Я помню. 2

=               
                Я    ПОМНЮ.

                Глава 1.

  Человеческая память устроена избирательно. Она не расположена  непрерывной цепью. Бывает, в лесу  солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, пятнами высвечивают участки, где видна каждая травинка. Остальная зелень различима смутно, хотя угадывается. Так и в памяти  некоторые  события, особенно из раннего детства, отпечатываются ярко и выпукло, сохраняя остроту ощущения навсегда.
 
   Я родился в  послевоенное время, в Челябинске,  Тракторозаводском  районе. Мама, папа, бабушка и я проживали в большом по тем временам 4х этажном доме. Квартира «полуторка» состояла из двух смежных комнат, в первой топилась дровяная плита. Т.е. там была наполовину  кухня, что объясняет название «полуторка». Такая планировка была у всех. Высокие потолки, чугунные батареи центрального отопления. Плита топилась углем. Ванной и горячей воды не существовало и в помине. Во второй, меньшей комнате, находилась большая спальная кровать мамы с папой. Там же вначале была и моя маленькая кроватка. Для безопасности огражденная барьером из вертикальных палочек.  Наверное, первое мое воспоминание, выплывающее из тумана небытия – это ощущение дискомфорта.
   
   Я хочу гулять по полу, но никого нет, чтобы меня вытащить. Все куда-то ушли. И я жду, жду. Сажусь на пустую мятую простынь. Нет, здесь делать нечего, это ясно. Встаю к ненавистному барьеру. Комната пуста. А что делается в соседней очень интересно, но отсюда не видно. Я уже звал к себе, но никто не появился. Если долго кричать, то сердятся… Я топчусь вдоль перил в одну сторону и другую… Нет. Бесполезно. И шагов в той комнате не слышно…  Туман смыкается. 
   
   А вот торжественное событие, когда отец разбирал оградку, я помню хорошо и даже зрительно. Наконец-то  свобода! Буду сам слезать и залезать! Отец переглядываются с мамой и улыбаются. Оба худые и молодые.
   
   Из первой комнаты был выход на большой деревянный балкон.  В этой комнате  спала бабушка, а потом и моя кушетка стояла. За заслонкой в плите жарко полыхало пламя. Возле , на стальном листе, прибитом к полу, лежала кочерга. Как магнитом меня тянуло заглянуть в печку, но сразу следовал окрик. Вообще-то отца я побаивался. Он мог и обидеть. Бабушка за мной ухаживала. А мама меня чувствовала и была как солнышко.
   
   Один эпизод. Между комнатами существовала дверь и небольшой,  сантиметра 4, порог. Перебегая по квартире я часто забывал о нем и с размаху падал. Мама и бабушка не раз просили отца, чтобы он срубил деревяшку. А он отвечал - нет, человек должен запомнить препятствие и научиться его преодолевать. Я старался запомнить. Где дверь – осторожно! Но, конечно, забыл и однажды  крепко влетел виском в косяк. Рассек лоб и бровь,  кровь залила все лицо. Мама, врач по профессии, оказала помощь, а отец стал корчевать деревяшку. Пришел сосед (у них рос мальчик, мой одногодок) и сказал, что они  этот порог убрали  давно…  Бегать стало хорошо.
       
   Входная дверь  отделялась небольшой прихожей. Почти все место занимал деревянный ларь, в котором хранилась картошка на зиму. В углу был маленький туалет, в котором сбоку торчал еще и умывальник. Купался я так. На плиту ставилась самодельная бадейка, сваренная у отца в цехе из 2мм нержавейки.   (Она и сейчас в гараже.) Когда вода начинала бурлить, бадью заносили в туалет и ставили на унитаз. Дверь закрывалась. Маленькая комната быстро прогревалась. Тогда под ноги ставился тазик, в умывальник клали ковшик для холодной воды, часть кипятка отливали в ведро. И мылись над унитазом. Вначале было как в парной, но температура быстро падала. Так мыли меня. Но и женщины ухитрялись помыть голову, да и помыться иногда  тоже. Отец никогда. Он ходил в баню, куда позже брал с собой и меня. 

   Питанием в семье заведовала бабушка. А отец и мама много работали. Отец,  технолог, потихоньку рос по службе на заводе, а мама в медицинском учреждении. Тут надо сказать, что мама и бабушка были эвакуированные из Ленинграда, блокадницы. В крайнем истощении они были вывезены по «Дороге жизни» из  вымирающего  города и кружным путем, через Среднюю Азию и Алтай, попали на Урал.  Я помню, например, что за столом хлебные крошки не выбрасывались. Этим же блокадным страхом перед голодом, как я сейчас понимаю, объясняется то, что в детстве меня перекормили. Я вырастал  толстым мальчиком. 
       
   Завтрак. Мы с бабушкой, больше никого. На  стол ставится  тарелка манной каши, в  горячую середину положена ложка варенья. Чтобы добраться до нее, нужно, начиная с остывающих краев по спирали подобрать кашу со всей тарелки. Я наелся и больше не хочу. «Пока все не съешь, не выйдешь из-за стола!» -  Бабушка, как и отец,  обладала авторитарным характером. И вот я сижу, сижу, сижу…  Иногда с полным ртом. Упрямо не глотаю, а выплюнуть невозможно… Но настоящая пытка – это выпивать перед обедом столовую ложку рыбьего жира, Хуже отравы не припомню за всю жизнь. Тогда детей этим потчевали повсеместно. Я зажимал пальцами нос, следом готовилась  ложка с квашеной капустой, и все равно предвкушение этой отвратительной процедуры портило настроение задолго до трапезы.

   Бабушка была родом с Украины, из Одессы. Поэтому помню  вареники и с творогом и с вишней и конечно борщ. Когда она готовила тушеную утку, соседки приходили брать рецепт. Иногда покупали мешочек семечек, жарили и лузгали всем хором целый вечер, ворча, что невозможно оторваться.  Отец участвовал мало. Он поступил в институт на вечернее отделение и занимался у себя. Я к тому времени уже переселился в бабушкину комнату и спал на кушетке. Между лежанками  обеденный стол. Все. Мебели был минимум.
   
   На кушетке я спал не один, а в обнимку с мишкой. Он был сшит из грубой коричневой ткани и плотно набит опилками. Потом он заменил нос и глаз на пуговицы, стал худеть на опилки и зеленеть, но все равно я его очень любил и не хотел расставаться. Из игрушек помню юлу, кубики. Отец выстругал хороший деревянный кинжал. Вообще множество предметов быта он приносил самодельными с завода. Даже их первая с мамой кровать была собрана из хромированных труб и заглушек, скрепленных болтами с хромированными головками. Про бадью я упоминал. Выточенные кружки. А ступка? Из чистой бронзы, весом в гирю. Покупные вещи стали появляться постепенно и каждая покупка была событием. Она осматривалась и обсуждалась соседями. 

   Где брали молоко? Рано – рано утром, задолго до заводского гудка в 7 часов, зовущего на смену, частные торговки из поселка Чурилово привозили на санках большие бидоны и молоко разносили по заказчикам. Нашу молочницу  звали Дуся. Она приходила возбужденная путешествием, красная с мороза, затянутая крест накрест  в  платок и  начинала зычно переговариваться с бабушкой. Ее просили говорить шепотом, потому что все спят. Тогда Дуся переходила на низкую хриплую октаву, такую мощную, что стаканы звенели. За стеной ворочались родители. Молочница трубно гудела. Она торопилась выложить новости.  Дуся с ее артиллерийским «шепотом» вошла в семейную хронику.   
 
   Я отлично помню – это я уже был постарше и начинал принимать участие в семейных обязанностях. – Раннее зимнее утро. Морозно. Меня тепло одевают. Шапка с опущенными ушами, поднятый воротник и сверху платок, так, что остается место только смотреть и  дышать. Мы с бабушкой идем за хлебом. Идем в крайний подъезд  соседнего дома. На ступеньках в магазин «Хлеб» уже кто-то есть, хотя открытие не скоро. Очередь. Одетая вся в черное,  она колышется, скрипит валенками по снегу, изо рта идет пар. Наконец двери открываются. Дают одну буханку в руки. Помню название хлеба «Пеклеваный». Он не черный и не белый – серый. Глаза слезятся от холода. Берем с бабушкой 2 буханки. Дело сделано. Можно идти досыпать.
 
               

                Глава 2.

   Во дворе дома было отведено место, где шеренгами выстроились  «сарайки» - хозяйственные будки жильцов. Каждый строил себе сам. Наша из металла. Там ничего интересного, уголь. У некоторых были овощные ямы, стояли велосипеды. Несколько человек держали голубей, это было модно. Машина, кажется, была одна на дом. «Москвич»,  провожаемый взглядами, обитал в другой жизни. «Сарайки»  стояли не ровно, между ними оставались щели, где можно пролезть мальчишке. В этих лабиринтах мы бесконечно играли в «войнушку».   
   
   Жильцами нашего, да и соседних домов почти поголовно были работники Тракторного завода. Рано утром округу сотрясал мощный гудок этого гиганта. Десятки тысяч людей, одетых в темное, начинали одновременно стекаться к проходным Кировского завода. Черные ручейки ближе к цели  сливались в мощный поток, который, ворча, втягивала горловина Главной Проходной. Поминутно подходили переполненные трамваи с гроздьями рабочих, висящих на подножках. Двери в вагонах были деревянные и складывались гармошкой, как створки у ширмы. Опоздание на работу  каралось строго, а в войну прогул приравнивался к дезертирству. У нас и наших соседей было не только общее местожительство, но и общая работа и общая судьба. Все жильцы  знали друг друга. Семьи разных национальностей жили одинаково и дружно меж собой. Хотя были и уроды, но как в семье без них.
   
   На квадрат нашей лестничной площадки выходило 4 двери. Напротив жил упомянутый мальчик -  мой одногодок Вовка. Мы много играли, боролись. То у них в квартире, то у нас. Иногда, если заигрывались, нас сажали обедать то там, то здесь. Соседи были мордвины, отец работал цеховым мастером.  За столом у них  я впервые узнал, что такое соленые помидорчики. Надутые, - прокусишь – тонкая кожица лопается и все вываливается на тебя. Под общее веселье.
   
   По диагонали от нас  обитал  здоровый как медведь мужик Никифор Онуфриевич. Он говорил басом, неторопливо и сильно налегая на «о». Так разговаривают северяне.  П-О- слушайте, п-О-йдем  п-ОО- бедаем.  Жена небольшая и круглая. У них уважали пельмени. Хозяйка лепила их неисчислимо, побивая собственные рекорды.  Рядами пельменей  бывали  заставлены столы, подоконники, кровать.
   
   Никифор Онуфриевич ворочал в сталелитейном цехе.  Цех строился во время войны, было не до соблюдения санитарных норм. Там был ад кромешный. Застекление на крыше закрасили в целях светомаскировки еще в войну, да так и осталось. Сквозь тучи  пыли,   поднятые  земледелкой  и формовкой,  тускло мерцали огни  электролампочек.  Наверху по монорельсам  катили  пышущие жаром и испарениями тяжелые  ковши с расплавленной сталью, ее разливали по опокам для будущих заготовок. Грохотали решетки выбивки, им вторили отбойными молотками и выбивка и формовка.  Из сумрака проездов лихо вылетали электрокары с грузом  дымящих горячих болванок. Колесницы проносились, громыхая по стальному в пупырышках настилу. Лица наездниц по пиратски прикрывали грязные повязки  (с утра бывшие белыми респираторами). Душно. Чумазые работники блестели зубами как негры. Литейщики хорошо зарабатывали, но лет через 5-6 часто получали профзаболевание – силикоз, а с ним  и инвалидность. Однако Никифор Онуфриевич продержался  в цехе до пенсии, а потом, чтобы не скучать, устроился в мебельный магазин грузчиком.    
   
   Четвертый сосед был нелюдим. Очень худой и высокий, постоянно ездил на велосипеде.  Говорили, что у него вырезано  три четверти желудка.   
       
   Я хорошо помню  смерть вождя Сталина. На улице вывесили флаги с траурной полосой. Часто встречались женщины в черных платках и с заплаканными лицами. И еще.  Я в руках лежащего на спине отца. Мы боремся и шумим. Я смеюсь. Заходит  заплаканная мама и говорит: «Как вам не стыдно? Ведь траур!».   
       
   Надо пару слов сказать про одежку. У меня на трусы плотно сажался  поясной лифчик с резиновыми подвязками. К ним особым образом цеплялись  чулки. Короткие штанишки крепились на лямках через плечи и пристегивались пуговицами. Самостоятельно все застегнуть я был не в состоянии.  Помню, на хорошие подвязки был дефицит.
   
   На улице в цвете верхней одежды у мужчин господствовал черный.  Реже  темно-синий  и коричневый. Многие носили валенки, в том числе и женщины.  Теперь уже позабыли, что женских брюк и сапог не было вообще. -  Ботики. Калошные ботики. Много было женских голов в платках. Мужчины поголовно в шапках – ушанках, разница в качестве материала. Летом  надевали  кепки  с коротким  козырьком. Одевший шляпу как бы обозначал свою принадлежность к отличной от рабочего класса прослойке и мог услышать в трамвае  – «эй, ты, шляпа!» 

   Монохромную палитру городской толпы резко взломали стиляги.  В Челябинске они появились в начале 60х. Парни в разноцветных, облегающих, как смокинг, демисезонных пальто. Красных, зеленых, оранжевых. Ботинки на толстой подошве. А вот кок на голове почти не встречался. Это была отнюдь не «Золотая молодежь». Суровые ребята с заводской окраины.

   Я упоминал о постепенном обрастании семьи бытовыми вещами,  который у нас происходил  почти с нулевого уровня. Дело в том, что отец приехал на Урал с Украины, как молодой специалист. В войну их семья погибла на оккупированной территории. У него был чемодан с личными вещами. У мамы с бабушкой не было и этого. При эвакуации из Ленинграда они покинули квартиру с одним чемоданом на двоих, не заперев даже за собой дверь на ключ – в квартире все вымерли. Где-то в своем длительном путешествии по необъятной стране, кажется в Средней Азии,  при пересадке на состав, идущий в Сибирь, бабушка отправилась узнавать -  что делать. Мама осталась на вокзале. Она легла на чемодан и случайно уснула. Ей было 17 лет. Когда бабушка вернулась, мама спала на мешке с тряпками.  Пропало все, в том числе почти все документы. Бабушка так и не смогла потом восстановить производственный стаж и оставалась без пенсии до конца. Родители познакомились в Челябинске, к тому времени мама  стала студенткой единственного высшего учебного заведения в городе – медицинского института. На свадьбу им подарили мешок картошки.

   Первое мебельное приобретение, которое мне, как ребенку, запомнилось – это отец приносит большое свежеструганное изделие и говорит: «Это шинковка». У соседей мы переняли обычай заквашивать на зиму капусту. Во время заготовки кочаны  аврально всей семьей ножами крошили в соломку.  Я ходил вокруг и ждал сладкую кочерыжку. Кадка потом стояла на балконе.   И вот отец решил механизировать процесс. Правда,  шинковать капусту теперь под силу было ему одному. Приходили смотреть соседи и потом делали себе тоже. Немного совершенствуя, и получалось у каждого по - своему.   
   
   Настоящая мебель – диван – появился позже.  Обтянутый   дермантином, на ножках, с двумя круглыми валиками по краям и прямой спинкой.   На спинке полочка и овальное зеркало. Впоследствии на этой полочке стояли по росту от большого к маленькому семь слонов счастья. Тогда это было модно. Наши слоники были подаренные, очень высокого качества, из слоновой кости.   Затем появился фикус в кадке и был торжественно повешен на стену ковер. На синем бархате изображена опушка леса, берег реки,  олень.  Приходили соседи и обсуждали краски восхода.   Все это, включая фикус, дублировалось  с небольшими вариантами и у них. Вот письменный стол, приобретенный студентом-отцом, не взял  больше никто. Но и его всесторонне осмотрели и обсудили.
   
   Наконец, попозже, это уже в нашу с бабушкой комнату, был поставлен буфет. Это было 3-х ярусное сооружение из светлого дерева. Внизу тумба со створками, середина – пусто, и сверху шкафчик со стеклянными дверками под посуду. По верху украшение  резьбой. Это, пожалуй, первый предмет мебели, служивший не строго функционально, но заявлявший о себе как  образец  интерьера. Он вызывал к себе уважение ростом и  загадочностью. Зачем специально рюмки высоко и за стеклом? Для чего в середине пусто? Пока что бабушка положила туда кружевную салфетку.      
   
   Понемногу приобретались хорошие книги. Это специальная литература по профессиям мамы и отца и хорошо изданные классические произведения. Словари, атласы.

                Глава 3.

   Да, про баню. Квартиры, оборудованные ванными, появились много позже. Выходной день в неделе тогда был один – воскресенье. Поэтому в субботу вечером в бане собиралась большая толпа желающих. Просидеть час в очереди - это было еще ладно. Раскрывалась заветная дверь и красный, распаренный человек в накинутом пальто объявлял освободившийся шкафчик. Очередной нырял в жаркое помещение раздевалки. В самой мыльной тоже было  многолюдно, и  место поставить тазик находилось с трудом. Я, в основном, там и находился - играл с мыльницей, пока отец в очередь набирал воду или уходил париться. Одна из его странностей – отец не терся мочалкой. Считал, что тело должно быть настолько чистым, что и мыла хватит. В бане видны еще маленькие мальчики. Мы переглядываемся, но каждый играет сам по себе.
   Я помню тот факт, что до этого посещали баню и с мамой, вместе с ее подругой, весьма говорливой. Здесь в памяти только момент выхода, очень долгий. Собирались, собирались. Меня тщательно одевают, под шапку завязывают косынку, и застегивают доверху.
 
   В мужском отделении, в завершение мероприятия, на выходе мужчины  сбиваются по трое и «соображают». Отец не участвует. Отправляюсь с ним  домой в нахлобученной шапке и небрежно повязанным родителем шарфе.  Еще одна странная привычка отца – он никогда не одевал перчаток и не носил  ушанку. На холоде руки засовывал в боковые карманы короткого пальто, а уши закрывал, подняв меховой воротник в стойку. Виднелся только нос и кончик  кепки. Нахохлившись таким образом, отец решительно шагал напрямую к цели, глядя только вперед. Чтобы не потеряться, нельзя  было  отставать от маячившей впереди  ноги более чем на метр.
   
   Микрорайон  наш состоял из однотипных серых зданий  самой голой архитектуры, поставленных параллельными рядами. Они ударно строились в конце 30х годов для работников Тракторостроя.  Две коробки  ставили подъездами навстречу  друг другу, следующую пару так же, а пространство между ними оставалась свободной на зеленую зону. Наш дом крайний.
 
   Хотелось бы рассказать, что моя бабушка происходила из семьи фабриканта, имевшего  в Одессе винный завод. Одна из семи сестер, сыновей у заводчика  не было. Все закончили  классическую гимназию со знанием  немецкого  и  французского.  Бабушка  носила шляпы со страусовыми  перьями, перчатки по локоть. Кружевной зонтик, сигаретка в длинном  дамском мундштуке…  Считалась красавицей.
   
   Все перевернула Революция. Отгрохотала  гражданская война. Случилось так, что она вышла замуж за моего деда, большевика с дореволюционным стажем. Впрочем, в свое время бабушка прятала какие-то прокламации. В 1927 году дед занимал должность нач. ссыпного пункта пшеницы под Одессой.  К нему заехал коллега, такого же ранга.  После накрытого стола они оба умерли  от отравления. Обстоятельства остались темными. Там были под подозрением и самогон  и  самодельно-копченая рыба. С другой стороны – вокруг крестьянский мир, еще свежа память о продразверстке…

   Так вот, рос я на руках у бабушки. Она учила меня читать с 3 – 4 лет. В 6 лет читал хорошо. А писать печатные буквы начал рано. Детских площадок тогда не было. Бабушки сидели на лавках у подъезда, а дети  собирались в кучки  по всему пыльному двору. И вот, помню,  пацаны  дают мне в руки прут и спрашивают: «Умеешь писать?» - «Да». «Ну, напиши букву Х» Пишу, большую и стараюсь ровно. И так далее. Прервал занятие кто-то из взрослых.               
   
   Никаких горок или качелей не было и в помине. Для игры в мяч площадки тоже не было. Мальчики делились на команды и, продираясь между сарайками,  играли в бесконечную  «войнушку».  Девочки  чертили  на асфальте классики и прыгали. А также крутили большую веревку и по очереди прыгали через нее. Это длилось с утра до вечера.
   
   Событием был приезд старьевщика на лошади с будкой. За кучку тряпок или стопку бумаги можно было получить глиняную птичку-свистульку. А лучше карамельки. Иногда захаживал точильщик. Через плечо он нес раму с наждачным кругом и ножной педалью - приводом. «Точу ножи!» - кричал он на весь двор и хозяйки выносили ножи, ножницы, топоры. Ловко и качественно  обрабатывал. Кстати, карамельки («подушечки» с повидлом) были самой ходовой сладостью. Конфеты в обертках только в вазочке при гостях, а плитка шоколада – это уже из ряда вон. Событиями в этом роде были покупка мороженого и поход в кино. Они и стоили одинаково. 10 копеек эскимо на палочке – (очень вкусно!) и столько же детский билет. Когда подросли, то деньги давали родители,  а ходили мы сами.
   
   Но с кино было не так просто. В пешей досягаемости находилось 4 кинотеатра. Большой, цивильный и безопасный «Кировец».  Чисто, портреты артистов на стенах, в вестибюле перед началом играет живой оркестр. Но там почти всегда билеты дорогие. Остальные три такие: – маленькие залы, в темноте начинают свистеть, летают огрызки. Туда надо ходить ватагой, иначе могут отнять деньги и по морде  получишь. Вообще, путешествовать по району лучше ватагой. Мы повсюду держались вместе с Вовкой. Существовали территориальные границы и постоянное деление на «наших» и «не наших». Доходило до войн между микрорайонами, когда собирались с каждой стороны толпы подростков. Иногда  масса собирались такая, что перегораживала  движение транспорта.
   
   Мы, пока еще мелкие, идем в специальное  место, куда  для нужд завода свозят  подбитые танки, немецкие  и наши. Говорят, их потом режут и отправляют на переплавку. Проникаешь  через дыру в заборе  -  и  можно лазить по технике сверху до низу, крутить разные ручки. Однажды повернулась башня, и прижало  пацану  ногу. Пришлось звать взрослых. Ногу, кажется, ампутировали.    
   
   Для полноты картины еще некоторые игры. «Ножики». Из разных положений уронить нож так, чтобы он не упал, а воткнулся в рыхлую землю. «Пристенок».  Монета бьется о стену и отлетает. Следующую надо стукнуть так, чтобы упала рядом. Если можешь дотянуться и соединить их пальцами одной ладони, то забираешь трофей.  «Чика» - метать битку в столбик монет. «Жестка» - свинцовая  блямба  пришивается к кусочку меха и бессчетно поддается ногой. Играли в незаслуженно забытые теперь «городки» и  «лапту».
      
   В эту пору я в первый раз заглянул по ту сторону. Дело в том, что игра в войну получила  новый импульс – стали делать  самодельные  стрелялки.  Из шпунтовой  доски  вырезалось  ружье. В направляющий желобок вставлялась  короткая стрелка с торчащим хвостиком. И, с помощью резинки запускалась  -  летела  она метров 20. Вырезать стрелку  довольно трудоемко, а они теряются.  Для проверки  у кого дальше  бьет  -  часто  пуляли  вверх,  и  много стрелок упало на крышу. Вот и пришло в голову залезть и собрать  их.  Пошли впятером.

   Сначала через люк поднялись на чердак. (Крыша была не плоская, а домиком). Затем через слуховое окно вылезли на железную кровлю. На уровне  окна стрелок не оказалось. Они лежали  недалеко от самого  края. Трое пацанов  вернулись обратно, остались мы с Вовкой.  Пара стрелок  находилось  посредине, до конца  еще далеко. Мы поползли  каждый  к  своей. Там, где железные листы продольно смыкаются, остаются  технологические ребрышки ростом в сантиметр. Вот, придерживаясь за них. …Чувствую, начинаю скользить. Пальцами не могу ухватиться, не хватает сил… Дальше – круче… Неотвратимо… Вовка кричит держись… Не могу… Все.
   
   Меня спасло то, что по самому краю  кровли  делается небольшой отгиб для водосбора. Он-то  и остановил сползание. Потихоньку, не проскальзывая больше ногами, выбрался наверх.
   Все это, оказывается, видели женщины со двора и рассказали отцу. Он рассердился не на шутку. Меня сильно отругали, ружье – через колено. На чердачные люки  по всему дому  навесили замки.
 
                Глава 4.               

   Поступив в первый класс, я сразу заболел. И первый год почти не помню. Ничего, читать и писать я и так умел. А на следующий сезон -   учебные заведения из раздельного обучения преобразовали в смешанные. Половину нашей  (и меня) перевели  в другую школу,  бывшую женскую. Так наши пути с Вовкой разошлись.
   Школьная форма у мальчиков походила  на  армейскую  (или, что то же, на дореволюционную гимназическую).  Суконная гимнастерка, ремень с бляхой, фуражка с кокардой. И вот, собравшись 1 сентября у чужого входа, мы видим, как двор заполняют странные расфуфыренные существа. Белые фартучки, белые гольфы, огромные белые банты, цветы в руках. Они по-хозяйски поглядывают вокруг. Надо сказать, в этой школе подобрался сильный  преподавательский  состав  и,  позже,  она  стала считаться лучшей в районе.

   У меня образовалось как бы два параллельных мира. Показательная  школа, (а затем я стал посещать и добротные кружки во дворце культуры). И двор. Типичный  для заводской окраины. Верховодили ребята, из которых многим  потом пришлось  пойти  через тюремные университеты.

   Учение давалось мне легко,  правда,  под  бдительным присмотром бабушки. Я переходил из класса в класс  отличником. Побывали  с бабушкой  на приеме и в музыкальной школе.  Преподаватели – одна сидела за роялем - прослушали, как  исполняю  песню. Так я узнал, что музыкального слуха  не  имею. Ну и ладно,  не буду вечно с футляром, как с чемоданом,ходить - скрипку  носить! 
   
   Стал заниматься в студии  живописи  при  заводском  Дворце  Культуры.  «Дворец»  был выстроен  с тем же аскетизмом, что и жилые дома микрорайона.  Прямоугольная  коробка здания  скрывалась за зеленым  сквером с гипсовыми скульптурами. Здесь бал и «пионер с горном»  и, конечно же, монументальная «девушка с веслом». Однако внутри,  в  гулких  коридорах,  каких только заманчивых кружков  не  было. Авто – фото – кино – радио…всяческие умелые руки.   Из-за притворенных  дверей  доносились  звуки  то струнного,  то духового оркестра, то хоровое пение.  Популярен был коллектив народного танца, он  давал концерты  и  в  Москве, и за границей, -  постановками  подражал знаменитому  ансамблю  Игоря Моисеева.  Можно было зайти  на репетицию посмотреть. Туда ребят отбирали по конкурсу.  В  «русском  народном»,  на сольном  выходе,  мальчики  демонстрировали   акробатические номера. Мне больше нравилось, когда  они, затянутые  в черное  трико, чеканили  па под венгерский  чардаш.

   В студии живописи  учили тоже основательно. Часами  мы рисовали с натуры   всякие  гипсовые  амфоры  и  анатомические  части тела  –  развивали глазомер. Вытаскивали мольберты  в коридор, чтобы   овладеть   перспективой. Летом на улицу – этюды. У меня получалось. К сожалению, потом  стал кружки  менять и студию до конца не закончил. 
 
  Во дворе.
У мальчишек нашего поколения  предводительствовал  подросток -  года на 3 постарше - по прозвищу «Крыса». Правда, кличку он не  любил и называли так его за глаза. Как  ее получил? - от старших,  -  его застукали  на краже  у своих, ( «крысятничал»). Но паренек был неглуп и расторопен. Помню, во главе с ним мы в укромных местах  устраивали себе «штабы». Сидели в них тесно, в полутьме, таинственно отгородившись от внешнего  мира.   
   
   Вопрос  с курением мама разрешила так. Она дала мне почитать серьезный медицинский учебник, где показывалось действие никотина. И разрешила курить при ней. Даже  предложила мелочь на папиросы. Сама. Поэтому, попробовав за компанию, я на этом и успокоился. Сладок лишь запретный плод. Ребята хвастались, как хитро обманули родителей с помощью мятной травы и где прятали  заначки с куревом. А мне было не интересно.
   Кстати, то же самое в семье было и с алкоголем. В буфете мама  постоянно держала  графинчик  спирта. Отца сначала заинтересовало, а потом привык. Не вызывало эмоций.
   
   Еще немного про двор. В  компании появился новичок. Их семья переехала  из окраинного, хулиганского  микрорайона. Пацан уже имел кличку и, несмотря на то, что был новенький, держался дерзко. Ко мне начал цепляться с самого начала. Однажды, когда  никого близко не было,  затеял  драку. Мы были одного роста, но он  посуше.  Как это часто бывает, драка перешла в борьбу на земле. Оказавшись сверху,  я  зажал ему шею  и стал давить, жду, когда пощады попросит. А он вдруг перестал извиваться и обмяк. Что такое, думаю, ослабил захват -  и тут почувствовал  тычок  в бок, потекло теплое. Оказывается, это он доставал нож. Тут подоспели с криком проходящие тетки, и мы разошлись. Потом он уже не цеплялся. Много лет спустя мы случайно пересеклись на улице. Поздоровались,   как знакомые. У него рано полысевший череп, обтянутый пергаментной кожей, лихорадочно горят  ярко- голубые  глаза. Пальцы в «перстнях» наколок. Впалые  щеки, во рту блестят обязательные коронки. За плечами уже три «ходки». Туберкулез.
   В описываемое время «Крысу»  и еще одного из нашего двора  посадили за участие в групповом, на 8 человек, преступлении.

                Глава 5
   
   Состоялся  поворотный  20 - й съезд КПСС.  Я, еще мальчик, не был в курсе политики, но помню, что вокруг как-то все отмякло, кинофильмы стали живее и интереснее. А позднее  забурлила  освободившаяся информация. Потоком  появлялись резонансные  произведения  и  в литературе  и  в кино. В те времена  выписывали  много  печатной периодики. У нас почтовый ящик ломился. Для удобства почтальонов он обклеивался вырезанными  логотипами  изданий. Бывало,  у нас  и у соседей висела целая бахрома.               
   Наш  ящик:  мне, по возрасту,  веселая  «Мурзилка», затем прорывная  «Юность» -  с  молодыми   авторами,  содержательная  «Техника – молодежи»,  красочный «Вокруг света», за компанию к ним пустая «Работница» и, наконец, литературные  -  «Роман- газета», «Новый мир». Плюс 2 – 3 ежедневные газеты….Да, получали еще толстый  журнал  «Иностранная литература».
 
   Пришло постановление ликвидировать сарайки.  Все постройки, что не успели демонтировать хозяева, сгреб и распланировал бульдозер. Целая эпоха минула. На освободившемся месте  жители  нашего и параллельного дома, решив  на сходе, соорудили небольшое  хоккейное  поле. Лед  заливали  редко, мы играли  в валенках. Часами. К концу дня накапливались обиды  и  взаимное раздражение.  Тогда  объявлялся завершающий «канадский» хоккей. Тут  уж рубились чуть ли  не  в  рукопашной. Там я заработал  и  первую травму. После  «щелчка»  шайба  попала  в лицо. Рассекла  бровь, я залился  кровью,  глаз распух.  Стал плохо видеть.

   Мы с мамой пошли  ко врачу. Офтальмолог  после  осмотра  предложила  оперироваться: « Половина зрения в глазу потеряна. Стекла в очках будут сложные. А после операции сможем вернуть 100% ».  Мама: «А негативные последствия могут быть?»  -  «Как обычно. Всего не предусмотришь. При  плохом  исходе  может случиться и так, что останется процентов 10».  Мама  сосредоточенно  нахмурилась  на  несколько секунд. -  «Нет, я его не отдам».
    …Глаз восстановился сам. Минуло много лет. Я успешно проходил  многочисленные  медкомиссии. Сдавал зачеты по стрельбе и вождению. Очки не носил и не ношу. 
       
   Читал я много. Запоем. Сколько часов  провел,  лежа на диване с книжкой и,  одновременно, наряженный в черный камзол с серебряными позументами и при длинной  шпаге, расхаживал по палубе парусной каравеллы, вглядываясь в немирные  просторы  Карибского моря. 
  …Или,  вцепившись в гриву мустанга, мчался по прериям, чувствуя,  как  хлопает по спине приклад карабина…
       
   Большая часть прочитанной литературы  в  жизни, процентов 70, думаю, приходится на школьные годы. В активе  все  домашние приобретения (об этом ниже), а также  пользовался библиотеками и в школе, и в Доме Культуры и в «Кировце».
               
   Классное руководство в начальном периоде у нас взяла опытный преподаватель Лидия Федоровна.  Монументальная  фигура. Узел волос на затылке, поджатые губы, твердый подбородок. Сложив ладони, она неторопливо  прохаживалась, глядя с высоты  роста на ровные ряды сидящих подопечных. Класс, 42 человека, держала в порядке. Зато что творилось после звонка на переменку!

  Узкие коридоры кишели как муравейник. Мальчики заводили игру во «всадники». Делились на пары, один другому влезал  на  спину, коленями  подмышки.  Нижний – «лошадь», его держал. У верхнего - « бойца» - руки  свободны. Бойцы схватывались бороться. Часто  кончалось общим падением. Потные и растрепанные вламывались  в класс, где Лидия Федоровна одним движением брови усмиряла стихию. «Сидеть ровно друг за другом, глядя в затылок переднему. Руки сложить перед собой. Спину выпрямить. Подбородок приподнять. Кто там сутулится?»
      
   Основными  предметами, как казалось, были соблюдение дисциплины и выработка  почерка.  Последний  так и назывался – «Чистописание», ему уделялось много времени. Писали чернилами. Ручками с тонкими стальными перышками, имеющими раздвоенный кончик. Получался разный след – толстый, тонкий и волосяной. Написание букв сначала разучивалось по элементам. Целыми страницами  тренировали  выводить, скажем,  хвостик к букве «у». Вниз толстая линия, обратно волосяная. Наклон строго 70 градусов.         
   Ученик, шедший в школу чтобы написать хотя бы одно слово, оснащался многочисленными   атрибутами: ручка, чернильница - непроливайка, тряпочная перочистка, бумажная промокашка, красный чернильный ластик. Карандаш и линейка, чтобы разлиновать тетрадь, белый карандашный  ластик, запасные перышки и, наконец,  коробка - пенал  куда все складывалось.
   
   Нашей классной удалось создать основу дружного коллектива, который  на всю  учебу в школе, а потом и на десятки лет после  нее, сохранил чувство локтя и не потерял связи. Позже девочки навещали ее дома. Встретила в халате, с заплетенной косой. Жила одна. Несколько кошек.


                Глава 6.
               
   Прошло время, и мы получили другое жилье. В большом доме, на проспекте. Это была уже 2х комнатная квартира со всеми удобствами. Высокие потолки, большой метраж, кухня, ванная. Бывшие наши соседи тоже постепенно все  разъехались.  Кроме худого велосипедиста. Он так и остался до конца. На новом месте обитания публика уже была другая. Да, собственно, мы так и не узнали коротко за многие годы никого со своей площадки, а тем более из подъезда.
   
   Мама проработала врачом детской больницы при заводе всю жизнь, постепенно продвигаясь по службе вплоть до директорства.  Она была красивая и хлебосольная хозяйка, любила находиться в компании и всегда являлась желанным ее членом.  Веселая, непременная участница хора за накрытым столом. Вообще, если у нас собирались гости – а квартира теперь позволяла –  то они уходили изрядно потяжелевшими, и все равно еще несколько дней можно было доедать вкусности.
   
   Отец был человек другого типа. Он также рос по службе, всегда  ценился  как специалист, но  с людьми  сходился непросто. «Воспитания» был самого уличного. Вначале  демонстрировал   ужасающие  бабушку  манеры:  сморкался при помощи пальцев, плевал прямо на пол, растирая потом ботинком.  Не признавал  шкаф  и  держал вещи в чемодане под койкой.   У него в характере  преобладала  черта, значение  которой  я  понял и  оценил после. Отец  всего достиг сам, пробившись  снизу. Гордился  этим. Выживаемость  и  независимость  для человека, мужчины, - это была его фишка.  Как - то полусерьезно  заметил: «Если б узнал, что ты просишь милостыню, - лучше б убил».  В то же время  неуемное стремление выделиться, быть первым  часто  вызывало  сопротивление  окружающих и приводило к конфликтам.
   
   Он не пил, не курил и не простужался.  В  редкие праздничные  застолья  у нас -  хмелел быстро. Все  привыкли  к  его 4 стадиям  опьянения. На первой  шутил, говорил женщинам комплименты, ухаживал за гостями. Выпив, постепенно начинал  перетягивать руководство столом на себя. Запевал, но не хором, а перекрикивая, в одиночку. У него были  данные -  голос и слух. Исполнял украинские песни, романсы. Слушатели  хлопали. Выпив еще – это 3-я стадия - он впадал в сарказм, начинал  хвастаться и обличать пороки, «высказывать в глаза».  4-я – отключался  и  падал  спать. Со временем отец под свою не маленькую должность подравнялся  и  в обиходе.  Всегда любил одеваться по моде. И меня  учил  -  завязывать галстук, танцевать фокстрот.  Когда  был  моложе,  он  и  плясал  мастерски. Я помню, как-то под  «яблочко»  отца  стали  подначивать – ну давай, давай покажи. Он вышел и, несмотря на то, что к тому времени  уже  потяжелел,  переплясал  всех. Гости, хлопая, считали  количество коленцев.  Компанию, кроме пары старинных приятелей,  составляли  мамины сослуживицы со своими мужскими половинами. Соседи остались в прошлом, а родственников на Урале  у нас не было.
   
   С  бабушкой отец  жили как кошка с собакой. Они были из разных миров. И ни у одного не хватало такта уступить. Всех стабилизировала мама. Там, где была она, барометр показывал «ясно».

   На новом месте появился и новый обитатель – родилась сестра. Она прибыла уже в другой мир. Совершенствовался  быт. В большой гостиной встал  полированный  мебельный гарнитур. Постепенно  появлялись удивительные  приспособления  домашнего обихода:  первой  привезли круглую стиральную машину. Сверху два резиновых валика с боковой ручкой – отжимать белье. Потом заняла место швейная  машинка,   холодильник,  пылесос,  приемник  и,  наконец,  предвестник  следующей эпохи,  телевизор.  Ковер – настоящий,  украшал  уже не только стену, лег и на полу.  Все это приобреталось постепенно,  не с ходу. Тогда не покупали, а «доставали».  Не  вещи, а  «дефицит». Чего  бы ни понадобилось.  Получишь -  но надо выстоять очередь. Все изделия были отечественного  производства  и  обладали  советскими  свойствами  –  скромным  дизайном  и  безусловным  запасом  прочности.  Холодильник и через полвека служит еще в саду, а пылесос до сих пор исправно  работает в гараже.

   Мы, как и многие, выписывали через «Подписные издания» хорошую литературу. Полные собрания сочинений  Чехова, Гоголя, Тургенева…  -  да не перечислить. Помню  взахлеб  прочитанный  четырехтомник  фантаста  Герберта Уэллса. Прекрасно изданный  Шекспир. В тисненом переплете, на отличной бумаге, иллюстрации – гравюры средневековых мастеров. Образовалась  целая  библиотека.  Бабушка  завела каталог. По мере  поступления мы  прочитывали  все. Однако, например, всего Диккенса – томов 15 -  одолеть оказалось  не  под силу.
               
                Глава 7.

   С  рождением  сестры  связано  еще  одно знаменательное событие. На все лето мы сняли  половину  частного  домика   прямо на берегу большого, типично уральского  озера Чебаркуль. Мама была в декретном отпуске, с девятимесячной дочкой. Бабушка и я тоже покинули город, а отец наезжал по воскресеньям. У хозяев  дома из трех детей один был мой одногодок, вот мне и компания. Так я познакомился с деревней. С Генкой мы далеко заплывали на лодке   (грести  мне пришлось научиться)  чтобы рыбачить на удочку-донку.
   Надо сказать, что хозяин, рыбачивший сетями и «мордами» - а кто же там не рыбачил? – приносил не только окуней ,чебаков и щук. Попадалась  жирная рыба  линь, сазан и даже угорь. Линь хорош в пирогах. А вот змеевидный угорь, черный и скользкий, аппетита не вызвал и мы с мамой  не стали его пробовать.  Ловили мы с Генкой  и раков. Бывало, по ведру.  Побережье  сплошь  усеяно плоскими,  большими и поменьше, валунами, подернутыми тиной. Перевернешь камень – и вот он, сидит, выставив клешни.
      
   Мама, как  у нее получалось, быстро сошлась с хозяйкой – тетей Наташей. Они сохранили теплые отношения  и  надолго после,  переписывались. Наташа  потчевала  фирменными  уральскими  пирогами с рыбой.  На зиму она заготовила кадку соленых груздей. И отдельно, для своих, в ведре  ядреные  маленькие, величиной  не более 5-ти копеечной  монеты. Бывало, берутся прямо из бочки две-три распластанные сопливые шляпки  и  плюхаются в  тарелку. Сверху, не жалея, добавляется сметана. ...Объедение. А  вот еще, - ароматная лесная  земляника  в  кружке  с молоком.  Прохладным, за крынкой слазили в погреб. 
       
   Собирать грибы, особенно спрятавшиеся под землей грузди, нам тоже надо было учиться. Ну, ягоды брать  проще,  было бы терпение.  Мама  с Наташей уходили  в лес надолго и  возвращались с полными корзинками.
       
   Генке в обязанности входило поливать огород. А это значит таскать ведра с водой  из озера по тропе  в гору. По товарищески  я  работал с ним на пару. Подкачал мускулатуру. Генка был смуглый жилистый паренек. Как и все местные, он плавал в воде, как рыба, причем они не ведали  никакого стиля. Долгое время  я им только завидовал.  Для страховки поездок  на лодке отец  привез из города  надувной спасательный  круг. Вот на нем я и рассекал, бултыхая ногами.
   
   Отец  решил вопрос в своей манере. Однажды он, как обычно, приехал на выходные. Обсуждали с местными завтрашнюю рыбалку. Зашел разговор про плавание. - « Ну, а ты сколько  проплываешь?» - ко мне. -  «Да он не умеет, он на круге!»  -  «Как, все еще на круге?»  Назавтра  отплыли  на лодке  и,  на достаточно глубоком  месте, отец столкнул меня в воду. Я испугался – до дна было не достать! – нахлебался воды и…поплыл  по собачьи.  Дома он маме все рассказал подробно.  Мама: «И что, он ( про меня) и потонуть мог бы?»  - «Мог бы».  Сам отец  плавал отлично, разными способами. Уровня местных я, конечно,  не достиг, но, к концу лета, метров 30 плыл легко – уже не стыдно.
      
    Генкин папа, - худой, высокий и молчаливый мужик, несмотря на лето все время в спецовке и рабочей  кепке, постоянно  был занят делом с каким-нибудь инструментом в руках. Только в сильную жару он спецовку снимал и оставался в рубашке с длинными рукавами. Кисти рук, лицо и шея были  задубелыми и коричневыми.  Остальное тело оставалось молочно-белым. В отличие от приезжих, он не считал деревню курортом.
       
   А места эти замечательны многочисленными горными озерами с чистой водой и сухим, без болот, хвойным лесом на десятки километров. По берегам озер – множество санаториев и домов отдыха. В ближайший санаторий, расположенный  уже на другом озере,  мы с Генкой ходили в магазин  по тропе мимо  могучих вековых  сосен. 
   Об остальных  членах  семьи:  Сестра. Она  плескалась  на пригорке  в эмалированном тазу,  в прогретой солнцем воде. Форма  одежды -  панамка.  А бабушка была при ней, как раньше была со мной.

                Глава 8.

   Школьная  жизнь. Как ни странно, но сам процесс обучения за 7 лет, что я провел в средней, бывшей женской, школе  в  памяти  ярко и  целиком  не  отложился.  Наверное, то же может сказать о своих впечатлениях путешественник,  долго  едущий  по ровной степи. Видимо,  феномен  острого  детского восприятия,  оставляющего  «пятно»  в памяти, -  ко времени   отрочества  трансформируется  уже во взрослую  память. Непрерывную, но менее яркую  цепочку.  А  это  уже  другая  история.
   
   Само обучение, уже упоминал, не вызывало проблем. Я числился отличником. Правда,  начало  положило  руководство бабушки.. По литературе   произведения, которые мы «проходили»,  задолго до этого были мной  прочитаны. Не интересно, когда знаешь конец. Математика тоже давалась нетрудно. По физике даже ездил участвовать  в  городской  олимпиаде и привез грамоту. Но тройки в табеле иногда все-таки проскакивали.  В начальной школе у меня сохранялась, еще с детства, лишняя полнота и трудно давалась физкультура. Этот недостаток суровыми мерами полностью преодолела только армия.

   Пример  того, как устроена память. Зрительно вижу школьный эпизод, когда «англичанка», субтильная и экспрессивная женщина,  сидит за столом с платочком в руке  и  промокает  слезы  на покрасневших  глазах. А повод не помню.
   
   Еще изначально нас рассадили по партам  мальчик с девочкой. Всем классом, за исключением, кажется, одного – двух, не прошедших по поведению, вступили в пионеры. С этого момента  к форме прибавился    алый  галстук  -  шелковая приятная косынка вокруг шеи. Однако после выхода  из  школьных  дверей  она перекочевывала в карман. Председателем совета отряда и звеньевыми, как самые дисциплинированные и активные, назначались  девочки.  Первой  стала  уже  совершенно  круглая  отличница по успеваемости - Женя. Она и по форме была округлой. Страдала полнотой, как потом выяснилось, нездоровой. 
   
   Однажды был такой случай.  Мы написали диктант, сдали  тетрадки  на проверку и получили  их обратно. Женя, как обычно, с пятеркой.  Вдруг  она поднимает руку и говорит преподавателю:  «Вы не заметили, у меня есть ошибка». Учительница  посмотрела. –  « И точно, не заметила. Тогда ставлю четыре. Потом исправишь».  Класс в шоке, хотя, что же, это поступок председателя  пионерского  отряда. У  Жени лучшей подругой  была Наташа, не такая успешная, но бесспорно, самая красивая девочка в классе, с внутренней энергетикой.
      
   Школа имела реальный приусадебный участок, известный в округе урожаями. Строем нас водили отрабатывать  на грядках. Юннаты – мичуринцы!
  …Пожелтевшая фотография. Это летом ездили в деревню, жили   в палатках. Помогали в колхозном саду, купались в реке, пили парное  молоко с пышным местным хлебом. Как  ранее  школьную  стенгазету  я,  «художник»,  оформлял  теперь «Боевой листок»,  разложившись на пеньке. Как-то зашли в гости к старику (приходился  родней  однокласснику). Дед стал показывать  свои  медали  и, кстати, вытащил целую охапку старинных денег. Царские «николаевские», затем времен гражданской войны - кубанские, донские, азербайджанские, грузинские… полный ящик. Мне подарил  царских  времен 1 копейку, напечатанную  как бумажная купюра.
 
   А вот мы на школьной сцене исполняем какой-то танец. В народных костюмах, в парах  с  девочками. Совершенно не помню эмоционально. Но вот  же  -  фото есть.
  Еще фотография. Красивая и энергичная классная руководительница. С ней мы ездили на экскурсию в Ленинград. Ну, город на Неве отдельная тема.
 
   Постепенно  в классе сложилось неформальное ядро.  С удовольствием  общались  и  за  пределами школьных стен. Вот  этих ребят  помню  зрительно. Девочки постепенно превращались  в девушек. Собирались  на дни рождения и так, без повода, обычно у Наташи. Взаимную приязнь и отношения сохранили, теперь можно сказать определенно, на всю жизнь.

                Глава 9.

   Тем временем  у семьи  появился  садовый участок – 6 соток. В коллективном товариществе. Все соседи – работники Тракторного завода. Для меня, подростка,  сад  стал полигоном по упражнению с  лопатой. 
    На летний отпуск родители, иногда  вместе, иногда поодиночке  ездили в традиционные места курортного отдыха  СССР.  Это  Сочи,  Крым,  Гагры  (Абхазия), Юрмала  (Латвия),  санаторий  в  Трускавце  (Западная Украина). Отец  побывал  на Иссык-Куле (Киргизия).  Зарубежный  журналист как-то назвал  Союз  «не страна, а континент».  Из поездок  родители  на память привозили  сделанные  местными  мастерами  фотографии. Позже  мама и отец  побывали  и  за границей. Отец в центральной Европе, а мама, по служебной линии, в Китае.
   
   Впервые она  ездила с  фотоаппаратом в руках. Обилие впечатлений подкреплялось неуверенными черно-белыми снимками. В то время Китай был отсталым бедным государством. Страной велосипедов и рикш, термосов и буддийских пагод. На улицах униформой граждан обоего пола служил синий брючный костюм и тапочки. Не считая одежных тряпок и традиционных  китайских  изделий  - прорезного веера, лаковой шкатулки, фигурок на темы китайского эпоса - мама привезла  несколько  комплектов  для иглоукалывания. Отец, приехав из Австрии, достал из чемодана  никелированный пистолет, который на самом-то  деле был зажигалкой,  брелок  в виде  болтающегося  скелета  с  горящими глазами, и т. п.  Эти сувениры для меня  - невиданная диковинка. В  стране  подобного не производили  и  не импортировали,  а  значит,  и  на прилавках такого  не увидишь.
       
   Назрела  необходимость завести собственный  фотоаппарат. Начинали  с простой и удобной  «Смены».  Да…минула, как не бывало, эпоха пленочных  аппаратов. Получение обычной черно-белой карточки  требовало  целого шлейфа  умений,  приспособлений  и  навыков работы с химикатами.  При съемке выдержка  времени  и величина зрачка объектива устанавливалась вручную. А  в  пленке всего 36 кадров.  И с ней нельзя работать на свету. Поэтому,  в дороге, фотоаппарат  перезаряжался так: он клался на кровать, сверху накидывалась  куртка, руками залезали в рукава и  на ощупь проводили  манипуляции.  Затем  пленка  обрабатывалась   растворами,  сушилась. В конечном итоге увеличитель с причиндалами  водружался  в темной ванной. С волнением, под красным светом фонаря ожидали, когда в кювете с проявителем произойдет чудо. Отец  вслух отсчитывал секунды.

   Грянула  очередная школьная реформа, разделив  8 -летнее и 11-летнее обучение. Разделились и мы. (Но не потерялись.)  Поколебавшись, мне  выбрали путь завершить 10-летку в школе рабочей  молодежи. А для этого надо было работать. Отец  устроил  в цех на Тракторном. Первая экскурсия по заводу, а это целый огнедышащий  и  грохочущий город, произвела  на меня колоссальное  впечатление.
  В 14  лет я по полной форме приступил к трудовой деятельности. Каждое утро, как штык, в 7.30 обязан  быть  у проходной. Коллектив рабочий.  Руководители теперь – бригадир и мастер. Дисциплина не школьная, а производственная. Детская пора, собственно, на этом закончилась. Подходит к концу и наше повествование.

   Из однокашников  один, самый, пожалуй,  по школе  близкий у меня. Крутолобый  несуетливый мальчик с серьезным взглядом. Тоже отлично учился.  Родители… папа и мама у него были глухонемые. Он общался с ними, размахивая  пальцами у лица. Его отец  по всей квартире провел световую  сигнализацию  -  вызывая,  мигали  лампочками.
   Володя дослужился до генеральского звания,  занимал  высокую  должность  в  Екатеринбурге, там и остался. Всегда  созванивались  на  Новый год.
   Еще один -  закончил МГУ, также был  на серьезной должности  в  генштабе,  в Москве. 
   Двое сейчас  за  границей. Вот эти - на  виду.  Благодаря  интернету, (активны  в  сети). 
  - Саша, застенчивый  домашний  мальчик, вырос  в  профессионала – пианиста,  лауреата  конкурса  им. Чайковского. Он  давно живет и преподает в Германии, чувствует там себя уверенно. Студентки на фото  сплошь азиатки.   
  - Марина,  одна из тех девочек, что совмещали  общеобразовательное  и музыкальное  обучение.  Всегда в изящно отделанной,  хоть  и  стандартной  школьной  форме. Кто бы мог  подумать,  стала  бизнес-вумен.  В 90-х открыла крошечную лавку с платьями. Непросто далось, но сейчас у нее магазины эксклюзивной одежды,  и не только в России. 

   Еще  двое,  в Челябинске,  продолжают  трудиться -  читают  лекции, - один в медицинском,  другой  в  педагогическом  вузе.
    Первый, медик, немногословный  и  надежный,  был  в свое время  величиной  в городском здравоохранении.
   С «педагогом»  мы видимся. В отличие от упомянутого в начале  Володи, по характеру этот  напоминает непрерывно бьющий фонтан. В школе, в той стороне, где он находился,  постоянно что-то падало, гремело, слышались  вскрики девочек. Нынче же он, все так же на бегу, с кейсом и двумя телефонами,  кандидат наук, преподает. 
   
   Из девушек, (теперь бабушек), не работает  вроде бы никто. 2-3  человека  остаются  на  связи.  Люда  -  непотопляемый оптимист. В «перестройку» неутомимо  приспосабливалась  к обстоятельствам. Меняла  места работы,  должности, иногда мужей. Ныне  она  фанат  садовых  грядок,  разводит  дипломированных  коккер-спаниэлей, держит  «британского»  кота; внуки…   
   «Круглой»  отличницы  и  Наташи, ее красавицы подруги – заводилы  вечеринок – уже нет. Еще одна их подруга  -  отгородилась от всех, замкнулась  и  ушла  в  религию…  Да  что там.  «Иных уж нет, а те далече…»

   Люблю смотреть на огонь и разводить костер. Из маленького красного  мотылька пламя  вырастает,  жадно набирает высоту. Костер трещит, играет алыми красками и сизым  дымом. Если  надолго  оставить, он прогорает дотла,  до серого пятна на земле. Но, подходя к нему, все еще кажется, что с этого места тянет теплом и дымом.
       
   Иногда проезжаю мимо старого дома или здания школы. Не вылезая из-за руля,  никогда туда не захожу. Но дымком  из  прошлого  веет.