В начале прекрасного века. Вторая глава

…Икке, блуждая по лесу, не заметила, что прошло уже несколько часов: солнце, медленно поднимаясь из-за холма, освещало ее сквозь голые ветки деревьев, но не согревало. Некогда белоснежные тонкая сорочка и накидка с капюшоном были насквозь пропитаны кровью Бьерна, что только затрудняло передвижение по болотам, в которых увязали босые ноги. Но Икке посчитала бы себя предательницей, если бы сбросила тяжелую мокрую одежду, хранившую последние мгновения его жизни и дарившую ей хоть какое-то тепло.

Целую ночь ее мучали воспоминания, и она не пыталась от них избавиться – просто наслаждалась самобичеванием, виня во всем произошедшем лишь себя. Ей мерещилось, что Оскар прятался за деревом от убийцы, а Бьерн в поисках брата крутился на одном месте и не видел его. Через некоторое время к ним присоединилась Карин: она разговаривала сама с собой и несла в чащу леса поднос с чаем и молоком. Икке наблюдала за ними со стороны и не понимала, насколько подсознание приближало ее к тому, что она безумно хотела узнать. Если бы она пригляделась…

Обессилев, Икке шумно плюхнулась в грязную лужу и легла в нее, не обращая внимания на холод. Желание уснуть прямо здесь и забыть об этом кошмаре охватило ее настолько, что, стоило ей на секунду прикрыть глаза, как дымка из ярких красок тут же окутала ее, и Икке, не сопротивляясь, поддалась ей.

***

Сперсен обыскивал особняк Петерссонов в надежде найти что-то, что указало бы на то, что Икке действительно расправилась с Оскаром и Бьерном: ее побег в лес насторожил следователя, и он перестал сомневаться в виновности этой женщины, напрочь забыв о собственной симпатии к ней, когда кое-что вспомнил – и пришел проверить свою догадку. Однако Лунд, не подозревавший, какую игру затеял Сперсен, отстаивал иную точку зрения, не желая находиться в чужом доме без ведома хозяйки:

– Ну, подумайте! На ваших глазах умирает человек, а все кому не лень наблюдают за вами, причем они отнюдь не являются вашими друзьями – напротив, жаждут вашей крови. Как бы вы отреагировали? Естественно, ей стало страшно за себя, и она решила переждать бурю – иначе ее бы просто разорвали! А вы сейчас роетесь в ее вещах, якобы зная что-то…

– О, как вы ее выгораживаете, – усмехнулся Сперсен, переворачивая верх дном общую спальню Икке и Оскара, – ведь любящие отцы так и поступают, верно?

Пораженный, Лунд промолчал: как? И главное – что еще известно этому городскому пижону?..

– Вот и первый ответ на один из моих многочисленных вопросов: зачем Икке Петерссон поехала за своим никчемным мужем в его убогую деревеньку?..

– Попридержи-ка язык. Оскар был на голову лучше каждого из нас, и я не позволю…

Сперсен повернулся – и Лунд понял, что какие-либо пререкания сейчас бесполезны – и даже опасны для него.

– Вы мне будете угрожать? А что, если я скажу вам то, что вы никак не ожидаете от меня услышать? Ну, к примеру…

Внезапно Сперсен подлетел к Лунду и, максимально приблизившись к его лицу, быстро-быстро заговорил, словно боясь, что кто-то третий подслушает их тайну, активно жестикулируя:

– Что, если я в курсе того, что вы – жалкий проходимец, притворяющийся отцом Икке Петерссон? Вы намеревались сбежать вдвоем, а потом где-нибудь ночью случайно избавиться от нее, чтобы впоследствии заявить о своем праве на наследство? И надо же, как вовремя убит и Оскар, и Бьерн, единственные близкие ей люди. Совпадение? Не думаю, – последние слова он произнес особенно жестко.

Сперсен отпустил Лунда и скрылся, как ему показалось, в спальне Икке – в темноте ничего нельзя было разглядеть, а включать свет Сперсен строго запретил, чтобы не привлекать к дому лишнего внимания. Напряжение спало, но ноги не держали лжеотца – и он упал на колени, закрыв руками лицо.

– Да… мне хотелось денег. Чтобы больше никогда не видеть это жалкое сборище дураков, грязную деревню. Осточертело все мне! А тут она… Удачно подвернулась. Глупа как пробка: разве нормальный папаша не стал бы искать свою дочь, даже если они и расстались много лет назад? А ей и в голову не пришла подобная мысль… Согласен, семьи разные бывают, однако она, видимо, и вправду никому не нужна. Потому что дура. Рыжеволосая дура. Ненавижу ее… Только конченая дрянь изменила бы Оскару. А она такая. 

Когда хлынула первая волна признаний, Сперсен не собирался его прерывать: ему доставляло неземное наслаждение слышать, как человеческое лицемерие просится наружу, и в самом добром и, казалось бы, искреннем человеке оно обязательно обнаружится – нужно было лишь время и немного терпения.

– …Но я не убивал Оскара! Какое-то идиотское стечение обстоятельств! А на Бьерна мне плевать – сколько себя помню, он всегда находил способ опорочить фамилию брата, великого человека! Я любил Оскара, восхищался им и никогда бы не причинил ему вреда. А вот его бесполезным родственничкам…

– Аккуратнее, господин Лунд. Ваши слова можно неправильно интерпретировать. Но знаете… Я вам верю. Не вы убийца…

Лунд посмотрел на Сперсена, и в его глазах блеснула надежда.

– …но вы мне поможете поймать его, – закончил он и бросил какую-то книгу к ногам Лунда.

Тот поднял ее и открыл. На первой странице он прочитал: «Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон».

Сперсен внимательно наблюдал за его реакцией: сначала Лунд перечитывал, не веря написанному, затем что-то щелкнуло у него в голове, и он с отвращением швырнул дневник, вытирая об себя руки, будто к нему прилипло нечто заразное.

– Так что, господин Лунд? Теперь нет смысла ее выгораживать?

Лунд помрачнел, вспоминая свои слова: Икке не нравилась ему, это правда. Однако его внутренний голос подсказывал, что у нее рука бы не поднялась убить Оскара и через такой короткий промежуток времени – его брата, хотя мотив для того имелся.
 
– Я… я запутался.

– Вы прекрасный актер, господин Лунд, и долго притворялись ее отцом, поэтому вам сейчас сложно решиться. Не вините себя в происходящем, я сначала чуть было не исключил ее в первую очередь из числа подозреваемых – слишком она обаятельна, нечего сказать! Запала в душу, змея… Неважно. Когда я пришел к ней, она как раз читала ту самую книгу, которую вы отбросили, и вы бы видели безумие в ее глазах в тот момент... Она сказала, что однажды покажет мне эту книгу, что она небезынтересная… И меня осенило: а может, у нее с головой не все в порядке? Кое-кто поведал мне историю… Вы мне не поверите, когда я вам ее расскажу.

– Что? Что, говорите!

– Икке уже убивала. Она сожгла дом, в котором жила любовница Оскара Петерссона.

***

…Это случилось в конце мая, полгода назад. Из-за того, что темнело позже обычного, Оскар возвращался домой около девяти, ни о чем не беспокоясь, но Бьерн предусмотрительно валялся в канаве, когда он подъехал к их месту встречи.

– Брат… Мое почтение.

– Бьерн, ты опять нажрался! Сколько можно тебя терпеть?! Ты постоянно пьешь! Когда меня не станет, ни копейки не получишь из того, что я зарабатываю каждый день адским трудом!

– Да и… пошел ты. Ха-ха!

Бьерн так и остался лежать в канаве, смеясь над собственной глупостью. Оскар, раздраженный тем, что брат снова довел его, подумал, что ничто не вернет ему прежнее расположение духа, когда он, наконец, увидел ее.

Икке, его гордость, опора во всех отношениях, стояла на пороге его роскошного особняка и не нарадовалась его приезду – это было видно по светящимся глазам, нежной улыбке и красивому, расшитому золотыми нитями платью, одному из тех, которые она надевала только по особому поводу. А возвращение мужа из города после долгого рабочего дня – чем не повод?

Карин помогла спуститься Оскару с его многочисленными вещами, радостно обняла его и отправилась накрывать на стол, напевая какую-то заразную для окружающих песенку.

Оскар подошел к супруге, поцеловал ее и долго-долго обнимал, пока Карин не позвала их ужинать; тогда он достал золотой браслет и тут же подарил его Икке, которая хотя и готова была заплакать от счастья, тем не менее, сказала, как это расточительно.

– Для любимой никогда ничего не жалко.

Понимая, как Оскар устал, Икке сама взяла его вещи и понесла их в дом; несмотря на его протесты, она отвоевала чемоданы и приказала ему идти есть. Оба беззаботно смеялись, наслаждаясь обществом друг друга.

На втором этаже, в спальне, Икке долго любовалась браслетом, напрочь забыв об ужине; она снимала его и одевала по нескольку раз, пока не разглядела надпись на внутренней стороне.

Она подумала, что Оскар совсем потерял контроль над деньгами, раз решил в придачу к браслету сделать гравировку, и уже размышляла над тем, как порадовать супруга, когда они останутся наедине, но улыбка исчезла с ее лица, как только она разобрала надпись:

«Этуаль. Ты ярче всех звезд во Вселенной. Твой Оскар»

Для любимой ничего не жалко, говоришь? Даже то, что ты уже подарил второсортной Этуаль?

Икке не помнила себя от бешенства: разбив браслет о стену, она выбила окно и разнесла кровать; на шум сбежался весь дом, и Бьерн, к тому времени добравшийся до них и стоявший в дверях спальни, удивленный и слегка протрезвевший, рассматривал учиненный Икке погром.

Карин первым делом подбежала к Икке и схватила ее, чтобы та не убила Оскара – судя по тому, как она отчаянно рвалась к нему, чтобы лягнуть ногой, было вероятно, что побоями она не ограничится.

– Ах, Этуаль! Мразь! Интересно же ты работаешь! Ну и как – тяжела жизнь, когда постоянно кого-то трахаешь?! Да пусти ты меня!!

Хрупкая Карин не устояла под напором неистовствовавшей Икке, и пьяный Бьерн вовремя подскочил к своей невестке, крепко обняв ее. Икке чувствовала, что Бьерн не отпустит ее, пока она не успокоится, но ничего поделать с собой не могла: необузданная желчь, обида выходили из нее, и все с ужасом слушали поток брани, которому не было конца; Карин даже закрыла уши – Икке действительно знала толк в ругани.

Когда обманутая супруга чуть поубавила свой гнев, Карин немедля вывела Оскара из спальни и отослала его в дальнюю комнату, чтобы Икке окончательно остыла и пришла в себя. Тогда уже можно было бы задуматься о перемирии. Оскар, осознавая вину, хотел сразу же пойти и помириться с Икке, и Карин еле отговорила его от этой бредовой затеи – в противном случае, ничем хорошим это не закончилось бы. Оскар прислушался к маленькой блондинке, явно лучше разбиравшейся в настроениях его жены, чем он сам.

Бьерн, заметив, что ярость Икке уступила место слезам, отпустил ее, и она, упав на руины некогда счастливого супружеского ложа, безутешно спрашивала, почему такое произошло именно с ней. Что было не так? Неужели какая-то второсортная Этуаль – отнюдь не второсортная, а, наоборот, это она, Икке, без роду и племени?

Бьерн стоял, молча наблюдая за глубоко опечаленной невесткой, долго обдумывая то, что он собирался ей сказать, и, наконец, выговорил: 

– Икке, это самое… Может, переночуешь сегодня у меня? А то поубиваешь здесь всех… Мы поговорим с ним.

Она слишком устала, чтобы сопротивляться – даже отвечать сил не было. Икке просто кивнула и, поднявшись с помощью Бьерна, медленно пошла к его дому, где он практически никогда не ночевал, но где всегда горел свет.
 
Оскар следил в окне за ее нетвердой походкой, словно она успела изрядно напиться и теперь шла, сильно покачиваясь. Он ощущал пустоту в душе, понимая, что с этих пор больше ничего не будет как прежде.

***

Когда Бьерн вернулся, он был сильно пьян и едва не рухнул, ступив за порог; Икке успела подхватить его и дотащить до стола, где его ждала ударная доза алкоголя. Бьерн мучительно смотрел, как она наливает себе, и, стиснув зубы, воздержался – ему хотелось сообщить ей то, что поведал им с Карин Оскар, обливаясь горькими слезами, а очередной стакан мог оказаться лишним.

– Меня не трогают его слезы. Он… Изменил мне. Ни за что…

– Подожди... Это еще не все.

У Икке замерло сердце: уж не скажет ли ей сейчас Бьерн то, что она так сильно боялась услышать?..

Словно прочитав ее мысли, Бьерн кивнул и выплюнул каждое слово, будто и ему было омерзительно их содержание:

– Да… Эта его… баба, короче, беременна.

– Мне очень жаль, – добавил он после минутной паузы.

Икке сидела в оцепенении, не различая вокруг себя никаких предметов; Бьерн плыл у нее перед глазами, и она на секунду подумала, что они находятся в открытом море, а ее качает на волнах из стороны в сторону. Затем вспомнила, как умоляла Оскара отправиться вместе куда-нибудь, на безлюдные острова, на огромном корабле. Но он вяло отмахнулся: «Слишком дорого». Существовала ли уже тогда Этуаль, эта звезда, пронзившая его сердце?..

У Икке не получалось забеременеть. Несколько лет ее осматривали лучшие врачи города, но все безрезультатно – ни надежд, что «вероятно, в далеком будущем, когда появятся лекарства, будет шанс…», ни обещаний продолжать лечить ее, ни утешений. Как один, они отказывались от нее, потому что медицина еще бессильна справиться с подобной проблемой. Тогда Икке с улыбкой уговаривала себя не зацикливаться на мелочах. Ну, нет детей и нет – какая разница? Им ведь и так хорошо вместе.

Но, оказалось, разница была большая – и Икке поняла лишь в тот роковой вечер, что Оскару нужны наследники, которые впоследствии взяли бы на себя управление всеми землями, особняками и прочим имуществом, движимым и недвижимым, принадлежавшим ее мужу. О пьянице Бьерне, естественно, и речи не шло. Да и кому захочется отдавать накопленное кровью богатство чужому человеку, пусть даже и родному брату?

Бьерн, услышав признание Оскара, сначала хотел размозжить ему голову, но допустил, что брату пришлось пойти на измену в благих целях – отнюдь не оправдывая его. Чтобы построенная его руками империя не развалилась на части. Хотя его взбесило, что деньги и благополучие он поставил выше человеческой жизни. Раньше он не замечал за ним подобной корысти, оттого произнесенные им слова о будущем его потомков прозвучали страшно. Что касается Карин, на бедняжке лица не было – она любила своего хозяина и, в особенности, Икке, и чтобы так мерзко поступить с ней только ради денег?..

Никто не разглядел, как алчность развратила старика и заставила его уверовать в силу богатства, которое – якобы – дало бы бессмертие его семье.

– Икке…

Молчание.

– Пойдем спать. Уже поздно, завтра будет день – и будем решать эту проблему.

– А я придумала, как мы ее решим.

Судя по тону, его невестка затеяла глупость, и Бьерн не на шутку испугался, услышав:

– Надо избавиться от нее. И ее уродца.
 
– Икке, твою… Ты пьяна. Нельзя ничего решать в таком состоянии.

– Я убью Этуаль…

– Да ты рехнулась! Иди спать!

– …и уничтожу все, что ей так дорого.

– Ты мне надоела.

Бьерн встал, озлобленный, и начал вытаскивать пьяную женщину из-за стола, надеясь поскорее уложить ее в кровать, чтобы она как следует проспалась. Но Икке долго сопротивлялась, пока они, не наделав изрядно шуму, не разбудили двоих детей лет шести, с вьющимися золотистыми волосами и голубыми заспанными глазами, которые стояли у двери и чего-то ждали.

Икке заметила их и слегка оторопела, перестав бороться с Бьерном.

– Да ладно, у тебя дети?

– Вообще-то да, – оскорбился Бьерн, словно их у него не могло быть. – То, что я пью, не значит, что у меня нет личной жизни. Вы и не интересовались…

Икке была потрясена: она совсем не знала ни Оскара, ни его брата. Ничего об их прежней жизни, до ее переезда в деревню.

– Дети, это – ваша… э-э-э… тетя. Да, дядя Оскар – ваш дядя, а тетя Икке – тетя. День не прошел зря: познакомились с новой родственницей. А теперь можно и поспать. Все – марш в постель!

Малыши заулыбались и, о чем-то шепотом переговариваясь, со смехом скрылись: им рыжеволосая тетя Икке понравилась, несмотря на ее не вполне трезвое состояние.

– Какая милая детвора… А почему ты ни разу не приводил их к нам на ужин?

– Из-за Оскара… Его раздражали маленькие дети, особенно, если они были не его собственные.

Вот оно что. Вот почему она даже не подозревала об их существовании.

Интересно, что еще Оскар скрывал от нее?

– Слушай… А свет, почему у тебя всегда горит свет? Ты же не ночуешь дома…

Почесав густую бороду, Бьерн ухмыльнулся.

– Это чтоб после пьянки я смог отличить свой дом от других – ночью-то все спят, и огни в чужих домах погашены. А в моем – нет. Идем спать, я с ног валюсь.

***

Икке проснулась с первыми лучами солнца и, не теряя драгоценного времени, быстро собралась: Оскар должен был выехать с минуты на минуту, и, уверенная в том, что он сразу же помчится к своей ненаглядной Этуаль, она хотела выяснить, где жила «самая яркая звезда во Вселенной».

Торопясь, Икке чуть не наступила на Бьерна, удобно устроившегося на полу; вспомнив, что накануне он уступил ей единственную кровать – хотя Бьерну часто удавалось засыпать где придется, будь то навозная куча, болотный мох или деревянная лавка в пивной по соседству, – она улыбнулась, глядя на его безмятежный сон. Пусть спит. Не нужно его втягивать в эти дела.

Перед уходом она заглянула к малышам: они также спали глубоким сном, видя, наверно, что-то чудесное – у мальчика было чересчур удивленное выражение лица, а девочка крепко держала брата за руку. Икке так и не узнала, как их зовут.

Она присела на их скромную постель, мысленно обругав мужа, который не удосужился подарить племянникам раздельные кроватки. «Зато на подарки Этуаль деньги всегда находились. Конечно, он счастлив, у него теперь будет свой ребенок – смысл тратиться на каких-то там чужих детей?» Икке, продолжая улыбаться, с ненавистью думала об Оскаре и не могла понять, зачем он подарил ей браслет любовницы.

«Наверно, срок большой, а сказать прямо – слишком труслив наш герой. Что ж…»

Икке нежно поцеловала братика и сестренку, вдыхая их сладкий аромат; они пошевелились, но не проснулись. Она попыталась представить себе их маму – высокую, стройную блондинку, передавшую этим поистине ангельским детям и свой цвет волос, и курносый носик, и… «У Этуаль никогда не будет таких детей. В изменах рождаются только чудовища…»

У Икке не получалось выбросить эту женщину из головы: ее переполняла ярость, и она с нетерпением ждала момента их встречи: что ты мне скажешь, а? Что тебе якобы жаль? Что не знаешь, как все получилось? И, на секунду вообразив, как ее дом – наверняка, еще один подарок Оскара, чтобы его ребенку жилось хорошо – утопает в ее крови, а несчастный, безутешный отец смотрит на эту картину и сокрушается, Икке полегчало. Но ненадолго.

Услышав шум с улицы, она последний раз взглянула на мило спавших малышей и спешно покинула дом.

***

Оказалось, Этуаль давала сегодня прием в честь выхода ее новой книги, и поэтому Икке беспрепятственно зашла на вражескую территорию, постоянно лавируя между гостями, не обращавшими на нее внимания. И очень хорошо – ей не нужно было, чтобы кто-то признал в ней жену Оскара, который, само собой разумеется, уже присутствовал здесь.

Раньше Икке не замечала за Оскаром любовь к книгам – но обнаружилась эта страсть достаточно поздно, когда Икке с удивлением увидела, как быстро заполнились полки в гостиной книгами некой Этуаль. Тогда Икке и не подозревала ничего – ну, нравятся ее мужу дешевые любовные романы и избитые сюжетами детективы и что? Вкусы у всех разные.

А вот оно как повернулось – читал-читал, напридумывал себе что-то да и встретился с этой Этуаль. А дальше… Икке взяла себя в руки.

Наконец, Оскар попал в поле ее зрения: он стоял рядом с каким-то мужчиной, каждый из них положил руку на плечо сидевшей в кресле девушке, словно защищая ее; в другой руке оба держали по бокалу шампанского. Ни дать ни взять – идиллическая картина семейной жизни. Изменщик, беременная куртизанка и ее братец – или отец. Неважно.

И направлявшаяся к ним обманутая Икке. Внутри у нее все клокотало от гнева.

Когда она подошла, Оскар изменился в лице и убрал руку с плеча любовницы; ухмыльнувшись, Икке обратилась к Этуаль:

– О, это ведь вы – знаменитая писательница! Очень приятно с вами познакомиться вот так, вживую, – и злобно улыбнулась.

Однако рассеянная Этуаль не заметила подвоха и, поднявшись с помощью второго мужчины – огромный живот действительно не позволял ей встать самостоятельно, – протянула руку Икке. Та сжала ее, сколько было сил. Этуаль тихонько ойкнула. Оскара, казалось, хватит удар. 

– Вы даже не представляете себе, как мой муж – ненавистный взгляд в сторону Оскара – обожает ваши книги. И он безумно хотел бы иметь подписанную вашей рукой новую книгу, если это возможно.

– Ну, конечно! Я все-таки беременная, а не мертвая – умею еще двигаться! – Этуаль пришла в восторг от собственной шутки.

– Посмотрим, – прошептала Икке, но она, на удивление, ее услышала:

– Что, простите?

– Вам показалось – я молчала.

Пока ее брат – или отец – возился с канцелярскими принадлежностями, Икке удалось как следует рассмотреть новоиспеченную мамашу: абсолютно непримечательное лицо, некрасивое черное – а, нет – фиолетовое платье простого покроя, болезненный вид, никакой изюминки – пустая и застывшая молодая девушка. Похожа на эту… как ее… амебу, точно!

– Что написать вашему мужу? – улыбнулась Этуаль Икке.

«Думаешь, наверно, как увела Оскара от его глупой женушки… Уже видишь себя в роли заботливой матери…»

Икке наклонилась максимально близко к Этуаль, будто та была глухая и не расслышала бы ее:

– Пишите: «Самому верному мужу на свете, Оскару Петерссону…»

Этуаль медленно подняла глаза на Икке, раскрыв рот от удивления, словно с первого раза не разглядела ее, но та даже бровью не повела, продолжая:

– «…и его горячо любимой супруге, Икке Петерссон». Закончили?

Но Этуаль и не начинала: она беспомощно сидела с авторучкой над раскрытой книгой, будто забыла, как ею пользоваться; Икке возвышалась над ней, улыбаясь своим жестоким мыслям, сменявшим одна другую:

«Ты сделала мне больно, я – тебе. Нравится?»

«Страшная… И ты-то надеешься родить достойного наследника?»

«Чтоб ты сдохла… Если нет, я тебе помогу: яд, виселица – что предпочтешь?»

«Интересно, ты визжишь так же, как и свинья? Есть еще нож, я забыла!»

«Как насчет того, чтобы заживо сгореть в собственном доме?»

***

Икке проснулась, окоченевшая и до смерти уставшая: она не знала, куда деться – либо встать и пойти бороться, либо остаться лежать в грязной луже, надеясь, что ее никогда здесь не найдут. Да и кто отправится искать ее? 

Она ведь никому не нужна.

Оскар предал ее ради серой Этуаль… Икке вспомнила свой радужный сон: в нем она еще раз прошла через все муки измены того дня, когда явилась без приглашения в ее дом… Потом у Этуаль от нервов начались схватки, и ее унесли… Прием окончился, гостей разогнали.

Что было дальше – как в тумане.

С того дня они перестали разговаривать с Оскаром: оба замкнулись в себе, и Икке так и не выяснила, что произошло с его любовницей. Родила ли она?

Хотя – ей-то какое дело?

Важно было только то, что с того самого дня она и окунулась с головой в этот порочный круговорот измен: время, место и личность очередного деревенщины ее мало волновали – главное, чтобы Оскару докладывали о том, чем она занималась в его отсутствие. Чтобы задеть его, обидеть, разозлить. Отомстить.
 
К сожалению, вместо ожидаемой ревности Икке встречала лишь равнодушие Оскара, который игнорировал сплетни и донесения Бьерна. Тот злополучный день расколол всю семью: Оскар ушел в себя, механически выполняя распорядок дня, уезжая рано утром в город и приезжая поздно вечером, и не заметил, что его супруга давным-давно отселилась от него; Бьерн, с которым у Икке вроде бы начали налаживаться отношения, выяснил, что она отправилась за Оскаром в город и что-то натворила там – он решил, что она как-то навредила Этуаль, добившись своего, и перестал с ней водиться. Бьерн считал, ей нужно было смириться с тем фактом, что у Оскара теперь новая семья – он не сомневался, что в конечном итоге они бы расстались, – и жить дальше. Убийство бы ничем ей не помогло – разве стали бы они с Оскаром снова вместе после того, как страстно желаемый им ребенок, пусть даже от посторонней женщины, умер? Но Икке выбрала этот путь – и Бьерн больше не хотел иметь ничего общего с ней. А уж изменять ради того, чтобы привлечь его внимание – Икке совсем сошла с ума. Оскар ведь откровенно наплевал на нее – разве может идти речь о ревности?

Однако Бьерн все же указывал брату на поведение его жены: так нельзя поступать, надо либо официально развестись, и тогда она успокоится, либо что-то с этим сделать. Но Оскар не слушал его – и Бьерн счел это признаком слабости, взяв ситуацию под свой контроль.

В течение нескольких месяцев разговоры шли на пониженных тонах, но с каждым новым любовником Икке сильнее загоняла себя в угол, и Бьерн перестал с ней церемониться – частая ругань и ссоры окончательно разделили их, и если до тех пор Икке нянчилась с его детьми, то теперь он запрещал ей приближаться к ним, боясь, что они развратятся под ее опекой.

А когда убили Оскара, Бьерн от горя лишился рассудка и решил, что это дело рук Икке, которая захотела отомстить Оскару по полной и заодно ему, Бьерну, и забрать все их деньги.

Внезапно Икке поднялась и, сидя в луже, захохотала как ненормальная; прятавшиеся в деревьях птицы в испуге разлетелись в разные стороны. Она не могла остановиться и в приступе забила руками по грязи, наслаждаясь охватившим ее безумием.

Она наврала Сперсену – и про Оскара, и про Бьерна. И про дневник.

Их семья была самой счастливой. До появления Этуаль.

«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»

«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»

«Я убийца. И мною был выпотрошен Оскар Петерссон»

Икке знала, кто убил Оскара.

И кто безжалостно расправился с Бьерном.

Ее беспокоил лишь один вопрос: что же случилось с Этуаль и ее ребенком?

Она смеялась и думала об этом, совсем теряя связь с реальностью, пока не подняла голову и не посмотрела вперед.

По ее бьющемуся в конвульсиях телу пробежал холодок. Смех прекратился.

Вдалеке на нее любопытно пялилась волчья голова, аккуратно прилегавшая к человеческому телу в дорогом черном костюме. На ногах – начищенные до блеска сапоги, в руках – дубовая трость с серебряным набалдашником, а на волчьей голове – цилиндр. С головы по-прежнему капала кровь, Икке отчетливо ее видела, она пачкала торчавший белый воротничок.

Ухмылявшийся монстр из ночного кошмара явно приглашал ее куда-то пройтись.

Но что-то ее насторожило. И тут Икке осенило.

Она вспомнила, чей это костюм.