Случайность и необходимость, ,,

               «СЛУЧАЙНОСТЬ  И  НЕОБХОДИМОСТЬ…»

                Максим  Горький  и  Герберт  Уэллс  вместе  признали, что в мире  есть только ЭТО…
                Рискну добавить, что река  под названием «ЖИЗНЬ» плещется  именно в этих берегах.

                ПОВЕСТУШКА

    В нетерпении верчу  ключ  в капризном замке  двери  моего гостиничного  номера.  Наконец вхожу  и  швыряю папку с бумагами  на  стол,  а сам падаю  спиной вперед в койку.  Завершается  12  день  моей командировки. Завтра рано утром   служебная вузовская машина  увезет  меня в аэропорт,  и  самолет унесет меня в родные края. Еще  около трех часов дорожной суеты, и  я  в  кругу  своей семьи.  Раздаю пусть скромные, но подарки,  сам завариваю  кофе  хлестче турецкого пошиба и отвечаю  на массовые вопросы жены, дочери-студентки и сына-школьника пока начальных классов.  Нет ничего на свете дороже  атмосферы  родного жилья, созданного трудом, вкусом, стараниями  дорогой тебе женщины.  Соскучился….  Это,  очевидно, испытывают все мужчины,  но особо те,  кто семьей обзавелся в зрелые или даже перезрелые годы.  «Случайность  и  необходимость»  вынудили:  война, бегство от нее,  безотцовщина, нищета, брошенная школа, ранняя работа, долгая служба и поздняя учеба в вузе.  Свою избранницу встретил на новогодней пирушке  в общежитии другого вуза и сразу  заметил  ее отличие от других  однокурсниц. Подобный отбор  давно у меня  потерял  содержание флирта, и я  скоро понял  -  вот это ОНА. Перед получением диплома выпускницы педвуза мы обменяли  ее фамилию на мою, и прочность наших отношений удвоилась еще одним госдокументом.  Вот и  ведем свой семейный корвет сквозь рифы и штормы житейских забот. Хочу домой!
    Когда-то в каком-то опросе я дал согласие и  вот теперь, в соответствии  сприказом  по министерству меня  назначили председателем Государственной экзаменационной комиссии по защите дипломных проектов на инженерном факультете одного из  сельскохозяйственных вузов, расположенного  на  северной границе отечественного  земледелия.  Когда  мой ректор подписывал  командировочное удостоверение,  он сказал, что хорошо знает того ректора,  дал ему высокую деловую оценку,  спрогнозировал мою   успешную работу и возможное обогащение опытом. Я не стал ему объяснять, что все уже хорошо продумал.  У меня перед глазами   спектакли защиты не менее  двадцати  председателей, а их отчетные документы изучил как Агнию  Барто:
                «Идет бычок  качается,
                Вздыхает на ходу…»
Он вряд ли следил, что я сам устроил себе стажировки в лучших вузах нашей системы и по всей стране,  а понятие профессионализма - квинтэссенция лекций моего курса.  Я был  уже весьма активный автор в областных СМИ, а недавно  столичный литературно-художественный журнал опубликовал мою статью  о хромоте  инженерной службы  советского села. Может, сам устрою  местному вузу экзамен на знакомство  с  актуальными современными литературой  и проблемами  инженерной службы советского села, и   тем их  обогащу.  Журнал обязательно пылится в их  вузовской библиотеке.
   Однако встретили здесь меня весьма  приветливо.  Устроили  в отдельном номере  лучшей городской гостиницы.  В низу, на первом этаже, ресторан  и едва ли ни на каждом этаже буфетики.  Вуз и гостиница в центре города  и расположены  близко, нет нужды  в транспорте. На первую, как я понял испытательную, пьянку   дал согласие, но только затем, что бы разглядеть близкий круг декана. Мой только глоток коньяка и скромность  застолья видно их разочаровали, но с понятием отнеслись ко всем другим отказам. Правда, от предложения поглядеть область  я  не отказался  и побывал в нескольких районных городках и селах.  С интересом разглядывал   жилые и надворные строения северян  из унылых, посеревших от возраста  лесоматериалов. Да!  И походил по глубочайшему мху в целинной тайге севера.
   Вечерами внимательно знакомился с дипломными проектами, что завтра будут представлены на защите.   Когда после  защиты и объявления ее результатов с рукопожатием поздравлял  выпускников, то, как правило,  задерживал для личной беседы одного-двух. Севернее  той области  на бескрайних просторах размером с  Европу  расположилось совершенно мне не знакомая  «национально-административная» структура.   Меня, естественно, тянуло познакомиться с ее сынами. Они  это быстро поняли и с охотой  делились, из каких они семей, где живут,  профессии и интересы родителей, личные планы ближайшего  и отдаленного будущего…. Это им больше нравилось, чем головоломки защиты.
   За время работы и вот до сегодня, ее полного завершения, ни одной рекламации.  Все довольны?  Вот и сейчас я только вернулся  с формально обязательной процедуры- моего отчета на Ученом совете факультета. Отчет приняли, согласились  с замечаниями  и, конечно же, своими достижениями. С интересом выслушали  дружеские советы  в порядке  «обмена опытом»….  Сегодня можно бы и улететь домой, но самолет только завтра. А это, естественно, навязывало еще одну акцию:  участие в раздаче дипломов, мое выступление на торжественном собрании  и, конечно же, участие в общекурсовом банкете….
   Разделся, принял душ и вновь упал в койку, однако, поглядывая на часы.  В назначенное себе время встал,  надел последнюю чистую, вчера выглаженную рубашку и закинул ненавистный  галстук, тем, как мне казалось, избавился от служебного формализма.  За пять-семь  минут до назначенного времени я уже был у подъезда главного  учебного корпуса, где меня поджидал  декан. Усталый, измотанный долгой защитой, он все-таки был ею доволен, и это проявлялось в отношении меня. Пару ничего не значащих шуток, и он предложил отправиться в актовый зал института, где и состоится это историческое событие для  двух  сотен парней.
    Меня провели какими-то коридорами, и мы оказались сразу же на сцене актового зала.  По  моде того времени вдоль всей передней кромки сцены  был стол для любых бесконечных президиумов.  Меня усадили в середину пока еще свободного стола, а декан извинился и куда-то вышел.  Зрительный зал только начал заполнятся.  В нем были слева два входа из коридоров учебного корпуса  и один справа, прямо с улицы.  Против всех этих дверей были  довольно широкие проходы и первые ряды в них  уже начали заполнять педагоги. Крайним в ряду правого прохода  уже сидел мой единственный в вузе знакомец, доцент родственной кафедры. Мы познакомились пару тому лет на научной конференции в Зауралье. Он еще припомнил  о моей схватке  с тамошним  проректором по науке. Вспомнили, посмеялись…
                Я развернул свой документ с результатами защиты и неспешно еще раз прогнал в памяти содержание своего выступления. Разумеется, я не буду его зачитывать, мне достаточно только статистики,   я ее  знаю на память.  Тоску  статистики я оживлю именами  достойных выпускников и, главное,  уважительно назову их научных руководителей.  Я хорошо знаю и испытал на себе безразличие  государственной вузовской системы  к оценке своих педагогов.  Собственно система,  претендующая обучить и исправить весь мир,  себя подобной  оценке подвергнуть  и  исправить не могла или не хотела. Однажды,  на партийном собрании в своем вузе  разгоряченный,  швырнул в зал, что, работая   слесарем-инструментальщиком, а на службе мотористом-дизелистом я ценился  больше, чем как кандидат технических наук и доцент.  Да и нет в высшей школе параметров, по которым нас оценивать.  В конце печальных 80-тых появилась  система распроклятого у нас Сороса - «Педагог глазами студента», где по  19 параметрам  студенты анонимно выносили нам свои оценки.  Больше, чем на один раз ее не допустили.  Видно студенческие оценки катастрофически не совпали с административными. Да простится мне бахвальство, но в той студенческой оценке я занял второе место. Сегодня в своем выступлении я наотрез отказался от своих любимых и эмоционально выдаваемых темах о  важности, величии, судьбоносной необходимости нашего инженерного образования.  И пока я отбирал выпускников  и подбирал не стандартные слова в адреса их руководителей, зал продолжал заполняться, а в кулуарах сцены промелькнул ректор института  и его сопровождение.  По приезду  я вместе с деканом заходил к нему представиться, а он пару раз мельком заходил на защиту.  Такое вот поверхностное, но достаточное мне знакомство.
    Появление ректора почти совпало с каким-то  оживлением и  даже возгласами в зале.  Я про себя кисло подумал:  у нас так ректора не встречают. А когда поднял свой взгляд  от бумаг и глянул в зал, то понял, что причина совсем не в нем.   Оказалось,  справа, прямо с улицы в зал уже вошла женщина и остановилась перед первым рядом с педагогами, а те все дружно встали и сердечно ее приветствуют.  Такие же приветствия раздались и с других  мест зала.  Мой знакомец  с родственной кафедры взял ее под руку и усадил рядом с собой.  Я уже пользовался плюсовыми очками и обладал  проницательной  дальнозоркостью.  Вначале я  узрел ее  со спины, а потом, когда села в фас,  вынес  мгновенную оценку:  женщина редчайшего изящества.  Или,  как оценил  Валентин Катаев  Айседору  Дункан,  - «божественно  сложенная».  Она была  одета в красный брючный костюм,  который ей,  невысокой,  миниатюрной удивительно  шел.  Нет, это был не красный, а точнее алый невиданного оттенка наряд. Туфли и  легкая сумка на тонком ремне были под цвет костюма, а ослепительно белый кружевной воротничок  изящно красовался  на   своем месте. Уместно пышная прическа  хорошо  гармонировала   с правильными чертами лица, где веселая улыбка, казалось, поселилась навсегда. Единственно  мне  недоступен – цвет глаз.   В это время в зале началось какое-то волнение, и  группа выпускников дружно кинулись к ней. Она поднялась,  приветствуя  каждого  и даже мне было заметно, что она всех знает. Декан,   заметив  мое удивление,  объяснил:  она работала в вузе и была в течение нескольких  лет куратором группы.  Потом мужа, областного чиновника, перевели в Москву, и они  семьей уехали.  Она часто навещает родной город, вуз и даже группу, вот они ее пригласили на выпуск. Мне ревниво подумалось, что и у нас вузе найдутся кураторы не меньшей самоотверженности.

   Ректор поднялся за столом, и в зале быстро  успокоилось движение и звуки.  Он тепло поздравил выпускников с  успешным окончанием вуза, не забыл  при этом их родственников и друзей.  Но особо сердечно и с юмором поздравил  и немногих малышей, которых смогли обрести выпускники, совмещая эту святость с учебой.   Пока ректор выступал я нечаянно  глянул на даму в алом  и заметил, что она и мой кафедральный знакомец глядят вроде бы на меня, и он ей что-то говорит.  За столом я был для них  единственный чужак. Странно, но это нежданно подожгло во мне вдохновение. Сейчас  мне выходить к трибуне, и я почуял, что в рамки  своего только  делового  выступление  уже не уложусь. Меня, как уже не раз, бывало, понесет, черт те знает куда.  Ректор объявил меня,  я сделал  несколько шагов и бросил на трибуну  свои листки.  В те годы существовало «общественное мнение», осуждающее  выступающего  без  писаного текста. Он воспринимался как халтурщик, не уважающий серьезной подготовки перед всенародным выступлением. Ну, как нам, малым, объяснить, что сорок лекций учебного курса  читаем без писаного текста, ограничиваясь только перечнем вопросов.
   Я начал, как замышлял, - с сухой и деловой  статистики, потом чуть  «подкинул дров», когда  перешел к заметным дипломникам и их научным руководителям.  Зал просто замер, ожидая свои имена.  Я словно сводил счеты со своим доцентским бесправием в родном вузе, получив  чрезвычайные права  на две недели здесь.  В завершении перешел к  своей любимой и никогда здесь не звучавшей теме:  мы живем в рукотворном мире,  дома,  в пути,  на работе, отдыхе и т. д. Все - все что нас окружает - от крохотной пуговички на рубашке,  рядом с простейшей авторучкой, и до  сложнейших устройств на земле и под землей, на воде и под водой,  в воздухе и космосе,   все прежде создано великими умом  и талантом  инженера.  Из глубокой древности и до наших дней нет иных источников совершенствования   человеческого  обитания.   Именно на основе инженерного творения  растет  та человеческая духовность, что,  как нас убеждают  гуманитарии, опережает все.  По тем временам рисковое заявление, но именно подобные выпады  и оживляют речь.   Я,  как мог,  поздравил новый отряд выпускников   этого важнейшего не  только в  образовательной системе, но и в хозяйственной жизни  страны, факультета.  Раздались бурные аплодисменты, и зал вдруг начал вставать с первых рядов продолжая овацию.  На такое моей фантазии не хватало, в смущении, наклоном головы, поблагодарил аудиторию  и шмыгнул за кромку стола на свое место.
   Затем зачитали приказ по институту, и началось заветное вручение дипломов.  Лично рукопожатием поздравляли каждого ректор и декан, а цепочка очередников двигалась очень бойко. Когда все кончилось, мне очень  хотелось остаться одному, и  я  двинулся в кулисы сцены. Однако бдительный декан перехватил меня буквально за рукав и напомнил, что через полтора часа  ждет меня на банкете в нижнем зале моей гостиницы и мне достаточно спустится в низ со своего пятого этажа.

   Избегая общения,  добрался до гостиницы, поднялся в номер и упал в кресло, заново переживая свои только схлынувшие волнения.  В том числе  наедине с собой посмеиваясь над своими замашками заводиться до предела, и не имея хотя бы для себя объяснения – Зачем?   После недолгого отдыха занялся сбором своих немногих вещей в завтрашнюю дорогу. Умылся и пожалел, что не хватило еще одной свежей рубашки. Да черт с ней….  Прилег и легким штрих-пунктиром взялся  планировать остатки  сегодняшнего вечера.  Последнего….   Завтра  13 день моей командировки   впервые в подобном  качестве.  Все  прошло вполне исправно и мне даже не плохо уплатили, что и позволило заготовить домой вполне уместные подарки.  В ресторане я не застряну. За две недели я изучил их гастрономические  способности и понял, что цена блюд не влияет на  качество.  Чарку-другую болгарского «Плиски» и никаких наших северокавказских напитков, пригодных только для мытья солдатских сапог.  Не  добитая  отбивная вряд ли будет мягче набоек тех  же сапог, но может, дадут  что-то провернутое  со следами пусть не дожаренного, но  мяса. До  жидкого чая  и  тортов  с пластмассовым  покрытием  тянуть не стану.  Мой походный  чае-кофе  варочный агрегат  и остатки  Средневолжского меда  тут на севере конкурентов не имеют.  Еще раз взглянул на часы и пружинно выскочил с кровати.  Щелкнув автоматическим замком двери,  отправился к лестничным маршам, избегая возможных неисправностей лифта.

  Вошел в зал и ко мне сразу же направился декан. В зале столы были выставлены буквой  «П». Он взял меня под руку  подвел к середине верхней перекладины.  Если судить по обилию и разнообразию бутылок, то это, видно, стол начальства, приглашенного откуда-то сверху.  Оказаться в середине их мне не хотелось, мы не знакомы, чужие  и я больше никогда здесь не окажусь. Да  и зачем  мне  их пустые  разговоры,  да еще  «под мухой». И я переместился   почти до  конца влево,  близко к окну с видом на городской проспект.  Столы были узкие, видно аудиторные  и если судить по скамейкам, то сидеть за ними должны были с  обеих сторон.  Я сидел в очаровательном одиночестве,  поглядывая  на суету за  окном.  Справа в двери нарастал поток участников и выпускники, кто заметили меня,  приветствовали  кивком головы или руками. Я им отвечал тем же. Благодушие полного отдыха наконец-то  посетило меня….
   Вдруг со стороны входа  послышалась громкая и веселая речь, и я невольно обернулся к двери. В  зал входила круговерть молодежи, а в середине  ее сверкала  дама в  алом брючном костюме. Она остановилась у входа, оглядела зал, а я, нераскаянный насмешник над служителями всех конфессий, неожиданно возвопил про себя:  «Господи! Возьми ее за руку и посади напротив!»  Видно, потому, что это первая моя молитва, она была мгновенно выполнена. Дама  вышла из своего окружения и бойко  направилась к моему столу, где студентов не бывает. Подошла, поздоровалась, испросила разрешение и села напротив.   Тут же  заявила, что знает мои имя и отчество, и назвала свои.  Так с ее подачи мы стали мгновенно знакомыми.
   Я  не  знаю,  откуда  у человека растет словоохотливость  или  возникает  кляп молчаливости….  Возможно, ее  возбудила еще недавняя  провинциальность, а ныне роль столичной дамы. Возможно  очарование встречи с добрыми друзьями, общение и ночевка у мамы.  Возможно, но это был редкий вариант словоохотливости без следов пустой болтливости.  Конечно,  великолепное женское лицо со светло синими  очами  северянки, что я только разглядел, настраивают  на вполне определенный лад. Вообще- то, я собеседник только для узкого круга своих друзей, и вдруг  себя  почуял  как с ними.  Мы оказались в углу П-образного стола, и с обеих сторон у нас не оказалось близких соседей.   Я ей уступил инициативу в выборе тем, это  мой  давний  метод изучения нового знакомца. После общих слов о вузе, и даже одобрительно о моем выступлении, она довольно скоро перешла на свое новое служебное увлечение в Москве,  где кардинально изменила своему базовому образованию выпускнице  физмата и работе вузовского педагога.  В столице она стала заведовать клубом крупного предприятия.  У нее с юности была тяга к сцене, читать стихи, петь и даже танцевать. Мне подумалось, что ее изящная фигура  на клубной сцене хорошо взаимно подходят друг  другу.  Обладая врожденной общительностью, она легко установила связи с известными актерами,  музыкантами, поэтами, писателями и другими разновидностями столичной творческой элиты. С восторгом делилась о выступлениях на ее сцене знаменитейших в стране имен.  Впрочем, и о своих собственных выступлениях  на собственной сцене и различных  профсоюзных творческих смотрах по всей стране.   Здесь  она  собиралась спеть и читать стихи, но разразившийся вертеп застолья это исключал. Выпускники в последний раз расселись группами и в  каждой были свои темы и песни во вполне уже не трезвых глотках. В речи она ловко и уместно  вплетала   поэтические строчки.  Подперев голову, я больше молчал ей в лицо, испытывая редкое удовлетворение. Казалось, что  мне такое  выпало  впервые.   В разгаре  беседы она как аргумент привела две строфы из Б.Пастернака.  Про себя я с юмором подумал, чтобы усмирить меня окончательно.  Внимательно выслушал, извинился и сказал, что ею допущены две не точности.  Прочитал все стихотворение с четким подчеркиванием интонацией  допущенных  оговорок.  Ее  прекрасные синие очи посинели еще круче,  она не удержалась удивлению: слушать Пастернака от технаря!  А когда начались в зале вольные хождения, вышли на улицу и мы.  В  живописной, словно  из  Левитана, алее за гостиницей  я прочитал тогда совсем еще не известное стихотворение Андрея  Вознесенского  «Песня акына»  («Не славы и не коровы…»)   о мужском представлении, о дружбе. Вот тут она спросила  о других знакомых мне стихах. Когда я попросил назвать желанных ей поэтов, она сразу ощутила заскок своего интереса.  Однако владеть собой  в столице видно научилась….
   Мы несколько раз выходили  из ресторана, гуляли в его еще молодом парке  и проспекте перед зданием.  И возвращались к столу, но не к застолью.  Мы  оказались  равно  к нему  безразличны. Культурологическое содержание бесед нас прочно  держало.   Однажды она невольно спросила, не пишу ли  я стихи. Ответил ей словами  поэта Александра  Блока, что можно быть поэтом и при этом не обязательно  писать стихи.  Ею это было воспринято как открытие  и она, бесспорно, его  тут же примерила к себе. А уж мои рассуждения о том, что мир  полон  поэзии, и важно только это видеть, а хорошо бы еще и чувствовать, ее откровенно  восхитили.  Когда время подвалило к полуночи, гуляки стали расходиться, поднялись и мы.   К ней сразу же подошла ее группа, а я чуть отдалился. Они  вели какие-то переговоры, а потом дружно подошли и ко мне. Оказывается, группа  решила  в последний раз собраться со своим педагогом   в общежитии, и приглашают меня.  Разумеется, я с благодарностью принял, а  она по дружески подцепила  меня под руку и ликующе повела в середине толпы.
   В  общежитейской  комнате в ряд от окна к двери были выставлены столы.  Нас  усадили на койку в середине их анфилады. Койка, как и  водится в наших общежитиях,  была  стара,  истрепана и  когда мы  рядом сели образовали на ней под собой  конус, где  нас плотно прижало друг  к другу.  Однако неудобств в этом мы не видели. Более  того,  левую руку  я заложил ей за спину  вроде бы для того, что бы исключить ее падение назад.  Получилось вполне правдоподобно….  За скромным  студенческим столом проявилась вся широта ее талантов.  Студенты ликовали и подтягивали с ней песни, а иногда и сами проявляли себя.  Видно, ее влияние на молодежь сохранилась, и они дорожили этим. Не оставили в покое и меня, она подзавила группу, и те навалились требуя Вознесенского.  Я отказался тиражировать себя и прочитал  более «вознесенское» чем, первое – «Грех»  («Я не стремлюсь  лидировать,\  где тараканьи бега…»).  Не знаю, какими они  станут инженерами, но слушатели   уже великолепные.  Как  много значит педагог,  как мало его ценят….

     Когда  мы за полночь вышли из общежития, я предложил проводить ее до дому. Она отказалась  благоразумно  пологая, что  ночью в незнакомом городе стыдно оставлять близкого человека. Подцепив меня, куда то повела, повернула, открыла  в низеньком штакетнике такую же калиточку,  и мы оказались во дворе, очевидно,  детского садика.  В отсвете далекого фонаря я  разглядел детскую  игровую площадку со столиками, скамейками, песочницей и другим  приладами. Огляделись, выбирая скамейку, и я в своем дорожном костюме  уселся на крайнюю со следами песка.  Она чуть задержалась, оберегая  неотразимость своего наряда, тогда я взял   ее ладонь и потянул на себя, чуть поправляя ее фигуру другой рукой.  Она невольно  оказалась у меня на коленях, а когда я изготовился получить затрещину,  она  точно подняла руку  и завела  ее мне за шею, положив  ладонь на плечо. Удивительно, но эта дружеская интимность не сопровождалась никакими речами, все было словно мы близки  сто  лет.    Резкое  изменение  нашего   взаимного  расположения  в этом трехмерном мире и невольная при этом близость, воспринятая как  награда четвертым измерением, обострили ее усердие  в управлении темами наших бесед,  при этом без всяких внешних причин она перешла к разговору о наших семьях.  У нее прекрасная семья, муж весьма ответственный работник  министерства, хорошее  жилье в удачном районе города,  сын-студент, пошел по стопам отца.  Клуб, которым она управляет, принадлежит предприятию  этого же министерства, что дает  ей определенные удобства.  Ее служебно-творческие размахи  высоко ценятся, а инициативам гарантирована поддержка.  И вдруг с нахлынувшей душевной простотой  заинтересовалась моей семьей.  Вообще то для меня это тема закрытая – то есть ни родителям, ни друзьям, ни любым   другим  близким. Однако здесь словно сорвались тормоза….  Пригрев на коленях, а точнее в руках такое очарование,  стал делиться о беззаветной верности другой даме, жене и семье, нажитой с ней,  о детях,  об их влиянии на смысл моей жизни.  Она на мгновение, для нее очевидно длинное,  умолкла,  а  потом  с искренней и даже чуть жалобной  интонацией  произнесла:  «Да!  Ты  пожалуй, никогда,  нигде и не с кем  не будешь так счастлив, как с семьей».  Я  был удивлен, как ей легко удалось разгадать мою заветную тайну.   Больше никогда во всех  наших будущих  встречах  не возвращались к этому.

    Не помню, откуда пришла эта наивность  и присваивать ее  себе не стану:  дружба  больше любви.   Любить можно,  если верить  мировой классике,  и в одностороннем, так сказать, порядке. Дружить так - Нет!   Что же у нас?  Для себя я признал, что это что-то  «третье», еще не познанное миром.  Я  стал  чаще навещать  Москву и, естественно, ее.   Специально приезжал,  когда  у  нее появлялись билеты на спектакли, уникальные выставки,  встречи с выдающимися деятелями страны в Московском доме политпроса и др. В той поре это было дороже и интереснее  всех других вечеров.  Причем приехать в полдень, встретиться, посетить желанное и уехать в полночь стало нормой,    даже удобно, не нужно думать о ночлеге в столице.  Встречи за ее пределами были сказочные:  в уюте белого  речного теплохода, случайной квартире незнакомого города,  автомобиле на лесостепных просторах отечества.   Волновали ее голос  и содержание речи на  бесцельных прогулках  или в  картинных галереях возле  бессмертных  полотен,  оценка книги  или спектакля  и  даже  восторг букетиком  полевых цветов.  Для  вузовского педагога, где  общение - форма   работы, да, что там работы – жизни  она оказалась  божественной находкой.  Бескомпромиссный  атеист   встретил божество на земле. И не малейшей корысти:    только бы глаза в глаза,  только  услышать, только бы  прикоснуться и  поверить,  что мир  жив, и  мы  в  нем присутствуем….  Мы оба  ценили наше  «ТРЕТЬЕ»,    так  случайно к  нам заглянувшее,  при  этом  не нарушая  домашний лад.  Ни  вины, ни  заслуги:   мир,  увы,  разнообразен в своем  великолепии.  Встречи в нем тасуют нас непрестанно….  В чем   тогда  гениальность  «Анны  Карениной?  Рельсы-шпалы  вроде бы не ждут гостей, а, сколько, по  примеру  Анны,  реальных  и еще живых  кидались на них.  Мировые  искусства  словно соперничают в этом. И несут  ли за них авторы хотя бы моральную боль?  Случайность, словно затаившись, любуется нашим выбором   необходимости….
   Однако вернемся к нашей усыпанной песком скамье.  Уже незаметно  подкрался  рассвет,  когда мы оставили  приют  милого детского садика.  Еще чуть-чуть и машина увезет меня  в местный аэропорт.  Она придумала такую форму расставания:  мы подойдем к углу, где разойдемся разными улицами. Это  исключит  желание,  обернутся в след.  Точно против угла - последнее  прощание, и когда после первого шага я обернулся,  улица была пуста.  С собой я  унес, кроме адресов и телефонов,  чувство  волшебно  неповторимой  ночи с ее восхитительной чистотой. Я  никогда не примерял к себе подобное,   сегодня мне  выпала  сказка из знаменитой,  но  1002  ночи.

                ПОСТСКРИПТУМ….
                (Послание  к недавнему юбилею)

                Мы двое раненые розой,
                Клянемся  слову  и  перу,   
                Но  спрашивает  жизни  проза,
                Когда завянут  ваши розы?
                И  отвечаю я  сквозь слезы:
                Когда-нибудь, когда умру…