Взгляд назад - письмо сыну на его пятидесятилетие

Вова-сын ко мне пришёл,
И спросила «детка»:
- «Чтобы знать их хорошо,
Расскажи о предках».

 
На фото слева направо: мой отец Владимир, бабушка Франя Борисовна, дедушка Иосиф Соломонович, дядя Григорий. Фото 1930-х гг.

Вова, ты уже, конечно, далеко не «детка», 50 стукнуло. И вот, 24 ноября 2013 года, в 15-летнюю годовщину смерти моей мамы и твоей бабушки, Леи Касриэловны Кох (Файвушович – Зильберман, 1910-1998) ты обратился с этой понятной просьбой. Кстати, в этот день отмечался Всемирный день матери. С неё и начнём…

Мама, бабушка и дедушка

Лея Зильберман родилась 21 июля 1910 года в г. Мариуполе. Её родители Касриэль Абрамович (1879-1965) и Любовь (Либа) Львовна (1883-1967). Мой дедушка происходил из небогатой семьи, возможно, ремесленников, во всяком случае, на закате жизни занимался раскроем и ремонтом меховых изделий. А в дореволюционное время был коммивояжёром, даже имел несколько магазинов в Украине, выезжал по делам коммерции в Польшу и Германию. Ну, а с наступлением времён, когда «белые придут – грабят, красные придут – грабят», утратил почти всё и перебрался с семьёй в Ростов – на Дону. У них с бабушкой было четыре дочери, но одна умерла в раннем детстве. Старшая – Анна, родилась в 1906 году, умерла в 1995, средняя – моя мама и твоя бабушка, а младшая – Гита (1915-2000). Бабушка Люба была из весьма зажиточной и многодетной семьи, две её сестры Софья и Рика Эрманы окончили Венскую консерваторию, а брат Лёва стал известным художником-графиком книги.
 
В Ростове они жили в 2-х комнатной квартире с балконом, на Темерницкой улице. Одна комната – 16 кв. метров, вторая – 30. Санузел в те времена был во дворе. Когда все мы вернулись в 1944 году из эвакуации из Ферганы, поселились вшестером в этой квартире. Нащи отцы – мой и Милочки, двоюродной сестры, умерли там: мой папа Владимир – 10 апреля 1942 года, а её Аркадий – в 1943 – во Фрунзе.
После войны бабушка и дедушка зарабатывали, как могли: дедушка – см. выше, а бабушка Люба шила кофточки на продажу, и по её собственным словам, зачастую – с рукавами на одну сторону…

Дедушка Котя был очень начитанным, знал идиш и иврит, ходил в синагогу. Он был мудрым, любил и знал театр, часто вспоминал, как в молодые годы видел на сцене великих В.Качалова, В.Станицына и других. В своих нравоучительных беседах с нами он любил к месту упоминать персонажи из пьесы С. Найдёнова, идущие у него под одним именем: «дети Ванюшина» …

Родителями для своих дочерей, а также – дедушкой и бабушкой для внуков они были замечательными. Когда мама вышла замуж за ленинградца (о нём – позже), пришлось обменять нашу с мамой смежную комнату на ленинградскую коммуналку. И тогда у бабушки с дедушкой поселилась чужая пара. И они не роптали! К счастью, родная сестра бабушки тётя Соня согласилась съехаться со своей сестрой Любой, обменяв свою комнату на ту, где жили чужие люди. Уместно упомянуть, что дедушка со своим тяжеловатым характером нередко портил настроение (а то и кровь!) тёте Соне (скончалась 5 марта 1972 года).

У нас сохранилось много писем дедушки и бабушки маме и мне. Читая их, испытываешь щемящую грусть…Вова, письма храни вечно!

Моя мама…

Твои фото в разные периоды жизни сохранили твою красоту. С папой вы поженились в 1931 году, когда вам обоим было по 21… а до этого в тебя влюблялись неординарные, талантливые мужчины. Твой архив выделяет память о двух из них. Первый – Яша Купер, молодой, талантливый поэт, засыпавший тебя стихотворными страстными письмами. Чужие письма читать не принято, но для твоего единственного, горячо любимого внука Вовы, позволю процитировать лишь одно:

Ростовский день… Стандартный, серый, липкий
(Ах, неужели где-то пышет юг!)
В такой из дней прочтёте Вы с улыбкой
Моё письмо и в нём тоску мою…
Я понимаю, Вы сочтёте бредом
Горячих строчек судорожный бег,
Ведь бывшая в моих объятьях в среду,
Вы позабыли обо мне в четверг!
Да и, признаться, что же мы за пара,
И тут, пожалуй, Вы совсем правы:
Я – неуклюжий, мешковатый парень,
И буйно темпераментная – Вы…
Рисунок лжи Вы ткали нить за нитью,
Ведь даже там, в интимной полутьме,
Меня целуя, в чувственном забытье,
Вы думали совсем не обо мне…
Понятно всё! И всё-таки, Елена,
Какой-то дьявол шепчет мне о Вас,
Как мне уйти, как вырваться из плена,
Глухого плена Ваших странных глаз?
Ах, кто из нас в своих поступках волен,
Ведь я же стыл не у твоих колен,
Я заменю волнующее «Лёля»
Холодным и размеренным «Элен».
Но тот порыв – он пережит и прожит,
Так, на прощанье правды не таи,
И я пройду, как многие, быть может,
Прошли сквозь ночи жаркие твои!
Пусть эта встреча огорчит, бушуя,
В ней каждый час одной тобой согрет,
И в памяти, как розу, засушу я
Наш первый и последний tete a tete…
Простимся же! Зачем играться в жмурки,
Не хочется, чтоб в годы я пронёс
Дразнящий смех Ваш, девичью фигурку,
Каштановые россыпи волос…
Жму лапку, Лель! Последней парой строчек
Я череп этой песне раскрою:
Забудьте же ребяческий мой почерк,
Мальчишескую искренность мою!

31 января 1931 года, Ростов на Дону.

А через несколько месяцев мама вышла замуж за моего отца Володю, а Яша Купер – женился, но вскоре развёлся. Он погиб в 1943 году, в звании гвардии лейтенанта на войне…

А вот – другой воздыхатель мамы, именитый в последующие годы писатель, лауреат Сталинской премии Александр Борисович Чаковский (1913-1994), автор романов «А у нас уже утро», «Блокада» и др., главный редактор «Литературной Газеты» и пр. и пр.
 
 Это – вырезки из газет, на одной из которых надпись: «Моей любимой. Саша». А маленькое фото на документе имеет дату: 1940 год… С мамой мы особо на эти темы не разговаривали.

Лёля и Володя, мои родители

Об отце. Владимир Иосифович Файвушович (15/05/1910 – 10/04/1942). Таковы суровые и лаконичные даты рождения и, тем более, смерти… Он родился в Ростове, в семье Иосифа Соломоновича и Франи (Фрумы) Борисовны. Эти мои дедушка и бабушка родились в Варшаве, а умерли в Ростове. Я, естественно, их не помню, так как в августе 1942 года дедушку расстреляли немцы в Змиёвской балке Ростова вместе с 27000 других евреев… Он не захотел эвакуироваться вместе с нами, ибо считал, что немцы – «цивилизованная «нация» … А бабушка Франя умерла раньше, но даты я не знаю…

А меня, 3.5 летнего мальчугана, со всей нашей семьёй – мамой, папой, бабушкой и дедушкой (по маминой линии) в сентябре 1941 года эвакуировали из родного Ростова-на Дону. Нас приютил солнечный Узбекистан, точнее – Фергана. Вскоре, в апреле 1942 года умер от туберкулёза мой отец Владимир Иосифович Файвушович. Так, в том недоброй памяти 1942-м, я лишился и отца, и деда…

До войны отец учился на Высших курсах прикладной зоологии и фитопатологии, которые закончил 17/04/1937. А потом работал на должности зам.начальника отдела защиты растений. В Ленинграде учился в аспирантуре по этой специальности. В его зачётках – только отличные отметки. Хочется привести выдержки из его писем того периода маме.

 

           21 января 1939 года.

Дорогая девочка моя! Любовь Львовна, по своей обычной рассеянности забыла в прошлый раз и книгу мою, и мою записку… Новости у меня такие: из облисполкома надо уходить, чувствую себя отвратительно: температура 38, хоть и выпил весь акрихин. Живот болит ужасно, вчера и сегодня пришёл домой в 4 часа. Завтра, наверное, останусь в постели, полежу дня три, может, отойду. Не дождусь, когда вернёшься. Да и Игорёк твердит целый день: «Очень скучаю за мамочкой». Как видишь, весёлого мало, жить тошно, всё терпение иссякло. Сколько ещё буду мучаться? Прости за такую записку, но настроение жуткое. Целую горячо мою любимую Ёлочку. Твой Доня.
 
27 февраля 1939 года

Моя родная, любимая, ненаглядная девочка! Сегодня, без сомнения, самое большое несчастье у меня за всю жизнь, если не считать того дня, когда я узнал, что болен туберкулёзом. Представь себе, что за последние две недели у меня дважды был сердечный приступ: сердце начинает как бы расширяться, и мне делается плохо. Сегодня днём опять это случилось, я не курю уже два дня, чувствую себя скверно, в 4 часа дня начинаю чувствовать жар, а этот признак мне уже знаком, очевидно, приближается весна и даёт себя чувствовать. Все 12 дней с 15 числа, когда я получил твоё письмо, я не жил, а мучился. Не знаю почему. Но я так считал, что всё дело в той фотографии, что ты прислала мне…Сейчас же у меня в голове всплываешь ты, наш Игорёк, и у меня начинает щемить сердце. Ёлочка моя! Я живу только для вас, только с мыслью увидеться, наконец, и не отходить от вас никуда, видеть твои глаза, целовать нос твой кривой, родные твои губы, твои волосы. Каждый вечер я решал, что предпринять: или написать тебе ласковое письмо или грубое, или дать телеграмму и ничего придумать не мог.
 
Я, Ёлочка, последние 10 дней не жил, у меня было предчувствие какое-то тяжёлое. И вот сегодня пришёл полубольной домой и нашёл твоё письмо. Когда я начал его читать, я заплакал, так мне было больно, и, что самое главное, так подло тебе и мне. Кто-то, а я думаю, что это всё тот же Бобка старается расстроить нашу жизнь. Знаешь, Ёлочка, часто я бываю неправ по отношению к тебе. Ругаю, раздражаюсь, говорю нарочно неприятности, но всегда в душе я помню и знаю, что так же как ты без меня, без моей полной и безраздельной любви, так и я без тебя, без твоей любви – жить не могу… Приедешь ко мне и сама всё узнаешь. Умоляю тебя, перестань хандрить, я – только твой и Игорька… Горячо целую тебя. Твой весь – Доня.

11 марта 1939 года.

Родная моя, любимая девочка! Бедненькая моя! Вчера получил письмо, где ты пишешь, как тебя обижают мои и Гришка. Родная моя, солнечная, счастье моё сероглазое! Не обращай внимания ни на кого! Я тебя обожаю, ты – моя жизнь, моя радость. Скоро уже будем вместе. И я никому не позволю тебя обидеть. Я тоже возмущён тем, что мама не могла никак время выбрать проведать своего внука, а Гришка – свинья, не может взять тебя в театр. Я с тобой согласен во всём. С их стороны должного отношения к тебе нет. Я так сердит на них, что даже не могу им написать и маму не поздравил с именинами. Но ведь и она меня не сочла нужным поздравить с днём рождения Игорёчка.

Ну, да ладно, главное, что мы любим друг друга и что у нас есть очаровательный мальчуган. Даже и не представляешь себе, как я хотел бы посмотреть на него. Ведь это же – целый человечек маленький сделался, а у меня в памяти он остался маленьким говнючком…Поцелуй за меня крепко-крепко Игорёчка и скажи ему, что это целует его любящий папка. Я поправился, но кашель ещё есть. Горячо целую, ваш Доня.

Упоминаемый в письмах Гришка, мой дядя, очень помогал нам после смерти отца. Он был майором  медицинской службы, прошёл всю войну, часто писал с фронта. Умер в 1968 году. С его дочерью Викой, живущей в Ростове, поддерживаю связь.

После войны

В 1944 году мы вернулись в нашу ростовскую квартиру. Я  бегал с ровесниками по развалинам, ходил купаться на Дон. По утрам стоял в очереди за хлебом. Мама работала медсестрой, благо, ещё в Фергане окончила 8,5 месячные курсы. В 1945 пошёл в первый класс 65-й школы. Первые три класса учился отлично, так что получил похвальные грамоты и запись в табеле: «Школа гордится Вашим сыном».

А в 1949 году мама вышла замуж за двоюродного брата Шлёму Лейбовича Коха. Он родился в Одессе, в семье родного брата моего дедушки Коти. Единственный из 4-х детей получил высшее образование, стал инженером. Семён Львович (так его называли) был прекрасным мужем, горячо любил маму. Благодаря ему мы попали в Ленинград (правда, обменяв нашу ростовскую комнату на Книжной улице на коммуналку на улице Рылеева). Отчим, которого я называл папой, был хорошим, бесконфликтным человеком. Спасибо ему! Годы его жизни: 5/11/1906 – 20.02/1987. Похоронен в Ленинграде, на Еврейском кладбище.

О себе

Пока ещё не стал твоим предком, могу вживую рассказать о своей жизни от и до…Последние лет шесть занимаюсь журналистикой. Свидетельством этого – несколько толстых папок моих публикаций, ну, и, конечно, Интернет.
Вова, надеюсь, что мой рассказ пробудит в тебе интерес к ушедшим родным, а также уважение и понимание к ныне живущим…

28 ноября 2013 г. Хадера.