Севернее некуда

НА  ЗЕМЛЕ  СЕМЕНА  ЧЕЛЮСКИНА


Маленький пролог

В свое первое настоящее геологическое поле я отправился на Таймыр, на самую его северную оконечность, именуемую на подробных картах полуостровом Челюскин. Полуостров в свою очередь венчается мысом Челюскин – самой северной точкой Евразии, если не относить к ней архипелаги Земли Франца-Иосифа и Северной Земли.
Таймырский полевой сезон (июнь – сентябрь 1982 г.) я отработал в небольшой тематической группе института ВНИИОкеангеология, занимавшейся проблемами золотоносности полуострова Челюскин и пролива Вилькицкого. Группа состояла из 3-х человек: ответственного исполнителя темы, кандидата наук Михаила Александровича Крутоярского, инженера , опытного полевика Виктора Семеновича Белякова и меня – свежеиспеченного специалиста-геолога.
После этой короткой преамбулы, можно переходить к делу: небольшим новеллам, повествующим о самых памятных и забавных эпизодах моего первого рабочего полевого сезона.

Вооружён и очень опасен

Перед отъездом я получил в институте свое персональное оружие: армейский карабин образца 1938 года и 3 патронных обоймы к нему. Такой же карабин, но лучшей сохранности, образца 1944 года, имел Беляков, а Крутоярский, как старший группы, получил пистолет марки «ТТ». Касательно хранения и провоза оружия в именном удостоверении указывалось: держать его всегда при себе и лишь на время перелёта сдавать под расписку командиру воздушного судна.
В день отлета, 11 июня 1982 года, я прибыл в Пулково с большим рюкзаком и карабином, замотанным в холстину. Оружейный затвор, по совету Белякова, я заранее вынул и спрятал в глубине рюкзака. На выходе к самолёту милиционер проверил наши удостоверения и строго напомнил: оружие непременно сдать командиру экипажа. Мы с Крутоярским так и поступили, тогда как Беляков почему-то упаковал свой карабин в спальный мешок и отправил в багаж.
После короткого перелёта мы приземлились в московском Шереметьево, где получили обратно свой реквизит. Перебрались в Домодедово, чтобы лететь дальше, в заполярный Норильск. Прошли регистрацию и направились к залу вылета, где опять-таки стоял милиционер, сверявший билеты с данными паспортов. У меня он бегло пролистнул документы и кивнул: мол, проходи, все в порядке. На длинный предмет в моих руках не обратил никакого внимания. Я машинально прошёл и только потом задался мыслью, а как же оружие? Между тем паспортный контроль проходил Крутоярский, и я отследил, как он вручает старлею удостоверение, а затем, открыв портфель, указывает на пистолет в кобуре.
– Что он вам сказал? – спросил я у Михаила Александровича.
– Сказал, что сдавать пистолет командиру не надо, а можно так и везти в портфеле.
– А у меня он даже ничего не спросил.
– Но удостоверение вы ему показали?
– Не успел. Он отдал мне паспорт и сказал: «Проходи!»
– Нет, так нельзя! Идите и скажите, что у вас оружие на руках.
– Но если экипажу сдавать не надо, то какая разница?
– Нет, лучше сказать, чтобы потом шуму не было.
Собственно, я и сам к тому склонялся.
Подошёл к стойке, дождался коротенькой паузы и тронул офицера за рукав:
– Вы знаете, у меня карабин.
– Какой карабин?
– Армейский, – встряхнул я замотанной железкой в руках. – Вот удостоверение к нему.
– Удостоверение не нужно – покажите билет!
– Вера! – обратился он к стоящей рядом за стойкой девице, – вычеркни этого пассажира из списков, я его снимаю с рейса.
– Как это снимаете? – удивился я.
– А вот так! Проносить винтовки на борт строго запрещается. Надо было сдавать в багаж.
– Но в правилах написано, – пытался вразумить его я, – что сдавать оружие в багаж как раз запрещается!
– Вы будете учить меня правилам?
– Бегите к стойке регистрации, – отвлекла меня от старлея симпатичная Вера, – может быть, ещё успеете сдать.
Я, как угорелый, побежал вниз. За нужной стойкой уже регистрировался другой рейс. Я протиснулся через толпу и сунул девушке карабин вместе с билетом.
– Очень прошу! Надо досдать в багаж!
– Девушка приняла груз, даже не спросив, что там такое. Оформила квитанцию и бросила небрежно мой карабин на доверху наполненную тележку.
– А это на мой рейс?
– На ваш. Как раз последняя тележка осталась.
Тут же на моих глазах ее укатил к выходу дюжий носильщик.
«Только бы карабин не пропал!», – взмолился я про себя и побежал обратно.
Все дальнейшие перелёты я уже действовал по методу Белякова. Заматывал карабин в тяжелый спальный мешок, типа «Смерть геолога», и сдавал в багаж. О наличии у меня в багаже оружия как холодного, так и огнестрельного, никому не заикался.
В те легкомысленные времена самолетный багаж никто не досматривал.




Катались мы на лодочке

13 июля мы отправились в свой первый ознакомительный маршрут.
В 3-х км ниже по течению нашей речки, где русло входило в крутой зигзаг, возвышались крутые скальные обрывы. Среди преобладающих светлых пород там чётко рисовалась тёмная инородная полоса. Светлые породы – несомненно, те же известняки, на которых стоял наш лагерь. А чёрная полоса – вероятно, прорывающий долеритовый силл. Для разгадки интересной картинки мы и отправились туда первым совместным маршрутом.
Михаил Крутоярский, как старший группы, настоял взять с собой резиновую лодку, мотивируя тем, что на другой берег, к обрывам, в сапогах не перебраться. Действительно, вода в быстрой речке стояла высоко; в летней тундре продолжалось бурное таяние снегов, да ещё недавно прошли дожди.
«А если лодку брать, то на ней и спускаться» – решил Михаил Александрович.
Опытный Беляков от подручного транспорта отказался: «Я лучше бережком пройду!» – открестился он. Я же легкомысленно согласился, о чём пожалел уже через пару минут. На быстром течении легкая резинка вертелась юлой, тогда как на частых перекатах скребла опасно днищем по гальке. Проплыв метров 400, я вышел на берег, оставив транспорт на попечении Крутоярского. Ему в одиночку удавалось легче справляться с лодкой, и он добрался до поворотных обрывов первым из нас.
Ширина хорошо выраженной речной долины составляла близ нашего лагеря метров 50, а у поворотных обрывов она сужалась примерно до 30-ти, причем скалистые приподнятые берега окаймлялись понизу снежными карнизами. По-видимому, зимой вся долина реки заносилась снегом почти доверху. Теперь же снег просел, а в срединной части его размыла река, почему и остались у берегов снежные козырьки. По нашему, левому берегу, они тянулись сплошной лентой, а по правому, южному – с большими разрывами.
 Михаил Александрович причалил к одному из разрывов для изучения скальных выходов. Я обследовал обнажения на своём берегу, где действительно вскрывались светлые массивные известняки. Беляков же отошел к небольшому притоку для отмывки шлиховых проб.
Покончив с работой на первой точке, Крутоярский решил сплавиться на главный объект – 15-метровым скальным обрывам с мощным чёрным пластом неясной пока природы. Высокие обрывы круто огибала река, оставляя у их подножья широкую, наполовину осушенную отмель. Основное течение уходило к нашему, левому берегу, тоже скалистому, но меньшей высоты. Я стоял наверху, в точке поворота, намереваясь сфотографировать плывущую лодку на фоне правых высоких обрывов.
Войдя в поворот, Михаил Александрович стал подгребать к отмели, но быстрое течение отнесло его к левому берегу, закрытому понизу снежным карнизом. Я успел сделать парочку хороших снимков, и тут, очень некстати, кончилась плёнка.
Я лишь наблюдал, как резиновая лодка чиркнула по ходу о снежный карниз, а человек энергично оттолкнулся от него веслом.
 Не успела лодка отплыть на пару метров в сторону, как тяжелый карниз вдруг обрушился с полуметровой высоты в воду. Рухнула массивная снежная пластина шириной до 5 м и длиной не менее 20-ти.
Лёгкая и вёрткая резинка оказалась точнёхонько у середины обвала. К счастью для седока, её нос был обращен к обвалу. От рухнувшего с тяжелым плеском карниза побежала крутая, метровой высоты, волна. Она круто вздыбила лодку и понесла её к отмели на противоположный берег, где и опрокинула, накрыв водяным валом...
Нашему начальнику весьма повезло. Если бы лодка стояла к обвалу боком, то волна наверняка опрокинула бы её ещё там, на стремнине, что усугубило бы его положение. Вниз по течению каньон сужался, и снежные карнизы окаймляли оба берега непрерывными лентами на протяжении пары сотен метров. Человека с опрокинутой лодкой понесло бы неизбежно туда, и сумел бы он продержаться на плаву эти две сотни метров – большой вопрос.
«Ничего себе!» – бормотнул я, приходя в себя от увиденного. В глазах ещё прокручивались кадры вздыбленной лодки, несущейся к отмели, а затем её эффектный переворот через корму вместе с фигуркой сидящего человека. Между тем Крутоярский довольно быстро выбрался из-под днища лодки. Он был мокр с головы до ног, но при этом без шапки и привычных на лице очков.
–Эй! Как вы там? – прокричал я ему. Михаил Александрович лишь махнул рукой, давая понять, что меня слышит. Он был явно растерян. В каком-то вялом и замедленном темпе он отволок лодку поближе к обрывам, затем долго ковырялся в воде, ища утерянное, но нашел лишь рюкзак, тогда как шапка, очки и другие мелочи канули безвозвратно. Я сбегал за Беляковым и привёл его на место происшествия.
– Вот! – огорченно сказал Виктор Семёнович, – говорил же я ему: нельзя в самом первом маршруте усложнять задачи. Да еще 13-го числа. А ему на лодке захотелось.
Мы стояли с Беляковым на левом берегу и пока ничем не могли помочь своему начальнику. Ему предстоял самостоятельный спуск на лодке через заснеженный каньон, и только на его выходе имелась возможность пристать к нашему берегу.
Наконец он решился. Обречённо сел в лодку, выгреб на стремнину и поручил себя Аллаху, как говорят на востоке. Михаилу Александровичу повезло вторично, как, впрочем, и нам. Лодка прошла сквозь снежный коридор, ни разу не задев снежных карнизов, тяжело нависающих над самой водой. Рухни один из них, и человеку в узком каньоне, в несущейся снежно-водяной каше пришлось бы весьма туго.
Пару минут спустя мы уже принимали Михаила Александровича на своём берегу. Он дрожал от холода и пережитого стресса, а его посиневшие губы с трудом складывали слова. Как-никак, с момента крушения прошло уже с полчаса. Я отдал ему свои запасные носки, а Виктор Семёнович снял с головы шапку. Переобувшись, наш начальник скорым маршем отправился в лагерь. Мы же с Виктором Семёновичем аккуратно свернули лодку и отправились следом, прихватив заодно и рюкзак Крутоярского.

Пострадавший, к счастью, не простудился. Вторые очки у него нашлись, а тёплой шапкой поделился запасливый Беляков. Тогда же я услышал от Виктора Семёновича байку о потерянных очках, всплывшую в его памяти по аналогии.
Два маститых геолога НИИГА сезонили где-то в бескрайней Сибири. В затяжном маршруте один из них решил утолить жажду в небольшом ручье. Только прилёг и склонил голову, как очки скользнули с потного носа и булькнули в воду. Полчаса они шарили вдвоём в холодном ручье, но очки в буквальном смысле канули в бездну.
– Слушай, сказал тогда второй первому, – у тебя очки запасные есть?
– Да, имеются, ношу с собой на всякий случай.
– Будем считать, что такой случай настал. Давай бросим их в воду и посмотрим, куда они поплывут. А там и первые найдем.
– Давай!
Бросили в воду запасные очки – они мелькнули в ней лёгкой тенью и... тоже пропали. Сколько потом ни шарили – никаких следов. Словно ручей тот безымянный впадал в античную Лету, из которой, как известно, не бывает возврата.
Так и мыкался тот близорукий геолог без окуляров половину сезона. Мыкался да поругивал вечерами своего коллегу. А тот только руками разводил: хотел ведь как лучше.
– Видишь, Миша, как тебе повезло, – резюмировал Виктор Сёменович, – ты же очки вторые в маршрут не брал? А то бы и запасные там утопил.
– Ну ладно тебе, – недовольно ворчал Крутоярский, – что было, то сплыло.


Маленький винтик аппарата познания

В течение месяца мы захаживали окрестности лагеря по радиальным маршрутам протяжённостью 10–15 км от лагеря.
Каждый рюкзак весил, я думаю, никак не меньше 55-ти кг. Во всяком случае, перетаскивать такие тяжести на своих плечах мне больше не приходилось за всю мою полевую карьеру. Эти рюкзаки невозможно было поднять в одиночку с земли. Мы по очереди садились на корточки, надевали на плечи лямки и только с помощью напарника с большим трудом вставали на ноги.
За пару маршрутов введя меня в курс дела, Михаил Александрович дал добро на мою самостоятельную работу. Отныне мы действовали с ним через день. Из долгих одиночных маршрутов каждый возвращался поздним вечером или около полуночи. Второй же оставался в лагере, отдыхал, обрабатывал образцы и дописывал выводы по маршруту. Наш третий коллега, Беляков, ходил со своим лотком по речкам практически ежедневно, но возвращался пораньше и готовил ужин.
Уже в первую рабочую неделю у нас на троих осталась одна карманная лупа. Крутоярский потерял свою стекляшку во время вынужденного купания в первом же маршруте. Вскоре и Беляков позабыл свою лупу где-то на бережке при отмывке шлихов. Сохранилась только моя 7-кратная складная лупа, купленная в свое время за 50 копеек. Казалось бы, пустяк, но без лупы в маршруте, каждый из нас чувствовал себя не очень комфортно: без неё ни с типами сланцев не разобраться, ни и с составами промытых шлихов. Так что теперь с единственной лупой уходили по очереди в маршрут Крутоярский и я, а Беляков был вынужден изучать шлихи под лупой уже в лагере.
Дней через 10 свою лупу потерял и я. Да так потерял, что спохватился только следующим утром в лагере, когда её попросил у меня Михаил Александрович. Сунулся я в планшетку, потом в рюкзак, по карманам – нету. Так и ушел Крутоярский без неё, а следом и Беляков, укоризненно покачивая головой.
Каждый геолог может припомнить свои вещевые потери в маршрутах: карандаш, компас, нож, фотоаппарат, бинокль и даже молоток. Что-то отыскивалось, если владелец спохватывался вовремя, а что-то безвозвратно терялось. Я же где-то оставил складную портативную лупу размером с пятикопеечную монету, да к тому же в чёрной немаркой оправе.
После завтрака я разложил на солнышке принесённые образцы и за их обработкой стал размышлять: где же я мог оставить лупу? Конечно, я мог её просто обронить в пути, и в таком случае размышлять бесполезно – всё равно не найдешь. А вот если я оставил её на одной из точек, где отбивал образцы, то имелся шанс её отыскать.
 Полистав дневник и восстановив ход вчерашнего маршрута, я довольно уверенно определился: лупа могла остаться на предпоследней точке, где я документировал выходы чёрных сланцев на контакте с гранитами.
Я вспомнил, как удобно устроился там, на плоской сланцевой глыбе, и разложил под рукой все необходимое: компас, карту, лупу, фотоаппарат, мешочки для образцов. Чётко вспомнилось, как я разглядывал в лупу мелкозернистые и очень крепкие, до сухого звона, ороговикованные сланцы. А когда укладывался, то позабыл, вероятно, лупу на той тёмной и плоской глыбе.
Выходы роговиков находились почти в самом конце вчерашнего маршрута, примерно в 12-ти км от лагеря. Чтобы не бить ноги зря, я наметил свой следующий маршрут таким образом, чтобы он прошел через интересующую точку.
 Вернувшимся коллегам я рассказал о своих дедуктивных исследованиях и обнадёжил: скорее всего, наш маленький винтик аппарата познания будет отыскан. Крутоярский дал добро на маршрут, однако за ночь привычные нам окрестности сплошь выбелились неожиданным ночным снежком. Два дня пришлось пережидать в лагере, пока ветер и солнце не вернули тундре ее летний буровато-зелёно-серый облик.
На 3-й день я отправился в намеченный маршрут и в конце дня вышел к знакомым роговикам. На большой плоской глыбе лежала моя маленькая лупа, совсем не пострадавшая от талого снега. С каким удовольствием я взял её в руки! Может быть, стоит терять нужные вещи, чтобы потом испытывать острую радость от их находки, сравнимую, скажем, с ощутимым выигрышем в лотерею.
Отныне нашу единственную лупу мы снабдили крепким шнурком и носили по очереди на шее. Первое время даже спрашивали у вернувшегося коллеги: «Ну как, лупа цела?» Эта маленькая 7-кратная лупа потом побывала со мной в разных концах нашей планеты: на всех почти арктических архипелагах, Африке, Антарктиде, Южной Америке и даже на Северном полюсе.
Она до сих пор цела, и всё еще хранится в старом вьючнике, вместе с прочим полевым реквизитом, дожидаясь следующего путешествия.


–