Афина

- В секретере Софии Михайловны есть фотографии, посмотрите там. То есть были. То есть есть… То есть…

- Не надо, - жестом руки девушку призвали к молчанию.

Она замолкла, скорее от завороженности жестом, чем прозвучавших слов. Женщина, что протянула руку, медленно отвела пальцы назад, плавно, элегантно, с гипнотической пластикой движений. Девушка отошла от дубового секретера, уступая место гостье, но стала искоса наблюдать, не в силах справиться с любопытством. Дама быстро перебрала записные книжки, конверты, вытащила несколько желтых фотокарточек и сложила всё в потёртый портфель. Её уже покрытые пигментными пятнами пальцы цепко защёлкнули железный замочек. С какой-то отвлечённой полуулыбкой она посмотрела в своё отражение в стеклянной дверце стоящего рядом серванта. Создалось молчание, неловкое скорее для хозяйки, чем гостьи.

- Вы… Вы уже на пенсии? - смущённо обронила она.

- Нет, но, Нина, не беспокойтесь, я к вам в гражданском.

- Ах… Хорошо, - Нина почувствовала столько неловкости в своих словах, что захотела отвернуться, убежать, оставить всё старой чекистке, лишь бы не стоять здесь и сейчас. Но самообладание победило, Нина предложила чаю.

- Вы зря так нервничаете, Нина, - доброжелательно улыбнулась гостья, пригубив из чашки. - Работать в ЧК — это не обязательно убивать. Бывают люди жестокие, бессердечные. А бывает спасаешь людей, всем сердцем. Будьте добрым человеком, не нарушайте простых человеческих, христианских, если хотите, законов. И к вам никто не придёт.

Нина от удивления выронила помадку, что только поднесла ко рту. Она знала, что Афина Павловна, подруга её покойной бабушки, — женщина специфическая, но никогда не могла она подумать, что чекистка может говорить подобные крамольные вещи.

- Религия, безусловно, враг народа, но нельзя не отметить, что принципы заповедей являлись первозданным проявлением здравого смысла законодательной базы последующих цивилизаций, - Афина улыбнулась, на ещё большее удивление Нины ответила: - Я проводила время не только за чисткой пистолетов и чтением дел, после размещения в усадьбе R-ских вся библиотека оказалась в распоряжении ЧК. И нет, никто вовсе не запрещал офицерам читать любые книги. Мы сами должны были сказать, в итоге, хороши ли такие книги для народа, понимаете? Религия — яд. Но любой яд, суть составное вещество. Кто знает, какие атомы веществ могут оказаться полезными.

- Очень вы мудрёно говорите, Афина Павловна. Я почему-то думала, что вы уже на пенсии. А вы всё вот работаете… Я, знаете, думала, вам для архива это нужно.

- Для личного, благодарю вас за чай. Книга у вас на столе хорошая лежала, никак готовитесь к экзаменам?

- В авиационный хочу. Хочу самолёты строить, как тётка моя. Только они уже были, жду результатов. Поступила или нет. Вам может быть ещё чаю?

- Скорее нет, не могу. Работа, работа. Доброго вам дня, товарищ абитуриент! - с этими словами Афина встала из-за стола, выпрямившись во весь рост. Всегда стройная фигура украшала её, не по годам лёгкой походкой она направилась к выходу. Комната Нины располагалась совсем недалеко от входа в квартиру. За спиной, Афина точно знала, шептались соседи, не понимающие, зачем к девице Васильковой зашла товарищ офицер в штатском. Спустившись на улицу, Афина Павловна пошла ждать троллейбус, не признавая служебной машины, раз в состоянии ещё ходить сама. Точно также ей была чужда кабинетная работа, а работы в НКВД бывало достаточно и вне кабинета.

Её жизнь началась стремительно, так же стремительно, как начиналась у многих людей её времени. Но если бы она рассказала свою историю становления офицером НКВД окружающим, никто бы не поверил, всех, кто знал, какой она крови, пережевала мельница революции ещё до двадцатого года. Ведомая светлой идеей благоприятного будущего для всех, Афина в студенчестве поддалась влиянию пропаганды РСДРП, тайно ведущейся среди высших училищ Петрограда. Подогреваемая монархическими взглядами родителей, бежала в семнадцатом году из дома, забрав все свои сбережения и драгоценности. Не нашли и нескольких нарядов, которые заблаговременно она продала, чтобы выручить больше денег.

Но пути с семьёй на этом не разошлись — Афина встретила через несколько месяцев сестру, сбежавшую от отца с белым офицером. Молодая коммунистка выполняла задание разведки, благодаря манерам, её не замечали в толпе городов, занятых белыми. Сестра узнала её в ресторане, но не подала вида — они всегда были слишком близки, объединённые общей ненавистью к отцу, запрещавшему всё, кроме замужества. Незаметно для остальных посетителей, они условились встретиться позже.

- Родители мертвы, а если и не мертвы — то туда им и дорога! - первое, что услышала Афина от сестры, рассмеявшись в ответ.

- Я рада, что мы рассуждаем одинаково, и что же теперь? Куда тебе дорога, Мария?

- Никуда. Я буду вести пропаганду за белых, а ты меня однажды расстреляешь.

Афина тревожно посмотрела в ответ, сестра говорила странные вещи.

- Не понимаю. Что же, ты против свободы всего человечества? Не по любви здесь, а за царя? - Афина почти развернулась, чтобы уйти, но сестра остановила её.

- Нет. Я сказала то, что сказала. Я буду вести агитацию за белых, а ты меня расстреляешь! - речь прервал заливистый кашель, Афина заметила кровь на платке сестры и лишь после этого обратила внимание на то, как стала худощава и бледна Мария с последней их встречи.

- Это убьёт меня, рано или поздно, а лучше бы рано! Я устала от болей. И всё что со мной, все страдания, к чему мне ждать? Пусть хоть кому-нибудь эта болезнь сослужит.

От ужаса потемнело в глазах, теперь стало ясно, что именно задумала Мария, совладав с собой, Афина прошептала:

- Я тебя поняла… Я поняла...

В штабе отметили перемены в товарище после последней разведки. Она сослалась на жар и недомогание, удачно одолевшие её — подозрений командира не осталось. Из всего отряда он единственный не принимал дворянки в рядах, согласившись ей верить только за личное поручение ближайшего помощника, хорошо знавшего Афину ещё по революционным кружкам. Алексей был одним из тех, кто сразу приметил рвение и настрой курсистки, которой, в обычном случае, не было места в подобных кружках. Может быть, он был даже влюблён в неё, но не позволял себе ни шага, ни мысли в военное время. Их разносили по городам и отрядам, перемещали по штабам, Афину, как разведчика, Алексея — пропагандистом. Изредка их пути пересекались. За восемнадцатый год они виделись трижды, четвёртый — и последний раз — в середине осени. Алексей заслонил гранату, брошенную предсмертно солдатом противника: спас этим четверых своих товарищей, в том числе Афину. На мостовую пролилась кровь, посыпались потроха, но крепкое тело ещё держалось. Вопреки всем увечьям, Алексей погиб не сразу, умирал на руках Афины, пытавшейся первые мгновения в охватившем её безумии сложить вывалившиеся органы обратно, не веря, что ничего нельзя изменить. Мгновением позже дрожащими и окровавленными руками она потянулась к револьверу, но Алексей, глядя ясными глазами в её побелевшее совершенно лицо простонал короткое:

- Не надо, не убивай, я ещё полюбуюсь на тебя сколько-нибудь, ты не бойся, совсем не больно, не бойся… Красавица ты, наша Паллада, наша Победа… Красавица ты...

- Товарищ, товарищ Широков, зачем вы так, - еле шевеля губами прошептала она, голос, казалось, сел сам без единого крика.

Предать тело Алексея земле никто не успел, пулемётная очередь за углом улицы потребовала поторопиться, застывшую в горе Афину с силой оторвали от бездыханных останков, задержка стоила дорого - пулемётом догнало всех, больше - никто ничего не помнил. Очнулась Афина в госпитале, узнав, что погиб весь отряд, кроме навсегда контуженного командира и неё, лишившейся от волнения чувств за секунду до прямого огня в спину. Всю дивизию, как сообщили ей, расстреляли в одной общей братской могиле. Их бы и не нашли, не подойди в уже оставленный белыми город свои. Среди спасительного полка никто не знал Афины, она представилась Широковой. В память ли о подвиге Алексея или из личных чувств, она себе не отдавала отчёта. Полк принял девушку, позже рекомендованную непосредственно в ВЧК. Новые задачи не пугали закалённый боями ум, продолжая верно служить выбранной идее, она исполняла свои обязанности настолько, насколько умела. Ужасала жестокость отдельных решений линии ВЧК, Афина в такие дела не лезла.

Осознав наконец всю разрушительность войны, она хотела заняться борьбой с голодом в селениях, запросила перевод из контразведовательного отдела в отдел борьбы со спекуляцией, но прошение было отвергнуто, а чекистку направили в контрреволюционное подразделение. Её не любили сослуживцы из-за «граничащей с опасным попустительством доброты к подозреваемым», она не любила смотреть на расстрелы, учиняемые от кровавого азарта командиром. Разногласия поставили её на черту гибели, если бы не новая встреча с сестрой. Как будто бы мстящая красноармейцам за смерть своего офицера, Мария действительно жила заданиями белой армии и пропагандой Деникина среди недовольного советами крестьянства, увядающая от чахотки телом, она сохраняла прекрасную ясность ума, верная принятому решению, была уверена, что однажды её действия пригодятся. Бесстрашная, отчаянная, понимающая, чего ожидать от красных.

- Товарищ Широкова, я считаю, что вы должны заняться делом N-ской, знаете, наверно, нам удалось обезвредить очень опасного контрагента. Хотелось бы, чтобы вы лично ознакомились с делом и вынесли по нему решение.

Афина поняла вызов, командир проверял её, прямо поставив задачу расстрелять белого агента, каким бы дело не казалось. Это могло бы стать первым отвержением собственной совести, но вчитавшись в документы, она лишь вздохнула. Личный допрос ей не позволили устроить, переговорить последний раз с сестрой не удалось. Расстреливали белых вечером, за бывшим хлевом, по одному. Когда пришла очередь Марии, командир уступил место Афине, передав ей в руки свой личный револьвер. Сестры безмолвно условились обо всём, по кивку о готовности Марии Афина сделала выстрел. Затем ещё несколько в голову. Вернула револьвер командиру, и, не глядя на тело сестры, пошла прочь, в свою квартиру. Она прорыдала всю ночь еле слышно для соседей, но знала одно — сестра была ей благодарна, мучительная болезнь закончилась. Позже командира нашли мёртвым, в его кровать заползла гадюка, обстоятельства смерти не были до конца ясны. Но говорили, что из его комнаты пропали грампластинки Моцарта, которые он любил слушать с патефона по вечерам.

Второе прошение Афины о переводе в отдел борьбы со спекуляцией не отклонили, чем ближе подходил конец войны, тем меньше она принимала участия в ней, всё больше разбираясь с проблемами внутри молодого советского общества. Контакты с белым движением закрылись для Афины со смертью сестры. Тогда же она познакомилась со своей единственной подругой, Софией Коньковой, из серванта которой забрала фотографии после похорон. Так получилось, что в разные годы, но в одно и то же двадцать первое июля, она теряла самых близких — и Алексей, и Мария, и Софья — все остались где-то на пороге двадцать второго июля, так и не дойдя в следующий день. Дома Афина достала то, что забрала на память, ещё раз пересмотрела; на пяти фотокарточках были разные люди. Вот их отдел, и справа она, а слева София, вот они садятся в машины на срочный съезд НКВД в сорок первом, вот София с мужем в июне сорок шестого, ударники труда. Вот они же, с сыном, перед первым походом в школу, та самая фотокарточка, которую сделала Афина самостоятельно, удивительно хорошо для первого раза. На последней — юбилей Софии, общая фотография всех гостей, именитые люди Партии, коллеги из разных подразделений, сын со своей семьёй.

Женщина аккуратно расставила фотографии по полкам рядом с единственным сохранившимся портретом Алексея и почти выцветшей старой карточкой ещё дореволюционных времён, где она сидит с сестрой на качелях на даче.

Немного помолчав, Афина подошла к новому патефону, подаренному ей молодыми ребятами из отдела. Ниже, за дверцей стола, лежала стопка пластинок, она достала одну, особенно старую, исцарапанную, завернутую в тряпичный чехол. Смахнула пыль, раскрутила диск патефона. Опустила иглу, села в кресло, закрыла глаза.

В конце секвенции "Dies Irae" пластинку пришлось перевернуть.*




------------------

* - от начала Реквиема Моцарта до конца секвенции "День гнева" проходит ровно десять минут.