Быть в стае, гнать изо всех сил...

Быть в стае, гнать изо всех сил, по осеннему выжженному солнцем лугу, когда от летних, некогда пушистых, трав остаются лишь острые, жесткие рогатки стеблей, чувствовать во рту горький привкус полыни и кровь от порезанной осокой щеки. То, что взрослому человеку по колено, ребенку по лицу.

Меня воспитывала бабушка, родители развелись, когда мне исполнилось два года. Бабушка страдала недугом — не могла устоять перед бутылкой водки. Уходила в такое состояние на недели, полностью забрасывая дом, а вместе с домом забывала и о голодной внучке. Иногда сердобольные люди приходили меня навестить, принося с собой чего съестного, а иногда не приходили... Мама же уехала в город учиться, я редко ее видела. Но моя вторая мать... она была волчицей! Она приняла меня в свою стаю в возрасте трех лет, а в пять я сама стала вожаком.

Стая дворовых когда-то преданных человеком и прогнанных со двора собак стала мне настоящей семьей. Они были ласковы ко мне. Я чувствовала себя в безопасности и всюду появлялась только в их окружении. Вожаком была серая сука, больше походившая на волка, чем на собаку. Я искренне восхищалась ей! Пыталась во всем подражать. Мне кажется, она была горда мной. С раннего утра она выбирала маршрут поиска пищи и приключений. Никогда не участвовала самостоятельно в забое жертвы, а только затравляла остальных, оставаясь с невозмутимой холодностью стоять на месте.

День, когда это случилось впервые, был небесно голубого цвета. Бездонное небо и опрокинутые в него пышно цветущие белые облака деревенских садов. Жужжанье пчел и прочих букашек в черемуховом воздухе. Именно так выглядел в моем детском сознании библейский рай, описываемый богобоязненными бабушками и монашками, с коими я имела счастье общения. Ну, кроме моих дворовых собак. Других же детей я видела редко. Думается мне, что родители, моих сверстников заботились о том, чтобы наши встречи были нечастыми. И вот в этот, по-библейски прекрасный и восторженный день мой рай рухнул. К тому времени я переняла все повадки волчицы-матери. Стая слушалась моего взгляда и рвалась в бой, услышав легкое цоканье языка. Я шутливо показала пальцем на мирно пасущихся соседских козочек. Я всего лишь хотела проверить насколько стала их вожаком. Но собаки ринулись вперед, через несколько секунд в воздухе, белой тряпкой, мелькало тело козы. Я не знала, что убийство так по-животному страшно! Они рвали, при мне, еще живую плоть, а я с невозмутимой холодностью, оставалась стоять на месте, как была обучена прежде. Из-за повестки в суд, моей маме пришлось срочно вернуться из города. Большинство собак было отстреляно.

Собаки многое мне дали. Когда я выхожу из зала с нудной лекцией или скучным спектаклем, за мной выходит добрая половина народа. У меня развитая интуиция. Я не терплю предательства. Мне постоянно приходиться контролировать свой волчий пристальный взгляд, делая лицо более благожелательным. Я несносна, когда болею. Мне нужна нора и одиночество, чтобы зализать свои раны — физические ли, духовые ли. Мне нужно прислушаться к ветру за окном, чтобы снова учуять запах полыни и сухого камыша из своего детства.

Моя вторая мать, она была волчицей. Серой с подпалинами, с умными глазами на узкой, волчьей морде и вечно поджарым, голодным животом. Позже, став взрослой, я искала ее в глазах дворовых собак, в питомниках и на птичьих рынках. Но она предпочла навсегда остаться в моем детстве и больше не появлялась. А может я стала ей сама?