты так срочно поменял, да, папа? А занавески где?
– Понимаешь, Надюша, они пропитались лекарствами, я дышать не могу!
– А в маминой комнате тоже всё поменяешь?
– Что ты! Это же её комната. Пусть всё останется по-прежнему. Я туда боюсь даже заходить! Лена смотрит на меня, как живая.
–  А эта часто сюда ходит?
– Марина? Помогает иногда. Ты-то не приехала ко мне! Ладно, не кипятись, знаю, устала, переживаешь.
–  Может, ты на ней женишься? Смотри,  какая молодая, сдобная!
Марина на самом деле была сдобной блондинкой с бесстыжими глазами. Надежде не нравились её игривая улыбочка и  противная манера облизывать губки… Надежде было обидно за мать - ревность в наших глазах искажает черты разлучниц.
– Надюха, давай договоримся, что мои дела – это мои дела!
– Ты что, пап? Я так, без всякого…
Говорят, что самые любящие мужья быстрей всех заводят себе новых жен после вдовства. За примерами далеко ходить не надо, вспомните, Эльдара Рязанова. Те, кто был слишком привязан к супруге, нередко через короткое время следуют за ними в тот мир. Так бессознательно скорой женитьбой они стараются залечить психическую травму и самосохраниться. Не будем осуждать желание человека выжить любой ценой. Нередко такие быстрые браки без любви сохраняются на годы. Когда твоя жизнь тесно связана с жизнью другого человека, то пустота после его смерти – огромная чёрная воронка, куда можно свалиться с головой. Мой отец после невосполнимой семейной потери кричал на нас, рыдающих в голос: «Кого вы оплакиваете? Себя оплакиваете! Дайте ему покой на том свете, отпустите его с миром!» Мы не понимали его, считали жестокосердным…
 Надежда уже набирала по телефону такси, когда смущённый отец решился на разговор.
– Сядь, дочь, нам надо поговорить! Тебе мама говорила перед смертью что-то особое?
– Допустим.
– Понимаешь, я ей дал слово! Надюша, ты только ты не волнуйся! – Отец зашагал по комнате какими-то не свойственными ему мелкими старческими шагами.
Сквозь не занавешенные окна вечерние лучи солнца косо лились потоком на стены, стекая золотой полосой по полу.  Изредка по ним пробегала дрожь  – это вишнёвые ветви болтались на весеннем ветру. На Надежду нахлынули какие-то детские забытые воспоминания: лился когда-то такой же тёплый свет, плыли по солнечному воздуху такие же приглушенные звуки.. Где это было? Когда?
Отец  всё шагал и шагал, но Надежда его не торопила, наслаждаясь какой-то особенно острой тоской.
– Ты взрослая девочка, я прошу тебя – только не осуждай нас! Только ради Леночки говорю! Обещал ей… Надюша, у тебя есть другой отец! Подожди, дай договорить! Леночка была беременна, когда я женился на ней. Мы никому не говорили, никто не знает об этом… Почему сейчас это говорить тебе, я не понимаю! Если не веришь, то вот письмо…
«Мама, мама! Сколько ещё писем ты мне написала?! Зачем ты продолжаешь нас мучить? Зачем мне знать всё?»
Читала в такси, буквы прыгали перед глазами: «Родная моя! Так и не смогла раньше сказать правду: твоего отца зовут Золотарёв Иван Петрович, он живёт в Костроме, 1948 года рождения. Мы с ним расстались до твоего рождения, он не знает о твоём существовании. Я его очень любила. Он хороший человек. Поступай, как считаешь нужным. Прости меня. Мама».
У каждого из нас есть своя невидимая египетская пирамида: тайны закоулков, скрытых значений, непрочитанные знаки, случайные открытия… Попробуй разобраться в себе и заглянуть поглубже - начнётся блуждание по лабиринтам.  Никакие указатели не помогут. Вот нечаянное нажатие на камень – и вдруг открывается потайная комната, наполненная знакомыми вещами… Надежде вспомнилась в детстве подслушанная редкая ссора родителей: «Лучше бы я уехала в Кострому!», ответное: «Уезжай! Ждёт он тебя! И Надюшку прихвати!»… Мамино вечное утверждение: «Наденька – вылитая Костина тётка!», а той тётки сто лет как нет в живых… Бабушкино покачивание головой… И много-много таких штрихов, которые легко царапали кожу, не задевая душу.  Папа - невысокий, с крупным ноздреватым носом, черноволосый, правда, рано поседевший. Мама – яркая полная ясноглазая красавица южанка-украинка с тёмными очами. И она, Надя, – голубоглазая шатенка. Тонкие черты лица, высокий рост, словом, ничего общего с родителями.
«А вдруг, и мама не родная?» - всколыхнулось огнём в душе и погасло: Настенька – копия мамы, вся в бабушку, только тонковата пока и выше ростом. А какой он, родной отец? Иван, родства не помнящий… Получается, что она – Надежда Ивановна, а не Надежда Константиновна! А сколько вытерпела в школе из-за имени: обзывали Крупской, писали на парте «Ленин жив»…
Надежда замкнулась, не зная, с кем поделиться пугающей новостью. Рассказать Диме? Он молчит, не тревожит вопросами, смотрит издали, как на больную девочку. Ставшая чуткой, Надя опять ожидала подвоха: муж изменился, стал излишне задумчив.  Острая боль отступала перед ворохом вопросов. Неразбериха в чувствах сорвала в душе какие-то клапаны: Надежда сама себе напоминала распеленатого ребёнка, когда он, освобожденный от тёплого кокона, пытается ухватить ручонками воздух. Она стала принимать решения, не советуясь с мужем. Во-первых, она уволилась. Продлеваемый отпуск за свой счёт закончился. Во-вторых, она купила себе длинное вечернее платье бирюзового цвета на выпускной дочери. На мамины деньги. Выбирала без мужа и без дочери. Это было непривычно. Обычно они ходили за крупными покупками всей семьёй.
Изредка заходила в церковь, ставила свечи за упокой, заказала Сорокоуст. Богоматерь смотрела скорбно и сочувственно.  Как таинственно меняется её взгляд: она и радуется вместе с тобой, и утешает, и даёт надежду на чудо, и скорбит вместе с тобой. Или же мы сами домысливаем желаемое? Надежда в тёмной шали и в чёрном платье, молящаяся в полумраке храма, издали напоминала кроткую монашку.
На сорок дней в доме отца хозяйничала Марина. Надежды она побаивалась, но интереса к вдовцу не скрывала. Слава Богу, народу было немного, не сразу, значит, разойдётся весть.  Дома эту новость не обсуждали: Дима с головой ушёл в работу, Настя начала сдавать экзамены.
На кладбище после сороковин установили памятник. Задорная молодая мама с мраморной плиты улыбалась июньскому солнцу. Отец задержался около могилы. Кажется, он просил прощения. Было за что! Надежда подождала его за оградой.
 – Пап, можно, я заберу мамин комод? Этой он ни к чему!
– Какой разговор, Надюша! Да не злись ты! Тошно мне одному. Не бросать же дом! Леночка каждую ночь приходит.
– Ладно, пап! Мы  в субботу с Димой заедем к тебе!
– Надюша, меня не будет в субботу, я уеду на недельку-другую.
– В санаторий, что ли?
Отец снова замялся. Нездоровое любопытство охватило Надю: она схватила за руку отца:
– Говори, пап,  лучше сразу! Что-то опять я знаю.
Обняв за плечи, словно боясь, что Надежда убежит куда-то, отец глухо пробурчал:
–  В Геленджик поеду, там у меня сын.
Бывает, что идёшь вдоль насыпи по высокому краю, вдруг поскользнёшься – и уже летишь вниз, не разбирая дороги, стараясь не ушибиться, только сердце срывается раньше тебя и падает на нижнюю дорогу… Со мной такое было. Оставалось радоваться, что насыпь была песчаной.  Я любила когда-то ходить по опасному краю. У Нади не было опыта падения ни с какой высоты, поэтому она не сразу собрала себя. Сердце гулко билось.
– Сын?! Какой сын, пап? У меня есть брат?
– Мой сын, Надюша, мой сын, родной сын! Какой он тебе брат, ты пойми… Хотя, можно сказать, что брат. Когда-нибудь я вас познакомлю. Я же разведённый был, когда Леночку встретил.
 – А мама знала?
 – Конечно! Мы же ездили к нему вместе несколько раз… Я помогал ему. У меня даже внук есть, Захар. Какое-то имя дурацкое дали, а пацан молодец, спортсмен.
– А зачем было скрывать про них? Я не пойму, какой прок скрывать?
 – Это Леночка так решила, мама твоя! Чтобы ты не узнала, что я не родной отец тебе… Всё так запуталось. Надя, ведь ничего не изменилось, ты как была мне дочь, так останешься.
«Для кого не изменилось? Что мне делать с этим поздним знанием?»
– Что же вы из меня какую-то убогую дурочку сделали?! Это не скажи, то не скажи.. Я нормальная, пап, я бы всё поняла! Ах, мама, мама… Скажи мне сейчас и сразу: что ещё я не знаю? Мама просила меня бросить Диму. Зачем? Почему?
Папа, я тебя спрашиваю, тебя, ты слышишь меня! Другая женщина, да?
– Надюша, иди,  поговори с ним. Только без нервов.
Дима сидел в машине, курил в ожидании жены. Он что, курить начал?  Надя уже ничему не удивлялась.
– Дима, надо поговорить!
– Дома поговорим.
У мужа была привычка молчать за рулём. Сейчас, как никогда, эта привычка спасала ситуацию – Надежда тоже тревожно молчала, а он был сосредоточен на дороге.  Можно научиться ходить по краю насыпи.
Насти дома не было, она убежала на репетицию. Надежда обвела взглядом привычный уют комнаты, словно прощаясь с этим розово-лиловым раем. Предгрозовое ощущение, когда воздух наэлектризован до предела, и понимаешь, что сейчас грянет гром и забьётся пульсирующей ломаной линией напряжение целого мира.
– Дима, я знаю, что мама с тобой говорила. О чём она тебя просила?
–  Елена Станиславовна?
Как будто есть другая мама. Конечно, есть другая мама, свекровь, её золотая свекровь, которая живёт на другом конце земли – в Благовещенске.
– Да, мы говорили незадолго до… Но это бред, это полный бред, я сразу забыл об этом.
«Ничего ты не забыл, дружочек! И закурил ты неспроста!». Надежда плюхнулась в любимое кресло, как в объятие родного человека, – до того ей нужна была поддержка.
–  Она и письмо мне оставила?
– Откуда ты знаешь? Подожди, Найдёна,  я прежде должен тебе кое в чём сознаться…
«Началось! Уже не смешно, мамочка моя дорогая!». Надя схватилась за подлокотники, от напряжения шумело в голове.
– Ты, наверно, догадывалась сама… Словом, о той истории… Помнишь, шесть лет назад у нас был кризис…
–  Какой кризис? Не было кризиса никакого, не помню… А, ты о ребёнке?
– Ты знала о ребёнке? И молчала? Когда узнала? Ну, конечно, город небольшой, как тут скроешь…
–  Ты хочешь сказать, что у тебя есть ребёнок? Дима!!!
Вот он - обрыв. Только держи корпус прямо, не откидывайся, иначе понесёт тебя кувырком. 
–  Значит, не знала… Я-то подумал…
Не хочу я быть вором, застигнутым не месте преступления. Не хочу я быть ответчиком перед несправедливо мной обиженным человеком. Не хотела я быть на месте Димы в этот момент!
–  Письмо!
«Надя! Здравствуй, моя дорогая девочка! Теперь ты знаешь, надеюсь, всё!
У твоего мужа был кратковременный роман с медсестрой, она родила сына, но они расстались сразу. Прости, я знала и молчала. Только пойми меня правильно. Уходи от Димы немедленно, не из-за ребёнка, из-за себя. Желаю счастья! Мама»
«Мама, что ты опять переворачиваешь мою жизнь! И, вообще, ты умерла или нет? Зачем ты открываешь мне тайны, тобой же рождённые? Ты думаешь, что не пережила бы тогда измену мужа? Как долго ты меня считала маленькой девочкой! Это любовь?  Что такое тогда нелюбовь?»
 Мы часто врём себе, обходя неудобные знания. Не хватает смелости взглянуть правде в глаза. Мы лелеем «статус-кво», бережём спокойствие. И изо дня в день плетём собственноручно из недомолвок паутину лжи, в которой увязаем всё больше.  Ведь неспроста Надежда бредила сыном – она чувствовала  дыхание чужой женщины и бессознательно хотела сильнее привязать мужа к себе ещё одним ребёнком. Тайное оружие женщины!
 – Дима, нам надо расстаться. Я поняла маму.
– Ничего, Найдёна, ты не поняла. Я тогда собирался во всём сознаться, мучился, но Елена Станиславна умоляла не говорить. Родная, ты прости меня, как-то так закружилось... Она уже замужем, я алименты плачу, ребёнка не видел года три. Мне разрешают с ним видеться. Найдёна, ты прости меня! Давай подождем, пока Настя не поступит в институт!
– Ты про Степана знал?
–  Я же возил их в прошлом году в Геленджик.  До того не знал.
Держись, падать всегда больно. «Спасибо ещё раз, мамуля!»
–  А то, что папа неродной?
      – По пьяни проболтался когда-то, но я слово дал молчать. Найдёна, пойми, дело не в этом! Я жизни без тебя не представляю! Да, виноват! Да, слишком опекал тебя! Но ты же не сопротивлялась. И сейчас мне страшно отпускать тебя, ты даже не представляешь, насколько страшно.  А если не отпущу, ты задохнёшься. Я не знаю, что делать.
      Была долгая ночь, когда двое растворялись в друге без остатка. Прежде чем расстаться. Было утро – солнечное, праздничное, выпускное! Счастливая Настенька вертелась перед зеркалом в пышном платье:
      – Похожа на принцессу? Бабушке бы понравилось!
     Выпускной. Вчерашние ученики с горящими глазами готовы к взрослой жизни: взбудораженные, смелые, они в нетерпении рвутся в будущее. Мне они напоминают в такие минуты птиц на взлёте: «Прощай земля! Мы – орлы!» Не хочется бросать им вслед: «Эй, осторожней! Там молнии и сильный ветер!».  Чужой опыт лёгок, а свой незаменим. Надежда с грустью смотрела на дочь: неужели и она когда-нибудь будет думать только о комфорте, закрывая глаза на настоящую жизнь?  Пока Настя готова завоевать весь мир и осчастливить целую планету! Для начала она заявила, что поедет учиться в Самару. Если пройдёт по конкурсу. А она его пройдёт, потому что, несмотря на горе, сумела собраться и сдать экзамены на высокие баллы.
– Почему в Самару? Ты там никогда даже не была!
– Была, мам, была, ты просто не помнишь.
– Как же не помню, помню!   На присягу к Алёше ездили. Ты же тогда маленькая была!
– Подавать документы я буду и в Питер, но там без шансов. А в Самаре – сильный университет.
Они сидели в уютной кофейне, стилизованной под семидесятые советские. Диванчики с высокими спинками под кожу, нелепые, но милые теперь абажуры, железные кровати, крашенные масляной голубой краской с маленькими подушками из лоскутков и бархатной накидкой.Даже стулья – деревянные гнутые, как у бабушки в деревне. Сколько добра после её смерти свезли на помойку! Можно было бы в музей сдать или вот такую кофейню открыть. А вот в углу – машина «Зингер», настоящая, тяжелая, черного металла…  Словно в гости к бабушке зашла. Звучали песни далёкой поры. 
– Мама, давай поговорим. Ты же хотела что-то мне сказать?
Тёмные маслины глаз смотрят ласково. Когда же она так ласково смотрела в последний раз? Вместо ответа заказала кучу сладостей. Не страшно за фигуру! В последнее время Надежда похудела, что очень ей шло. От её раздобревшего самодовольства и следа не осталось: глаза блестели, щёки запали.
– Настя, я – плохая мать?
– Да не, ничего. Ты мне никогда не мешала.
– В смысле? Ты хочешь сказать, что я равнодушная?
– Мам, ты нормальная мама! Ну, не дергаешь за веревочки: ходи туда, не ходи туда… Хорошая мама! Ты из-за бабушки так? Вы с папой разбегаетесь?
      – Допустим. А откуда ты об этом знаешь?
– Много ума не надо – ходите вокруг да около,  конспираторы. 
– Всё так сложно. Раньше я думала, что живу в крепости: четыре стены – мама, отец, Дима и ты. Как-то сразу всё рухнуло,.. Сначала мама, потом ещё, и ещё…
– Не сильна ты в архитектуре, мама! Без трёх стен и четвёртая не устоит.  Ты меня четвёртой стеной считаешь, правда? А ты сама? Ты сама какая стена? Сознайся, мам, тебе же нравилась такая теплица!
– Нравилась, наверно. Я, как страус, голову в песок засунула и радовалась!
 – Если хочешь сказать про деда, что, типа, он неродной, и сын где-то у него – это всё неважно, мам. Мне бабушка рассказала. На случай, если дед струсит. Подстраховалась. Понимаешь, дед мне родной, и тебе он родной. Ну и что,  пусть не кровный.  И папа наш родной и мне, и тебе!
«Держись, Настенька, моя очередь» .
– Я знаю, маленькая! Никто ни от кого не отказывается... Вся эта ложь... Настенька, сама недавно узнала, хочу, чтобы ты знала: у тебя есть брат, ему пять лет, живёт где-то здесь в городе. Спроси у папы, он расскажет.
  А кто говорил, что правда сладкая? Она порой горче горького. Придётся учиться принимать её такой, какая она есть.
– Попробуй вот это пирожное, мам! Пальчики оближешь! Ха, они так и называются «Дамские пальчики»! А бабушка знала? Про братика?
–  Да, конечно. Я ей обещала расстаться с папой. Не из-за этого мальчика, конечно, а так… Как ты думаешь, что мне делать?
– Какое ключевое слово, мама? Расстаться? Вот и послушай: не развестись, а расстаться! Это не одно и тоже! Поживи в бабушкиной квартире, в той, что сдают, без папы поживи, работу найди другую! Да ты на мир из папиной машины смотришь!  Честно, когда в последний раз в маршрутке ездила? А по улицам одна ходила? Дача – бабушкина, машина – папина… Мама, новая жизнь! Бабушка хотела, чтобы ты нашла себя. Ты лучшая мамочка на свете,но я не буду тебе стеной, даже не надейся! И никто не будет. Ты сама – и стена, и крыша,  и фундамент!  Только ты, мамуль, не обижайся, я кое-что тебе скажу. Я догадалась, почему ты мало с кем дружишь: с умными ты боишься показаться глупой, потому давно ничего не читаешь, ни в музеи, ни в театры не ходишь. И не путешествуешь. Море вместе с папой не считается. А с глупыми тебе неинтересно, потому что ты умнее этих клушек. Ты со мной боишься откровенничать, потому что я стала взрослой.
Сидит свободно, тёмные волосы по плечам, ногами в пёстрых плетёнках болтает. Грудки выпирают из-под тоненькой жёлтой блузки. Цыплёнок!
«Девочка моя! Хочешь выглядеть взрослой, учишь меня! Почему у тебя слёзы на глазах?», – Надежда обняла Настеньку.
– Ладно, котёнок, не обижаюсь. Стена так стена… Четвёртая, вторая, третья… Мне страшно!
– Смешная ты, мам! Пойми: расставаться можно на время! Как мы с тобой! Папа будет ждать, я знаю. Поживи одна, будешь в гости ко мне приезжать. На поезде, одна, слышишь?! Зимой в Питер поедем вместе. Только к папе не бегай и не звони по любому поводу! Сдай ты свой и бабушкин золотой металлолом, купи бижутерию хорошую! Это модно! Или что-нибудь ещё… Кошку заведи, наконец! Влюбись! В папу! Только деда не оставляй, он бабушку никак не забудет!
«Вот те раз! Не забудет! А Марина?»
– Это ты сейчас про тётю Марину вспомнила? Ни о чём, мам! Деду надо выжить. Ты стены потеряла, а он сразу всё! Он любит бабушку, он всех нас через неё любит! Вспомни свою первую любовь! А, вот письмо. Только не реви,  я прошу, мам!
«Я не читая, знаю, в чём ты хочешь покаяться, мама! Ничего, переживу, я уже сильная… Я проснулась, мама, и готова жить, и не только для себя и для семьи. Только без сладкой лжи. Хватит! Как Настя на тебя похожа, мама! Как же я тебя люблю, мама! Слышишь? Ты здесь, я знаю. Спасибо, мама!»
За окном шумел город, пугающе многолюдный, требующий к себе внимания, счастливый и страдающий, рассыпающийся и обновлённый. На столе остывал душистый чай, со старой глянцевой журнальной обложки улыбалась Эдита Пьеха, а дочь стучала по невидимым клавишам на клеёнке вслед за песней: «Всегда быть рядом не могут люди…».