Герой

     Помню, кажется, все события того  дня словно они были недавно, а  не прошло уже 6-ти лет. День, когда я дописал оду "Наполеон".
           Встал рано, искупался и ушел, когда в доме еще спали. Няня уговорила выпить парного молока и даже не спросила, куда иду, - знала и так.  Мои опасения об отношениях  с родителями уже оправдывались. Отец начал с того, что сразу, по нашем приезде, приказал на конюшне  выпороть Никиту: зачем из Одессы  не докладывал господам, что Александр Сергеевич плохо себя ведет, ссорится с начальством? Меня не было дома, когда это случилось, а узнав, я  ушел в Тригорское, куда с тех пор стал часто ходить. С отцом у нас были самые натянутые отношения, с матерью не лучше.  Что сказать о брате? - Потешный юнец, которому со мной скучно, надежд на сближение  с ним (о чем я  так мечтал в ссылке!) тогда не было никаких.
     Но это не всё. Предводитель Пещуров приезжал к отцу и предложил ему - что? - распечатывать и читать мою переписку! То есть:  следить за мной - надо ли продолжать?!  Ей-богу, я по своей наивности думал лучше  и о нашем правительстве, и об отце. Едучи в Михайловское,   готовился терпеть его придирки, вечную раздражительность, но чтоб до такой низости он мог опуститься - в голову не приходило! Мы долго оба молчали (спасибо сестре, это от нее я узнал о приезде Пещурова), но взрыв был неизбежен. Подумать только, родной отец согласился "на полное смотрение" за мной!!   Дома я после этого просто  не мог дышать... Целыми днями сидел в Тригорском, благо там мне  были рады.
               
     А какое утро чудное тогда развернулось, даже это помню, - облака  исчезли,  золотые лесные  дали сияли на солнце. Люблю  вспоминать  эту дорогу. Помню, буквально вижу: три сосны тогда  чуть покачивались. Напишу о них обязательно, когда руки дойдут.
     Единственная надежда  была  -  уедут же родители когда-нибудь в свою Москву, и я останусь один.  Может быть, смилостивятся, няню здесь оставят, тогда вообще все будет хорошо! Скандала с отцом все-таки избежать не удалось, потом они уехали, а я остался и продолжал работать.

     Итак, я шел в Тригорское,чтоб засесть там в библиотеке и разделаться, наконец, с "Наполеоном".
     Наполеон. Собственно, стихотворение было закончено еще в Одессе, но вот, не отпускало. Хотелось  что-то уточнить, додумать, улучшить.  Ночью опять читал о его изгнании на остров Святой Елены, столько интересного, читаешь -  не оторвешься. И пришло в голову: а ведь надо поблагодарить судьбу за то, что моя жизнь оказалась в такой близости от его жизни!
     Я родился в год 18-го брюмера, с этого дня  вся Европа уже не сводила  глаз с Наполеона почти  20 лет. Помню, в Лицее я с упоением читал: "Раздался грохот барабанов, и гранадеры во главе с Мюратом беглым шагом, с ружьями наперевес вошли в зал. При неумолкающем грохоте барабанов депутаты бросились бежать от них. Всё продолжалось от трех до пяти минут," - я еще ничегошеньки не понимал, но мне  сцена эта очень нравилась, и Наполеон был в моих глазах не тираном, а настоящим героем.
    Если  бы нас с ним разделяли века, как с каким-нибудь Ганнибалом, осталось бы в памяти только славное имя и горстка малодостоверных сведений. С Наполеоном все иначе: он наш современник,  каждый шаг его отражался, как в зеркале.  Его имя я постоянно слышал почти с детства.
     В 812-ом году армия Наполеона могла  пойти на Петербург, и нас, лицеистов, собирались вывезти в Финляндию, в город Або. Начальство Лицея к этому готовилось. Для нас пошили тулупчики  на  овечьем меху,
крытые полукитайкой, суконные рейтузы, еще что-то, но скоро, слава богу, победы русского оружия возвратили нас к нашим форменным шинелям.
     Отзвук войны 12-го года был для нас необыкновенным. С какой жадностью пожиралась и обсуждалась каждая военная новость! Помню горячие слезы, которые мы проливали над Бородинской битвою, выдаваемой тогда за победу, но в которой мы чувствовали и нечто другое. (Только спустя годы я понял, как был прав  Кутузов: Бородинское сражение предопределило гибель наполеоновской армии). Помню, как заливались слезами при оставлении Москвы...  А  уже через месяц, мы ликовали, когда началось бегство французов! Наша армия прошла по Европе, взяла Париж!  Я сочинил  несколько стихотворений, в каждом  упоминалось  (и проклиналось) имя Наполеона - "Наполеон на Эльбе", "На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году", "Принцу Оранскому".
      Среди стихов "Наполеон на Эльбе" есть один, который мне иногда вспоминается:

                Восточная звезда играла в океане,
                И зрелася ладья, бегущая в тумане.

Здесь все неправильно: месяц изливает свет на запад, а в океане играет восточная звезда - почему? Все равно, пусть так остается.
      А "Принцу Оранскому" я написал по просьбе Карамзина, к свадьбе  сестры царя Анны Павловны (к ней раньше сватался Наполеон, ему отказали). За эти стихи я получил от императрицы Марии Федоровны золотые часы с цепочкой - и разбил их к черту. Никогда  не хотел ничего  в таком роде.

     Когда  шел в Тригорское (сейчас-то сижу в Болдине и только вспоминаю, как жил тогда в 824-ом году в ссылке), всегда   ненадолго останавливался на холме, откуда  открывается  величественная картина: среди лугов, золотых лесов и блестящей под солнцем Сороти там возвышаются три большие, не шуточные горы. На вершине одной - деревенские избы, на другой - остатки старинной крепости Воронич, на третьей - Тригорское, которое для меня со времени ссылки и навсегда - дом родной.  Взошел на гору, подхожу к дому, и, как всегда, навстречу бегут дворовые собаки, прыгают, лают,  стараются лизнуть, а на крыльцо кто-то выходит, не разгляжу, кто. А! Сама хозяйка. 
     - Вы хоть заметили, каким прекрасным день обещает быть? Здравствуйте, Алекандр! Барышни еще не вышли. Кофе горячий, прикажу подать Вам в библиотеку?
     - Спасибо, милая Прасковья Александровна, балуете Вы меня, а я так этому рад! Здравствуйте, здравствуйте.
Я вошел в библиотеку, и через минуту служанка внесла поднос с кофейником и тихонько притворила за собой дверь.               
     Сейчас, спустя годы, я смотрю на эти  ранние стихи о Наполеоне  другими глазами - никаких сомнений, сегодня я бы так не написал. Но в юности я  изливал чувства не только свои, но буквально общие. Прежде чем появиться в журналах, эти стихи  не раз читались в нашем кругу, их переписывали и посылали родным, друзьям, знакомым. А "Воспоминания в Царском Селе"!  Оно пользовалось особой известностью. Я прочел его на репетиции экзамена, стоя в двух шагах от Державина. И помню, тогда,  в глуши Псковской губернии,  меня охватил тот же трепет упоительного восторга, что и в лицейской зале... 
     Да, но я о Наполеоне. Вот каким он был в глазах 15-летнего мальчика в 1814-ом году:

                Блеснул кровавый  меч в неукратимой длани
                Коварством, дерзостью венчанного царя;
                Восстал вселенной бич - и вскоре лютой брани
                Зарделась грозная заря.

    Подсчитали, что в им развязанных войнах погибло около миллиона человек. Военные наборы постоянно объявлялись в каждой европейской стране, в последние годы в жерло  войны бросали совсем "зеленую" молодежь, и конца этому не предвиделось.
                О ты, чьей памятью кровавой
                Мир долго, долго будет полн...

    Но Наполеон  был не только богом войны (сам признавался: "Я люблю войну") и одержал больше побед, чем  Цезарь и Александр Македонский. Он многое изменил во Франции, крестьяне выкупили земельные наделы и больше всего боялись, что Бурбоны возвратятся и лишат их этой земли. Погибших было не счесть, и при этом во Франции народ Наполеона боготворил, считал своим защитником, - просто не укладывается в голове! А как хороши эти  нежные прозвища: "маленький капрал", "стригунок" - говоря между собой, солдаты так называли императора.   
Надменная, сумрачная, быстро раздражающаяся, почти всех презирающая натура - вот каков он был на самом деле. И еще - имел склонность к порывам бешеного гнева, но прекрасно владел собой. И при  всем этом обладал огромным обаянием и властью над людьми.  Не думать о нем даже теперь, когда его  нет, - нельзя.  Я  сейчас не о военном деле - о другом.  Этого "другого" в нем было много.
    Вяземский говорит: "Наполеон приучил людей к исполинским явлениям, к решительным и всеразрешающим последствиям", - да, именно так. Рассматривать и обдумывать его поступки - увлекательное занятие, получаешь  истинное представление о возможностях человека.  Он был владыкой мира, властителем  наших дум...  Присутствие такого человека на мировой сцене - как ни странно - обязывает тебя стараться соответствовать чему-то более высокому, чем твоя предыдущая жизнь.
    Я часто вспоминаю пожар Москвы и представляю себе, как он смотрел  на пылающий город из Кремля, а потом из Петровского дворца. Будь я художником, изобразил бы, как он со свитой отъезжает от Коммерц- Коллежского вала, где ждал и не дождался ключей от Москвы. Сейчас об этом даже подумать смешно:  ждал, чтоб  с поклонами отдали ему ключи от Москвы? Да никогда!!  Уже писал об этом и непременно еще буду.

      Иногда перелистываю свою тетрадь, просматриваю варианты стихов, от которых отказался, заменил более  точными. Занятно, что между нами будто сохраняется некоторая связь: я узнаю их, вспоминаю, чем их заменил, и - тешу себя мимолетной  мыслью - они тоже меня помнят. Кстати, подобное же чувство у меня к рисункам на рукописях, рисую ли друзей, знакомых, любимых женщин или Наполеона - со всеми  рисунками я в диалоге. Думаю, то, что меня столько лет "не отпускают" эти стихи, вроде как заставляет над собой работать, - подсказывает что-то важное о Наполеоне, что следует о нем сказать и чего я еще не сказал.
...Чьи-то шаги за дверью, сейчас постучат...  А хочется додумать мысль: такого своеобразного человека, каким был Наполеон, нельзя изображать односторонне, - я же именно так поступал. До сих пор  в голове сидит, как  писали  когда-то  в "Сыне Отечества": "Кровожадный, ненасытимый опустошитель, разоривший Европу от одного ее конца до другого".  Не возражаю, тогда так и  следовало его называть, но времена-то  изменились. То есть  миллион человек погиб по его вине, и это неоспоримо, но от тех господ, что упрятали его в ссылку и установили свой порядок в Европе, нельзя ждать ничего хорошего в будущем, ни-че-го.
 
       Он скончался 5 мая 1821 года. К нам, в Кишинев, эта весть пришла только в июле месяце.  И я сразу же взялся за свое главное стихотворение о Наполеоне:

                Чудесный жребий совершился,
                Угас великий человек.
                В пустыне мрачной закатился
                Наполеона грозный век.
                Исчез губитель осужденный,
                Могучий баловень побед,
                И для стра...

- вот что хотите со мной делайте, но  помню, как в дверь постучали, как я прервал  стих на полуслове,  помню каждую мелочь того дня.
    - Да, да, входите, пожалуйста! Зизи, это Вы!  Доброе утро!
    - Здравствуйте!  Александр Сергеевич! Я только хотела узнать, мы сегодня пойдем все вместе гулять? Вы вчера обещали.
    - Конечно, пойдем. А, признайтесь, Вы плакали?
    - Нет.
    - А вот слёзка одна. Нет, ниже, еще ниже, дайте мне платок, я вытру. Ну, признавайтесь.
    - Потому что Анета сказала, что я за Вами бегаю! А я только пришла спросить...
    - Скажите Анне Николаевне, что  я сам за всеми вами бегаю. Сейчас приду и сразу пойдем гулять.
    - Хорошо. (Сейчас Зизи уже замужем, теперь она баронесса Вревская).

                И для страшилища  (нет: изгнанника!) вселенной
                Уже потомство настает. 

     Помню, очень завидовал Денису Давыдову: он видел, как французы - вместе со своим "баловнем побед"- уходили из Москвы. И не раз просил Дениса повторять это:  "Уже  прошло много колонн, наконец,  показалась старая гвардия, посреди которой находился сам Наполеон. Увидев шумные толпы наших казаков и гусар, французы взяли ружья под курок и гордо продолжали путь, не прибавляя шагу. На них были высокие медвежьи  шапки,  синие мундиры с белыми ремнями, красные султаны и золотые эполеты - они казались, как маков цвет, среди снежного поля...  В этот день, - говорит Денис, - мы взяли в плен одного генерала и еще до семисот человек, но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками".    
    (Все это замечательно, но в голову лезут рассказы свидетелей:  вся армия, в том числе и старая гвардия, занималась в Москве одними грабежами).

                Великолепная могила!
                Над урной, где твой прах зарыт,
                Народов ненависть почила,
                И луч бессмертия горит!
               
        А раньше я писал: "неусыпный тиран", "губитель", "ужас мира", - так вот в окончательном тексте (дождь  освободил меня от гуляния с барышнями), подобных эпитетов не было. "Тиран" - это осталось. Вообще-то Наполеон и был "ужасом мира", но сейчас, без него мир отнюдь не благоденствует. (Эта мысль меня не оставляет).Сначала после него по Европе прокатилась волна революций - все были подавлены, режимы везде сделались более суровыми.  От "Священного союза" (во главе с нашим царем) ничего хорошего не ждали, тогда как оценка деятельности Наполеона поднимается  все выше. На наших глазах память о нем изменилась. Восхищение вызывают его достоинства: ум, железная воля, воинские таланты. Он изгнал Бурбонов, он дал стране законы, которые уже пережили его.То есть можно говорить  о примирении с этим великим человеком? (Впрочем, мысль о примирении, пожалуй, не для окончательного текста, ей место в черновиках).
      Что касается великих воинских талантов, для них в цивилизованном обществе останется - гильотина, ибо общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала, - таково  было мое скромное мнение в 821-ом году. Тогда меня увлекала идея  аббата  Сен-Пьера о "вечном мире". Как яростно  мы каждый день  спорили с Михаилом Орловым на эти темы!Я не сомневался, что со временем (подчеркиваю: со временем) людям станет яснее смешная жестокость войны, так же, как им стало ясно рабство, королевская власть и прочее подобное. Они убедятся, что наше предназначение - есть, пить и быть свободными.
     Теперь, когда все вспомнил, обдумал и  перевел 2 строфы из стихотворения "К морю" -  дописал. Жалко стихов, которые не вошли в окончательный текст, их не мало.

                Померкни, солнце Австерлица,
                Пылай, великая Москва!..
                Настали времена другие!
                Исчезни, краткий наш позор,
                В Москве не царь - в Москве Россия!
                Война по гроб наш договор!..               
                .   .  .  .    .     . . .  .    . .  .  .  .   .   
                Он искупил свои стяжанья 
                И зло воинственных чудес               
                Тоскою тягостной изгнанья
                Под сенью душной тех небес.
               
                И ныне остров заточенья
                Полнощный парус  посетит,
                И путник слово примиренья
                За нас на камне начертит.

                Едва верю, но писал:  Великий враг! Из заточенья
                Я мнил изгнанье посетить,
                Вздохнуть и слово примиренья
                За нас на камне начертить.          
               
То есть мечтал из ссылки добраться до острова Св. Елены? Да если бы Александр внезапно не скончался, дальше Пскова  мне бы не доехать. Так, в ссылке и прошла бы вся жизнь. А сейчас я свободный человек.               

                С тех пор уже столько воды утекло, боже мой!  Сейчас  1830-ый год, за окнами осень, в Москве холера, (надеюсь, невеста успела выехать), я  сижу в Болдине  и  думаю не  о Натали Гончаровой, а вспоминаю  - кого? - Наполеона. Он говорил на  своем острове: "Какой роман моя жизнь!"  Очень верно, жестокий, но увлекательный роман, какую страницу ни открой.
      Вот во время египетской кампании в его армии распространилась страшная болезнь, не помню, но, кажется, чума. Армия в это время отступала.  Всех  лошадей  он  приказал отдать под больных, остальным - идти пешком. Когда начальник конюшни спросил, какую лошадь ему приготовить, Наполеон пришел в ярость, ударил его хлыстом по лицу и закричал: "Чтобы все шли пешком! Я первый; разве вы не читали приказ? Вон!"
      В Яффе, куда они добрались, все госпитали сразу были заполнены больными и умирающими. Наполеон и тут проявился, как человек. Он  не только не побоялся посетить госпиталь, где сам воздух и все кругом дышало смертельной заразой, - он подбадривал больных, пожимал протянутые к нему руки, разговаривал с теми, кто еще мог говорить. И отдал повеление никого не оставлять, но вывезти всех.
    Этот  поступок "властителя наших дум" давно занимает мои мысли.  Вообще о Наполеоне чего только ни пишут, а  этот  прекрасный поступок  как-то  не глубоко понимают, недооценивают. 
 
                Зачем ты послан был и кто тебя послал?
                Чего, добра иль зла, ты верный был свершитель?
                Зачем потух, зачем блистал,
                Земли чудесный посетитель?

Я не пытаюсь дописать эти стихи (люблю только это четверосишие), - ибо не знаю ответа на вопрос "Зачем?" Ну, или не беру на себя смелости  хотя бы наметить такой ответ. Думаю, уж если такого блистательного человека, как Наполеон, тебе посчастливилось  хоть издали наблюдать, надо  стараться не упустить ни одной мелочи, которая тебя поразила и взволновала, - всё тебе пригодится, всё повлияет на тебя не сейчас, так в будущем.
     Вот посещение госпиталя в Яффе я берегу в памяти уже несколько лет. Я знал о нем, когда в 21-ом году, сразу после  известия о смерти, начал писать оду "Наполеон" с эпиграфом Ingrata patria - "Неблагодарное отечество";  когда в 24-ом, в михайловской ссылке, в  библиотеке Тригорского,  дописывал  оду; знал и до восстания, и после него.    
Просматривал недавно черновики 6-ой главы "Онегина" (писана 4 года назад) и увидел:

                Герой, будь прежде человек -

 да,  это то самое, к чему я пришел.  Героя, победителя мы прославляем, но нет ничего выше, ценнее самой человеческой личности, просто - человека. И эпизод с чумным госпиталем  в Яффе снова припомнился и стал прекрасным, убедительным примером: военный герой Наполеон, рискуя собственной жизнью, проявил милосердие, humanite, как говорят французы, человечность.
 
     И я почувствовал, что готов выразить главное, что ценю у Наполеона. Мгновенно промчались в воображении  все его военные победы: Итальянский поход; случай на Аркольском мосту, когда во время жестокого боя он со знаменем в руках бросился прямо под вражескую картечь, увлек за собой солдат, и мост был взят; победа в Египте, у пирамид, где он обратился к солдатам с поразительными словами: "С вершины этих пирамид на вас смотрят четыре тысячелетия"...               
     Так вот, не то, не то и не то. В новом стихотворении  (сейчас пишу, назову "Герой")  о  Наполеоне беседуют двое. Друг спрашивает:
                кто всех боле
                Твоею властует душой?   
                Поэт отвечает:           Все он, все он - пришлец сей бранный,
                Пред кем смирилися цари,
                Сей ратник, вольностью венчанный,
                Исчезнувший, как тень зари.      

("Исчезнувший, как тень зари" - я просто пьянею от этого стиха! Он  из 10-ой главы "Онегина").

                Отять Поэт:           Нет, не у счастия на лоне
                Его я вижу, не в бою,
                Не зятем кесаря на троне,
                Не там, где на скалу свою
                Сев, мучим казнию покоя,
                Осмеян прозвищем героя,
                Он угасает недвижим,
                Плащом закрывшись боевым.
                Не та картина предо мною!
                Одров я вижу длинный строй,
                Лежит на каждом труп живой,
                Клейменный  мощною чумой,
                Царицею болезней ... он
                Не бранной смертью окружен,
                Нахмурясь, ходит меж одрами
                И хладно руку жмет чуме,
                И в погибающем уме
                Рождает бодрость... Небесами
                Клянусь:  кто жизнию своей
                Играл пред сумрачным недугом,
                Чтоб ободрить угасший взор,
                Клянусь, тот будет небу другом...

     Ей- богу, воображая эту картину, волнуюсь до слез, а ведь все это правда, это действительно было, вошло в историю, следовательно  - сделалось примером для подражания...
     Очень сомневаюсь, что наш государь вообще слыхал о опосещении Наполеоном чумного госпиталя, но так или иначе, в какой-то степени он повторил геройский поступок великого человека:  в Москве  свирепствует холера, и  29 сентября Николай  явился  в Москву. Меня это известие очень обрадовало. Я все еще продолжаю надеяться на то, что вынес из разговора с царем в Чудовом дворце 4 года назад: Россия двинется вперед путем необходимых реформ, и постепенно в ней научатся ценить человеческую личность.
 Вяземскому по этому поводу я написал:
                "Каков  государь? Молодец! Того и гляди, что наших каторжников простит - дай Бог ему здоровье!"


     Стихи допишу и пошлю в Москву Погодину, пусть напечатает, где удастся, главное - чтоб без моего имени. Вместо подписи  автора  будет только дата:  "29 сентября 1830 года" - день, когда наш царь проявил человеколюбие.