Команда-280

   
Пролог
Восемнадцатый день моего рождения, пожаловал как обычно - в конце мая. Он всегда наступал за день до начала лета и эта дата была неизменной, как вращение Земли. По поводу столь грандиозной даты, в нашем доме собрались все мои друзья. Пришли они не для того, чтобы на халяву испить винца, покушать оливье и ароматного шашлычка, но и для того, чтобы пожелать мне: огромной любви, кавказского здоровья, вселенского счастья, и несметных богатств.
 Друзья поднимали тосты в мое здравие, пили вино «Киндзмараули» и "Алазанскую долину", а на подоконнике крутил заезженную кассету магнитофон «Весна-202», выплевывая из своего хрипливого динамика рулады заграничных и отечественных хитов.
А ведь еще каких-то три дня назад, мы  украдкой пускали по кругу сухое вино «Домино», и со страхом оглядывались на любой шорох. А увидев взрослых дядей или тётей, уважительно трусливо прятали бутылку в школьный портфель, и делали ангельские лица, скрывая под маской непорочности свое нравственное грехопадение.
А сегодня - сегодня мы были почти взрослыми. Мы набивали рты бутербродами с красной икрой, запивали их грузинским вином, и под звуки мафона, скрипели паркетом, закручивая своих подружек в вихре танца.
Чувства, возникающие тогда в моей душе, было невозможно передать - воистину я был счастлив, и прибывал на вершине блаженства. Я стал взрослым. Впечатления от происходящего, я фиксировал на «Зенит» с пленкой фирмы ORWO, чтобы в ближайшую субботу сидя в ванной комнате под красным фонарем распечатать для друзей фотографии нашей вечеринки. Тогда я еще не знал, что лет через тридцать, придет время, и я, открыв, эти маленькие «ящички» памяти, явлю миру то, что принято называть мемуарами. Это были самые радостные и беспечные дни моей жизни. Девушки подобно пчелкам липли на меня, как на цветок клевера, а я, вкусив нектар плотской страсти, нежился в их любви. Я даже не представлял, что уже совсем скоро судьба молодого солдата, потащит меня по рельсам жизни, как тащит вагон старый потрепанный паровоз, разменивая годы, как километры.
Почти мгновенно я вжился в роль взрослого человека. Буквально в считанные часы после именин, я забыл, что я юный мальчик Саша с длинными волосами в стиле хиппи. Теперь я мог смело покупать в магазине вино, пиво и сигареты «Ява», с которых я и начал длинный стаж курильщика. А на вопрос продавца: "сколько мне лет", я со лживой хрипотцой отвечал:
- Я мамаша, имею право...
И раскрывал перед продавщицей паспорт, и, забирая с прилавка купленное вино, ехидно улыбался белоснежной улыбкой.
В отличие от одноклассников, в свои восемнадцать лет я не был былинным богатырем. Ну, не дал мне Бог, ни роста, ни брутальной мышечной громоздкости, которая навивала страх на соперников в делах амурных. Всего два сантиметра моего роста решили судьбу в пользу закона о всеобщей воинской повинности. Через три месяца, оголив свою черепную коробку прической в стиле а-ля рекрут, я как законопослушный гражданин получил повестку о призыве в ряды Советской Армии.
С этого самого дня марш «прощание славянки», зазвучал в моей голове, а жизнь наполнилась радостным предчувствием запаха портянок, сапожной ваксы и батальонного сортира. Военком майор Луферов, (будь он не ладен), тянуть с призывом не стал, и в один из осенних дней, вручил мне повестку.
-«Команда 280» -прочел я голосом, который жил в моей черепной коробке.

«КОМАНДА -280»
Глава первая
«Повестка»

-Гордись сынок! Команда 280 - это круто! - повторил за внутренним голосом военком, и пожал мне руку.- Не каждому судьба дает такой шанс...
-А это что за команда такая,- спросил я стараясь осмыслить высоту и ширину моего везения.
- В Германии служить будешь! С немочками будешь любовь крутить... Немки они знаешь какие сексуальные - ух, мама моя дорогая...
-И что это всё товарищ майор?
-Все,- ответил Луферов на выдохе, делая умиленное лицо, по которому было видно, что майор в теме.
По случайному совпадению с моим призывом на службу, наш семейный питомец по кличке кабанчик «Борис», заболел какой-то странной свиной болезнью. Не дожидаясь нового года, когда он должен был налиться сальными отложениями, словно соком «Борис» почему-то перестал есть, и решил отойти в мир иной, по причине окончания на Земле своей свиной миссии.
Шок и негодование от приближающейся скоропостижной смерти носителя мясных изделий, накрыл мое достопочтимое семейство глубочайшими переживаниями. Дабы нежданная кончина не осквернила продукт естественной смертью, моя бабка Полина, как бывший бригадир колхоза и депутат областного Совета, единоличным решением вынесла хряку суровый приговор:
- Так! Ввиду тяжелой и продолжительной болезни, я решила нашего «Бориса» приговорить... Завтра резать будем...  Да, и Санька в Советскую армию уходит, надо же на отправины что-то на стол гостям подать. Так что свинью больше кормить не имеет смысла. Будем использовать его мясо для приготовления деликатесов.
Из уст старого коммуниста, который пережил лихолетье гражданской и отечественной войн, эти слова прозвучали убедительно коротко и лаконично, словно вердикт тройки НКВД. С бабкой  спорить было бесполезно. Все знали её упертый характер и властную натуру.
Несмотря на свое право голоса, даже я был не в силах отменить этот приговор, и мне пришлось согласиться с решением главы семейного клана, и даже выступить в роли исполнителя.
День расстрела был намечен на завтра. «Борис» даже не подозревал, что мнимый «топор правосудия» вознесся над его головой, а патрон вставлен в патронник охотничьего ружья.
- Бабуля, а может не надо,- канючил я, не желая пачкать свои руки кровью животинки.- Пусть он еще поживет, а я в армию схожу...
- Цыц! Решение принято, и приговор должен быть приведен в исполнение,- ответила бабка, разминая батон с молоком. – Ты что внучок, не видишь, что он болеет... Болен поросёнок и не факт, что выживет. А коли сдохнет, то что - выкинь его вон, чтобы воронье склевало? Нет!
Я Санечка, корыто с баландой поставлю, а ты бей ему прямо в лоб. Пусть хоть смертушка будет ему легкая - без мучений,- сказала бабушка с садистским хладнокровием. Она вытерла кончиком платка накатившую слезу и пошла в хлев, чтобы приготовить жертву.
Я шел следом за ней, держа ружье на плече. Хряк, ничего не подозревая, спокойно ходил по хлеву и похрюкивал в ожидании процедуры кормления. По его довольному виду было заметно, что болезнь чудесным образом отступила, и умирать ему почему-то расхотелось. Учуяв пищу, он просунул свое рыло в дверной проем, и с жадностью набросился на свежую баланду, подсунутую ему в лохани. Он чавкал, радостно захрюкал и весело повизгивал, испытывая наслаждение от процесса поедания белого батона размоченного в свежем молоке.
- Баб, смотри, оклемался! Выздоровел,- сказал я заметив его раздувающиеся розовые щечки.- Может я домой пойду?
-Не ной! Перед смертью всегда наступает такой период, когда кажется, что свинья здорова. Он внучок, болен - я же по его глазам вижу,- утвердительно ответила бабка.- А коли он сегодня сдохнет - куда его? На свалку? Я что за зря его полгода батонами кормила?
- Баб, я не могу! Он же мне ничего плохого не сделал!
- Ну что давай подождем, когда он тебе что-то плохое сделает,- сказала бабуля, заглядывая мне в глаза. -Слабак ты Сашка! Не в батьку ты пошел...
- Это я что ли слабак? Сейчас я тебе покажу, какой я слабак! А ну бабуля, отвали с линии огня,- сказал я и слегка отодвинул ее в сторону. Я взвел курок, представляя перед собой образ фашиста, захватившего мою родину. В ту минуту, когда я прицелился, образ рассыпался. Мне стало вдруг не по себе. Я не мог нажать на спусковой крючок, словно его кто-то ночью его заварил электросваркой. Не смог я убить живую тварь, которая так безмятежно вкушала белый батон, замоченный в молоке.
«Борис» чавкал, хрюкал и смотрел на меня такими довольными поросячьими глазками, что я окончательно расстроился я снял курок с боевого взвода.
-Нет! Я не могу,- завопил я и опустил дуло.
Скотинка, узнав меня, как назло смотрела мне в глаза и хрюкала от радости, приглашая разделить с ним последнюю в его жизни трапезу. Сердце мое замерло. Не скрывая текущих по щекам слез и превозмогая жалость, я давил на курок, но выстрела не последовало. Я не мог. Я не был морально готовым прослыть на остаток жизни свиноубийцей. Да, я был не в силах стать «исполнителем» - я ощутил себя слабаком.
-Ну, что ты не стреляешь охотник –мать твою!? Он еще в армию собирается идти! Как ты Санька, будешь врага разить пулей, гранатой, штыком, - сказал мне родной дядька, стараясь тронуть мое мужское самолюбие.
-Давай внучок - бей его прямо в лоб!- верещала бабка, видя мою нерешительность.
-Давай же стреляй! Хрен ты, на него смотришь, - говорил мне папаша, видя, как меня парализовала проснувшаяся в моей душе совесть.
-Ну, он же живой,- отвечал я, держа ружье вниз стволом, который раз от разу касался розовый пятак «Бориса».
-Жми сынок, на курок, не робей! Стань настоящим мужчиной! Жахни свинью промеж глаз, и пойдем, пивка выпьем...
-Да, бей же ты! Хрен ты, на него смотришь -он жирнее от этого не станет... Один черт больной, и сдохнет через пару дней!
-А что больных свиней едят,- спросил я, стараясь отменить смертный приговор.
-Больных едят,- ответила со вздохом бабка, -Дохлых нет.
- Тогда может ветеринара позовем, пусть он его подлечит,- сказал я.
-Не дрейф солдат, вали супостата,- уже хором вопили отец и дядька, видя как мое лицо перекосил ужас. Я затрясся, словно осиновый лист. Но родственники орали, словно граждане великого Рима, созерцающие схватку гладиаторов на арене «Колизея». Убив в себе доброго мальчика, и воспрянув духом, я все же подчинился, воли народа, неистово приказывающего мне убить жертву.
Прицелившись в лоб жующей свинье, я отвернул свои бесстыжие глаза в сторону. Я хотел видеть ужасной кончины семейного питомца. Неуверенно и робко между ударами сердца, я нажал на спуск. Выстрел ножом резанул меня и по ушам и поросенок завизжал, словно ему без наркоза вырвали яйца.
-«Всё», – подумал я,- готов...
Не поворачивая головы в сторону истекающей кровью жертвы, я, повесил ружье на плечо и гордо зашагал по двору, как по «арене Колизея», стараясь не смотреть на поверженное тело жертвы, из которого «уходили» остатки жизни.
-А, «бляха муха» - мазила!- услышал я за спиной. - Да он идиот, с десяти сантиметров промазал,- ревел мне вслед дядя Шура, в честь которого меня назвал отец при рождении. – А, еще мастер спорта по стрельбе! Какой он, на хрен мастер спорта - он свинью не может убить...
В тот миг я обернулся, и воочию увидел факт своего позора. Я увидел, два счастливых свинячьих глаза, которые смотрели на меня, будто говорили: - «Спасибо тебе человечище, за то, что ты меня пожалел».
Пушистый комочек прокатился внутри моей души и приятно коснулся сердца. Это было какое-то мимолетное счастье.
-Погодите, он сейчас завалится,- ответил я и радостный продолжил свой путь в хату.
-Ты куда пошел,- спросила бабка прибывая в шоке,- а кто свинью бить будет? – Иди, еще раз его стрельни окаянного! Так же нельзя, скотинка ведь она в мучениях пребывает!
-Я бабуля, два раза не стреляю! Коли не судьба ему была умереть, пусть теперь живет, пока я с армии не вернусь,- сказал я.
-Ах, ты стрелок хренов! Снайпер - мать твою! Охотник ты недоделанный,- надрывался дядя, бегая как ошпаренный по арене «Колизея».
Где и откуда дядька достал немецкий штык времен правления Гитлера, я так и не понял. Я только увидел, как холодная сталь металла блеснула в его руке, и он словно «Терминатор» вошел в свинарник, закрыв за собой двери.
Я закурил. Усевшись на крыльце, я занял место в партере семейного «театра», чтобы насладиться созерцанием того, как наш доморощенный «Самсон», разорвет пасть свирепому вепрю. В этот миг, в моей голове даже зазвучал траурный марш Фредерика Шопена, и я услышал, как визг напуганного «Бориса», вперемешку с матерной бранью «Самсона», стали доноситься сквозь закрытые двери свинарника.
Я не мог видеть, что в тот миг произошло в хлеве, но через секунду, хряк выбив рылом двери, вылетел с визгом на улицу, волоча за собой, измазанного дерьмом «Самсона». «Борис», предчувствуя свиным сердцем, что с него хотят сделать котлеты и пельмени, бросился в бега. В последний миг, дядька, успел ухватить его за заднюю ногу. Держа нож в одной руке, а окорок хряка в другой, он изо всех сил, старался встать на ноги, но испуганный «Борис», тащил нашего «Терминатора» по двору, как тащит гладиатора, боевая колесница.
Бабка, прижав руки к груди, орала, словно сирена скорой помощи, летящая на вызов к умирающему больному. Взлетев на завалинку, она смотрела, как вепрь с рваным ухом, таскает дядьку по двору, выискивая укромное место, чтобы спрятаться.
-Шурик коли его! Реж, режь,- орала бабка.
Следом за дядей к «умерщвлению» свиньи подключился и мой папаша. Он схватив еловую дубину, хотел оглушить взбесившуюся свинью, чтобы остановить этот безумный бег. В порыве охотничьей страсти мой родитель бил по хребту «Бориса» черенком лопаты. От этих шлепков, хряк визжал еще сильнее -на всю деревню.
Куры, попав на пути погибающего хряка с кудахтаньем, взлетали выше забора, представив себя большими воробьями. Собака по кличке «Кенар», гонимая охотничьим инстинктом кинулась вслед за убегающим поросенком. Бросившись за «Самсоном», он вырвал с корнем собачью будку, которую потащил за собой, желая спасти хозяина. Суета и хаос наполнили все подворье.
Я сидел на крыльце и не мог удержаться от смеха. Я ржал. Я держась за живот катался по крыльцу, наблюдая за комичностью «кровавого действа».
Два брата по крови, два деревенских «гладиатора» гонялись за раненым в ухо «Борисом», а хряк, чувствуя, что смерть идет по пятам, думал только о том, как спасти свою жизнь. Ему явно не хотелось стать украшением стола. Вырвавшись их хлева, он носился по улице, стараясь уйти от преследователей.
В какой-то миг смерть настигла поросенка. Борис взвизгнул, и дернув несколько раз конечностями умер.
-Ха! Я его сделал!- завопил «Самсон» торжествуя победу. Кенар, громыхая будкой, подскочил к телу «Бориса», и, рыча, с неистовой злостью стал кусать его за ляжку. Дядька поднялся с земли, словно воскресший «Терминатор», и пнул пса в подхвостье. Тот взвыл, и вновь затарахтев «жилплощадью», понесся прочь.
Отряхнув с себя пыль и свиной навоз, дядька предстал передо мной как лист перед травой. Его лицо. Его гримаса выражала страшную злость. Вытерев окровавленный нож о тряпку, он посмотрел мне в глаза:
-Учись сопляк! Вот так вот надо колоть свиней!? Я бы с тобой в разведку не пошел! А у тебя тонка кишка!
-А что я... Я дядя, на домашних животных охотится, не приучен! Ну, дрогнула рука. Ну и что? Что теперь мне бежать теперь за пулеметом?
Отец протянул брату литровую банку холодного березового сока и задыхаясь от бега, сказал:
-Ты братец, на Саньку не ругайся! Ну, бывает - ну, смазал парень... Что теперь из-за этого его врагом народа надо назначать?
Дядька с жадностью опустошил запотевшую банку, и, вытерев губы рукавом рубахи, сказал:
-А все же мы его сделали...
Минуту в воздухе держалась напряженная тишина. Эта была та тишина, которая обычно бывает в минуты перед рукопашным боем. Та тишина, которая пугает, и которая страшит своей неизвестностью.
Первым заржал мой отец. Он смеялся, и в порыве хохота стал пересказывать то, что ему пришлось пережить три минуты назад.
-Шурочка, сынок, ты себе ничего не сломал,- верещала бабка. -Я думала он убьет тебя...
  -Не родилась еще та свинья, которая меня может убить,- гордо сказал доморощенный «Самсон».
Кенар, увидев всеобщее веселье, замахал хвостом и стал радостно повизгивать, ощущая свою причастность к торжеству всеобщей победы.
Что было тогда со мной, я так и не понял. Будучи мастером спорта по стрельбе, я промахнулся. Я стрелял ни с метра. Ни с десяти сантиметров. Я промахнулся, стреляя хряка в упор. Я стрелял тогда, когда ствол ружья был уперт прямо хряку в лоб. Стоило «Борису» опустить голову, и пуля, пробив ухо, попала в корыто. В тот день к счастью я не смог состоялся, исполнителем, и в мою душу закрались внутренние сомнения.
А через пару дней, когда тушка «Бориса» была оприходована до последнего хрящика, вся наша родня до седьмого колена, собралась на мои проводы в армию. Гости дарили мне по «червонцу», и я был горд тем, что уже скоро встану на защиту своей Родины. Хряк на удивление, оказался вкусным. Молоко да белые пшеничные батоны сделали свое дело, и из-за подобного питания мясо приобрело невероятно нежный и пикантный вкус. Холодец, котлеты, голубцы – имели просто невероятный вкус.
Дом на время проводов наполнился разговорами, здравицами и тостами. Гости поднимали рюмки, и желали мне не только здоровья, но и скорейшего возвращения домой. И я в тот самый миг почувствовал себя дембелем.
-И что, уже получил повестку,- спросил один из моих родственников по имени Иван.
-А то,- сказал я. Хвастливо я достал повестку из кармана и прочитал: -Команда двести восемьдесят...
-Команда двести восемьдесят? Это что за команда такая,- спросил Иван.
-А это дядя Ваня заграница! Буду служить в Германии! Буду пить пиво, и кушать баварские сосиски...
- На кой черт тебе Германия!? Ты, Санька, иди на флот! Твоя баба Поля, мечтает, что внук ее будет моряком,- сказал дядька.- Будешь после дембеля клешами деревенский клуб подметать.
-Пусть в десант идет,- сказал Толян по кличке «Бурбон». -В десанте из него сделают настоящего мужика.- Землю с неба посмотрит, как Гагарин... А потом каждый год в фонтане купаться можно.
Я сидел во главе стола, и, слушая пожелания родни, уже начинал отмечать дни, которые с момента получения повестки побежали в обратном отсчете.
Картинка предстала перед глазами. Вот он я, иду такой красивый с дембельским чемоданом в руках, на котором белой краской аккуратно написано ДМБ -1979.
Грудь мою украшали знаки воинской «доблести», а навстречу мне, словно по сцене театра плывут в сарафанах и кокошниках полногрудые русские девы.
Вернувшись в реальность, я налил стакан вина и выпил, ощущая, что пришло время расстаться со своей невинностью.
-Пойду, освежусь, - сказал я. Оставив гостей наедине с остатками «Бориса», я покинул застолье и вышел на улицу. Осенняя ночь была темна, тиха- хоть выколи глаз. Тело мое налитое вином что-то хотело. Хотело такого, чего я еще не знал - оно жаждало любви...