Стена

…Если правда оно –
Ну хотя бы на треть, –
Остается одно:
Только лечь помереть!

В.Высоцкий



Начальник отдела кадров подчеркнуто вежливо и корректно сообщил, что мой диплом не соответствует профилю кафедры, а я, стало быть, не соответствую занимаемой должности.Внутренне я был готов к какому-то неприятному сюрпризу, но подобного удара не ожидал.

«Мы получили новые инструкции сверху», – пояснил начальник в ответ на мой закономерный вопрос. Терпеливо выслушав мою тираду по поводу большого стажа, степеней и званий, аттестатов и сертификатов, он констатировал: «Всё это нам хорошо известно, но по новым правилам, определяющим и доминирующим фактором является специальность по диплому. К тому же Ваш профессиональный профильный сертификат всё равно давно уже просрочен». «Быть может, есть возможность перевода на другую кафедру, специализации которой мой диплом соответствует?», – с надеждой спросил я. «Для этого надо иметь стаж практической профессиональной деятельности по специальности, а его у Вас нет», – голос начальника звучал ровно, без модуляций. «И теперь уже никогда не будет», – мысленно добавил я.

Начальник с преувеличенной тщательностью протер очки и, водрузив их обратно на нос, хладнокровно произнес: «У Вас только два варианта выхода из создавшейся ситуации – получить второе высшее образование, либо покинуть академию».

Такого ощущения, что большая часть жизни перечеркнута, я ещё не испытывал. Голова кружилась, а в области солнечного сплетения «поселился» тяжеленный кирпич.

Приемная комиссия занимала вестибюль главного корпуса. Бродя среди квадратных колонн и обшитых мореным дубом стен, я терпеливо дожидался своей очереди, вспоминая вступительные экзамены в такой теперь далекой юности. Среди «абитуриентов» совершенно нет молодежи. Как видно, проблемы, аналогичные моим, возникли у многих людей зрелого возраста.

«Привет!», – какой-то седой мордастый мужик возникает прямо передо мной, широко раскинув руки для объятий. Он называет свою фамилию, которая не вызывает у меня никаких ассоциаций. Делаю вид, что узнал однокурсника и сдержано пожимаю его руку, придав лицу приличествующее ситуации выражение. Никакого желания общаться, тем более, обсуждать свои проблемы, нет. Мы неловко топчемся, перекидываясь малозначительными фразами.

Тягостную обстановку разряжает дежурный секретарь комиссии, громко назвавший мою фамилию. Кивнув однокурснику, я спешу к столу приемной комиссии. Женщина-член комиссии, с канцелярской точностью перечисляет поданные мной документы, вручает конверт с экзаменационным листом и удостоверением абитуриента. «Срок вашего испытания – девятое число. Не забудьте и не перепутайте», – сказано было вежливо, но очень твердо и весомо, словно подчеркивалось, что предоставляемый шанс – единственный.

Что-то удерживало меня в этом «колонном зале». Я слонялся от одного стола комиссии к другому, пытаясь больше узнать о предстоящих экзаменах. В одном месте мне сказали, что экзамен всего один, но комбинированный, в форме теста. В другом месте сообщили, что никаких консультаций не предусмотрено – подготовка целиком и полностью должна быть самостоятельной.
Мое внимание привлекла группа молодых людей, весело распивавших кофе и энергично перебрасывающихся компьютерными терминами. Вступив с ними в разговор, я понял, что это программисты. Они обслуживали новую компьютерную экзаменационно - тестовую систему со странным названием «Надежда». Их сочувственно-снисходительные взгляды ни оптимизма, ни надежды не прибавляли.

Сведения были мало утешительными. Один на один с компьютером надо дать ответы на несколько десятков (если не сотен) вопросов. Задания сугубо индивидуальные. Результат, зафиксированный компьютером, окончательный и обжалованию не подлежит. Решение о зачислении абитуриентов в вуз принимает сам компьютер, в соответствии с процентом правильных ответов и сложившимся конкурсом. «Полная автоматизация, объективность и беспристрастность!», – с гордостью сказал один из программистов.

Отойдя в сторону, я решил взглянуть на выданные мне документы. Раскрыв конверт, с ужасом обнаруживаю, что документы оформлены на другую фамилию, к тому же фотография в них – женская! Ко всему прочему, в экзаменационном листе четко зафиксировано – вступительные испытания состоятся тринадцатого числа. Не девятого, как было сказано, а тринадцатого!

Бросаюсь к столу, где сдавал и получал документы. Женщина – секретарь вежлива, корректна и хладнокровна. Да, вероятно произошла ошибка. Что делать? Прибыть на испытания тринадцатого числа. «Но как же я пойду на экзамен с чужими документами?!», – от возмущения и волнения я почти потерял голос. Увы, исправить ничего нельзя. Все данные уже поступили в автоматизированную систему «Надежда», ни изъять, ни изменить их не возможно. Секретарь сочувственно разводит руками и, наклоном головы, дает понять, что разговор закончен.

В отчаянии я метался от одного стола к другому. Доказывал, просил, требовал, грозил подать жалобу. В лучшем случае я сталкивался с иронично-снисходительным, ни к чему не обязывающим сочувствием. В худшем – с холодным равнодушием.
 
Из последних сил я пытался отыскать должностное лицо, способное принять ответственное решение. Все было тщетно! Возникло ощущение выросшей вокруг меня непроницаемой стены. Прижавшись спиной к колонне, я понял, что всех окружающих меня людей объединяет одно – коллективная безответственность.

Стало закрадываться подозрение: быть может, всё происходящее – хорошо спланированное действие, направленное на устранение лишних или нежелательных претендентов? Я не заметил, как зал опустел, лишь в дальнем углу, собравшись в кружок, сидели и пили чай уборщицы. Только эти сердобольные пожилые женщины могли проявить искреннее сочувствие. Но, к сожалению, и они ни чем помочь не могли.

Совершенно разбитый и опустошенный выхожу в вечерний сумрак через боковую дверь, так как центральный вход уже закрыт. Около угла здания стоит профессор Рюминский, подозрительно поддергивая брюки. Заметив меня боковым зрением, он начинает громко восхищаться обновленным фасадом главного корпуса. «Ведь могут! Могут, когда захотят!». Фасад действительно хорош, оформленный в стиле неоклассицизма с элементами русского модерна, но меня это не восхищает.

Выдавливая все мысли, в сознании начинает раскручиваться черная воронка безысходности.