Воспоминания 21 или Прощай, детсад!

Итак, жил я ничего не боясь и, как мог, наслаждался прекрасной дружбой товарищей, любовью брата и родителей. До школы мне еще оставался целый год, в который я должен был пройти некоторую огранку и шлифовку в последней, подготовительной, садиковской группе.

Однако, тут наша семья столкнулась с ощутимыми сложностями. Дело в том, что до этого Юра учился в Козелецкой школе №2 во вторую смену – детей в Козельце было немеряно, и, не смотря, на то, что школ, судя по номеру, было не меньше двух, учеба там проходила в две смены. При таком раскладе, он мог отводить меня в садик с утра, а потом кто-нибудь из родителей, чаще всего, мама, меня забирали. По утру же мама меня, почему-то отводить в садик никак не могла, возможно из-за ранних смен в поликлинике или еще по каким, не известным мне, причинам.

С нового учебного года, мой брат начинал учиться в первую смену, и я остался без эскорта. Отпускать же меня одного, после моих пробежек перед мчащимися грузовиками, никто не решался. На семейном совете мамой было принято волевое решение: отправить меня в школу на год раньше. Тем более, что учеба начиналась с первого сентября, а уже в начале октября мне исполнялось законных семь лет, так что особой крамолы в этом не было. Школа же находилась гораздо ближе, чем детсад и, чтобы в неё попасть, нужно было перейти только одну, правда, наиболее оживлённую, трассу Киев – Чернигов. Но тут мой брат мог легко проследить, чтобы я не нарушал правил, не кидался под колёса быстро идущего транспорта и, вообще, вел себя чинно-благородно.

Предварительно меня отвели на ознакомление к директору школы, обрисовали ситуацию и договорились, что если вдруг возникнут какие-либо неувязки с моей успеваемостью, то малолетку с позором вернут назад, в садик – доводить до кондиции. Ведь в подготовительной группе детишкам всё-таки давали начатки какой-то школьной грамоты, а тут, нате, получите - совершенно неогранённый алмаз! В итоге, в школу меня приняли, под мамину ответственность.

В садике готовились к выпуску очередной подготовительной группы в новую, школьную жизнь. Будущие школьники разучивали всякие стишки и речевки, а я с большой радостью воспринимал тот приятный факт, что это меня не касается: я – то числился в младшей группе! Это уже начинало действовать то, правда, очень редкое, везение, которое время от времени меня посещало. Но, на каждую ложку мёда обязательно откуда-то прикатиться преизряднейшая бочка ...

Как-то уж очень я не любил участвовать во всяких добровольно-принудительных коллективных мистериях! Постепенно во мне еще и стала нарастать, и всё сильнее и сильнее отравлять мою молодую, только начинающуюся жизнь, мучительная детская застенчивость.

Раньше мне не представляло ни малейшего труда, взобравшись на табуреточку посреди любого скопища малознакомых людей, отбарабанить какой-нибудь стишок про зайку и хозяйку, или про то, как «На голле Аллаллат лластёт клласный виногллад!». Но, по мере взросления, мне это почему-то давалось всё труднее и труднее.

Разучиваю я, к примеру, под мягким, но настойчивым контролем матушки, какой-нибудь очередной поэтически шедевр про «ведмедыка» и совершенно непостижимого «щедрыка»: зубрю, пыхчу, принимаю необходимые декламационные позы, иногда даже плачу из-за временных трудностей, но, в конце концов, одолеваю это непосильное задание и потом всем домашним надоедаю, хуже горькой редьки, постоянным повтором одних и тех же, малопонятных мне, словосочетаний.

Но вот настаёт момент, ради которого я так старался, к чему готовился и стремился. А мне вдруг становиться неудобно перед возможными слушателями за мой неокрепший талант, да и вообще, зачем ставить этих достойных людей в неловкое положение, заставляя их с натянутыми лицами натужно хвалить всякую халтуру? Какой-то очередной репер-карапуз, принимая нелепые позы, будет всех мучить невнятной тарабарщиной, да еще и без всякого аккомпанемента ( с аккомпанементом будет только хуже, уж поверьте…), а ему еще будут притворно хлопать в ладошки и думать про себя: неужели этот доморощенный вундеркинд еще что-нибудь выучил?

Так я думал, или нет, но в самый день демонстрации моих поистине выдающихся достижений, уже наряженного в какой-нибудь уморительный  костюмчик с клоунским колпаком или с уныло висящими заячьими ушами, меня вдруг заклинивало и я находил всех устраивающую, формулу: «У меня голлышко (горлышко) болит!». А вот орать, как резаному – тут у меня ничего не болело…На том всё и заканчивалось, чтобы опять повториться перед следующим, каким-нибудь, праздником.

В этот же раз, в садике, всё шло как нельзя лучше – меня не принуждали позориться на сцене в очередном наряде Пьеро или кроликоподобной жучки, изображать перепуганных, деревянных от смущения, гимнастов или нести какую-нибудь околесицу чуть не плакавшим от счастья, родителям. И, самое главное, я, наконец впервые не беспокоился, что моя мамочка вдруг, подвергнувшись внезапной амнезии, забудет, что у её сыночка торжественный день и не принесёт вовремя мой миленький сценический наряд. Да, это был еще один из моих детских страхов – подвести воспитателей!
Однако, как говаривал впоследствии один из моих первых начальников, незабвенный Эля Моттевич Шляпкерман: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся крайний!»…

В конце торжественного действа всем участникам, они же счастливые выпускники, вручили великолепные подарки. Всем, кроме меня! Хорошо помню, что там были пеналы, наборы карандашей и, о чудо! – маленькие, кругленькие, шоколадные медали! Жаль, что в то время не было еще возможности зафиксировать на какой-нибудь гаджет всё происходящее. Думаю, что сценка, в которой очень счастливый мальчик вдруг становиться очень несчастным, взорвала бы интернет вдоль и поперёк!

Как мне кажется, именно острейший контраст моего отчаяния на фоне всеобщего ликования, наконец привлёк внимание устроителей праздника, и они, отдельно от других, вручили и мне такой же точно набор. Надо отдать должное этим внимательным и добрым людям, что они смогли как-то очень тактично всё это проделать, чтобы у меня не возникло даже малейшего неприятного осадка от выпускного утренника.

Да какой там осадок! Вот же они, шоколадные медальки, тают в моём кулачке…