Валюшина вера

Рассказ прошел в полуфинал конкурса «Герои великой победы – 2016»

Жила-была девочка. Звали её Валюшкой. Зимой 1941-го ей исполнилось четыре года. С папой Гришей, мамой Клавой и братиком Витей они жили в городке Бежица, что у Брянска. К лету мама отвезла её на природу — к бабушке Маше и тёте Насте в село Любышь под Дятьково.
* * *
Ровный гул самолётной армады оторвал Валю от утренней суеты. Словно зачарованная, девочка смотрела на то, как огромные черные птицы будто стремились заслонить небо от края до края. Но в те минуты страха у неё ещё не было. Он нахлынул позже, когда всем селом собрались к сельсовету, где председатель сказал что-то такое, отчего все бабы, как по команде, зарыдали. Смышлёная девочка тут же сообразила, что стряслась беда, испугалась и подхватила многоголосый рёв.
Первые дни ничего особого не происходило. Потом через село пошли военные колонны. Непоседливая Валя была готова часами красоваться на заборе и махать ладошкой проходящим солдатам, машинам и танкам, но бабуля загнала её домой. А тётя Настя даже закрыла покосившиеся ставни и стала отгонять Валюшу, когда та пыталась углядеть хоть что-то в щель.
С каждым днём боязнь нарастала. Пусть девочка многого не понимала из недобрых новостей, но страх повис в воздухе густым туманом. Он сковывал дыхание и заставляли трепетать её маленькое сердечко. Будто вязкой плёнкой облепило ожидание неведомой беды.
Одна случилась радость — приехала Валина семья. Папа работал в Бежице на заводе мастером. В начале войны ему предлагали эвакуироваться. Но мама не смогла оставить дочку, а папа без семьи не поехал. И родители с братиком пробрались в Любышь.
Подкатывал фронт, начались бомбёжки, над головой закипели воздушные бои. Первое время забивались в подпол. После по совету соседей устроили в огороде крытый окоп. Особенно своим звериным воем пугали Валюшку пикирующие «мессеры». Девочке казалось, что этот гадкий рёв не прекратится никогда. Она замирала, как мышонок, закрывала глазки, с силой прикрывала руками ушки и дрожала, уткнувшись лицом в бабушкин ватник.
Сквозь гулкие взрывы и истошный вой самолётов девочка слышала, как баба Маша размеренно читает молитвы. Пыталась молиться и Валя. Скорые слова на малопонятном языке ей пока давались плохо, поэтому она в унисон бабуле бормотала что-то по-своему. И эти бессмыслицы её успокаивали.
* * *
В начале октября 1941 года в Любышь прорвались немцы. Папа сразу ушел в партизаны. Бывало, приходил, надевал бабушкино платье — темно-синее в мелкий белый горошек, повязывал платок и в таком наряде подносил к лесу продукты партизанам. После снова переодевался и шел воевать.
Партизан немцы боялись панически и ночью на улицу не выходили даже по нужде. Но когда им удавалось подсмотреть, что кто-либо из селян оставлял у рощи партизанам продукты, свирепствовали дико — виновных расстреливали и вешали на деревьях вниз головой. Снимать тела не давали под угрозой расстрела. Валя иногда подбегала ближе, стояла, плакала, а после понуро шла домой.
Всю Валину семью в первый же день оккупации немцы выставили из дома. В единственной в избе комнате поселились солдаты. Они установили себе нары в два яруса. А прежним жильцам пришлось перебраться в чулан без света и тепла. Немцы перерыли весь дом, но нашли лишь отборный картофель. Иногда бабушку заставляли печь им драники, так что семье с тех запасов доставались лишь очистки.
Однажды над селом шел воздушный бой, который закончился рёвом сбитого самолёта. Когда Валя с родными вылезли из укрытия, то они увидели, как по их огороду два немецких солдата тащат волоком за ноги советского лётчика. Его руки мотались вслед плетьми, но он был ещё жив. Валя видела, как с каждым ударом головы раненого о неровную землю он со стоном сжимал глаза.
И Валюша не выдержала, вырвалась из бабушкиной руки, подлетела к немцу и начала его дубасить своими крошечными кулачками: «Это наш дядя! Не трогайте его!» Пристрелить её могли в любой миг, но тут подлетела баба Маша и сгребла девчуху в охапку. Непрестанно кланяясь, она стала пятиться, приговаривая: «Неразумное дитё… Пожалейте… Сама накажу… Помилуйте…» Немцы потащили лётчика дальше. А у бабушки в тот момент появилась прядь седых волос.
* * *
Ещё до начала зимы немцы узнали, что Валина мама — жена партизана, и отправили её в Германию. Чуть погодя пришли и за остальными: «Русиш! Мы вас повезём туда, где не стреляют!» Посадили на телегу четверых оставшихся и доставили на станцию Дятьково. Там их набили в коричневые товарные вагоны и повезли в Польшу. С ними ехало немало односельчан. Открывать вагоны запрещалось, света не было, воду давали редко, почти не кормили. Взрослым удалось отковырять кусок доски в углу для отхожего места. Один из несчастных попутчиков в дороге умер, и его пришлось сбросить ту же дыру.
По Польше поначалу гоняли из лагеря в лагерь — то в Лодзь, то в Люблин, то в Краков. Красоты этих городов Валя не видела, для неё всё слилось в одну картинку — бараки, надзиратель на вышке и колючая проволока в два ряда. Кормили мутным бульоном, в котором попадались редкие крупицы хлеба. По католическим праздникам перепадал праздничный ужин — горох и синюшная конина.
Но настоящее торжество случилось в день, когда заключенным удалось сделать подкоп под колючкой. Тут же тетя Настя, рискуя жизнью, ушла в город. Вернулась без своего бежевого жакета, зато принесла большой красный помидор. Его торжественно, почти как праздничный торт, разделили на четверых. И вдруг Валя, оглядев такое сокровище, заявила: «Раз я самая маленькая, то мне надо самый маленький кусочек, Вите побольше, тете — ещё больше, а бабушке — самый большой!»
По территории лагеря дети ходили свободно. Однажды Валюшка услышала музыку. Незнакомый печальный мотив настолько обворожил девочку, что она, не раздумывая, пролетела мимо сонного охранника в открытые ворота. Играл оркестр, шли люди. Это была похоронная процессия. Непоседа подскочила поближе, начала что-то спрашивать... Кроме русского языка, её выдали нашивки. Поляки, словно потревоженные гуси, запричитали: «Русиш! Русиш!»
Валя снова проскочила мимо надзирателя и понеслась в барак. Он рванул за ней, но просчитался — маленькая девчушка шустро спряталась в каких-то тряпках и затаилась. Тот походил, посмотрел, но найти нарушительницу не смог и ушел восвояси. Благодаря нерасторопности надзирателя Вале удалось избежать сурового наказания, а то и смерти.
* * *
Мама Вали сразу попала на завод в 30 километрах за Гамбургом — там фасовала порох в мешки. Вдруг от неё пришло письмо. Прямой связи между лагерями не было, но можно было писать родным на оккупированную территорию. Таковыми оказались бабушка Настя и дедушка Гавриил — родители Валиного папы, которые жили в Бежице. Они стали пересылать в Польшу мамины письма, а ей в Германию — письма от бабушки с Валиными и Витиными каракулями. Однажды им пришла фотография, на которой осунувшаяся мама пыталась улыбнуться и подбодрить своих деток.
Решили порадовать и маму — выслать ей фотографию в ответ. В то время Валюшка повсюду бегала в лапотках. Но бабушка решила, что ко всему прочему лапти добавляют штрихи нищенской безнадёжности. Расстраивать маму не стали, и на фото Валюшка была в бурках — сапожках из плотной, тёплой ткани. Брату выдали галоши. А чтобы мама не подумала, что детки голодают, им с братом вручили баранки на верёвочках: Вале три, а Вите целых шесть!
Про переписку прознали немцы. Они и так постоянно вызывали всех по очереди в здание комендатуры и о чём-то расспрашивали. Теперь же у детей пытались выведать лишь одно: «Киндер! Кто вам эта фрау?» — и показывали на тётю. Валя и Витя спокойно отвечали так, как научила бабушка: «Наша мама!» «Ваша мама в Германии! Вот её письма!» — возражал эсэсовец. Но ребятки стояли на своём: «Так там крёстная мама, а это — родная!» Дело в том, что если бы немцы узнали правду, то бабушку с тётей могли расстрелять за укрытие чужих детей, а Валю и Витю отправили бы подальше от дома — к маме в Германию.
* * *
Когда их в последний раз вызвали в комендатуру, то расспрашивать не стали — затолкали в грузовик с другими заключенными. Вывозили весь лагерь. Череда грузовиков ехала часа полтора, пока не добрались до поля с большим оврагом. А там немцы включили чудовищный конвейер — людей вызывали по спискам, выстраивали в ряд на краю оврага и расстреливали. Убитые скатывались вниз. Бабушка уткнула обоих детей лицом в юбку и ждала своей очереди.
В тот день Валюшка пережила ожидание смерти. Жизнь, как случается, перед глазами не мелькала. Да и чему мелькать? Ей было жалко людей, с которыми она жила эти годы, жалко бабушку, жалко тётю, жалко Витю, а себя… Она не могла представить — как это её может не стать? В панике от этого непонимания её потряхивало — душа билась, словно воробышек о стекло…
Выкрикнули их. Так и пошли шеренгой на край оврага: бабушка за руку вела Витю, тетя — Валю, а дети сами сцепили ладошки, будто не хотели расставаться. У расстрельной черты тётя вдруг больно сжала Вале руку — прощалась. И тут прибежал немец с бумагой, на которой был приказ об отмене расстрела. Оставшиеся заключенные поместились в один грузовик. Их вернули в лагерь, который уже спешно покидали немцы. Снова костлявая повела косой над макушкой маленькой девочки, но саму не тронула.
Вскоре пришли наши.
* * *
Валя почти не запомнила тот поезд, который вёз их домой. Он был почти таким же, что забросил их в неволю. Только им раздали одеяла и всю дорогу снабжали водой и пайком. Да и люди уже не мучились неведением, с терпением перенося нелёгкий путь. Все тихо радовались — ехали домой!
Спустя почти два с половиной года Валюшка с родными вернулась в Любышь. После немцев в доме остались лишь двухъярусные нары. С первого дня перерыли руками весь огород, благо родная земля была мягонькой. Добывали гнилой картофель — бабушка лепила из него лепёшки. Ели лебеду, варили кашу из каких-то выползших былинок.
Егоза, конечно, подросла за эти годы, поумнела. Даже превратилась в этакую чистюлю. А потому без указа решила помыть дома пол. Тщательно выскребла всё до печки, сунулась под печную лавку, а там… лежала драгоценность — крошечный сухарик размером сантиметр на сантиметр. После она корила себя, что не нашла сил с кем-либо поделиться. А тогда она рассасывала эту пересохшую корку, будто самый чистейший мёд, будто бесценную восточную сладость. И в те минуты страх стал понемногу покидать её сердце. Хотя еще ничего не было известно о маме.
* * *
На заводе под Гамбургом перед концом войны начались забастовки. Недовольных грузили в машины и отвозили на разминирование. Давали кирку в руки — и до первой мины. Мама же судорожно, сквозь слёзы, ежедневно продолжала набивать мешки порохом. Их освободили американцы: «Рашн! Победа!» Вскоре группа вчерашних узников оказалась в русском секторе Берлина. Там им предложили перегнать до Москвы лошадей, так что вернулась мама на Родину верхом на коне… без седла да с непривычки отбив и стерев всё, что можно было.
Из Москвы мама поспешила в Бежицу. С собой были лишь документы да та самая фотография из Польши. Узнала, что дети в Любыше у матери и сорвалась туда. А тётя Настя уже работала в сельсовете, куда позвонили и предупредили о возвращении её сестры.
От Любыша до Дятьково километров семь. Вот детей и снарядили навстречу маме. Почему-то решили, что она голодная. Валя выбрала самую большую картофелину в мундире, а Вите сосед дал солёный огурец. С такими подарками и выдвинулись по пыльной дороге.
Валюше было стыдно, но маму она совсем не помнила, да и фотографию давно не смотрела. Когда между детьми и женщиной, которая шла им навстречу, оставалось метра три, та остановилась и зарыдала. Валя замерла на несколько секунд, присматриваясь, и сорвалась ей навстречу: «Мама! Мамочка!»
* * *
О том, что папа умер от ран 18 августа 1943 года в эвакуационном госпитале в Калуге, в сельсовете сообщили сразу. Позже узнали они и о том, что едва Валю и остальных немцы отправили в Польшу, как совместными усилиями партизан и Красной Армии 14 февраля 1942 года Дятьковский район стал партизанской республикой в тылу у немцев. Но бабушкин дом Валин папа застал уже пустым. 6 июня того же года район снова был оставлен нашими войсками.
Известно было и место захоронения отца, но до того Пятницкого кладбища в Калуге Валентине удалось добраться уже взрослой, с мужем. На мемориальной доске нашли папу: Елисеев Григорий Гаврилович. У памятника Валя обратилась к папе: «Прости, что я так долго шла тебя навестить. Если слышишь — приди ко мне во сне». И в ту же ночь отец приснился. Лица его Валентина не помнила, но поняла, что это он. Четко запомнила и то, что папа сказал: «Доченька, я и не думал, что ты такая выросла! Спасибо за цветы, но я лежу не там». И он назвал номер своей могилы. На другой день Валентина посадила цветы и на той могиле. В это можно и не верить. Но если вспомнить, то подобное, пусть и не слишком явно, происходило с каждым, кто терял родных и близких.
* * *
Свою жизнь Валентина Григорьевна Елисеева посвятила медицине. Пусть работала она не врачом, а санитаркой, к любимому делу относилась с душой. Всегда ухожена, с иголочки да на каблучке, всегда участливая и неунывающая. «Наш брильянтик!» — называли её в отделении. Сегодня, как и прежде, непоседа. К замечательной хозяйке на пироги постоянно приходят гости. Живёт-поживает да добра всем желает. А как иначе?
Казалось бы, какой из неё герой войны — Валентина не убивала врагов, была мала даже для трудового фронта. Она просто верила, что однажды увидит свою маму. Но ведь не только с помощью воли, интеллекта, напряжения и мужества была достигнута Великая победа, а ещё и благодаря вере. Каждый советский человек верил тогда во что-то самое главное в своей жизни. И благодаря этой собранной воедино нашей могучей вере, был сокрушен самый страшный враг человечества.


Химки, 2016 год.