Платье в горошек

Собственно говоря, девушки делятся на тех, кто носит платья в горошек,  и тех, кто их не носит. Катя Дроздова относилась к промежуточной категории. Обычно она выбирала строгие брючные костюмы-двойки – на работу в школу, в театр или на выставку с мамой, на свидания с Петром или кофейные посиделки с Аллой. На «платформах» любимых туфель бежала разруливать то «кризис» подруги, то «аврал» коллеги. Растаскивала забияк-первоклашек, измеряла давление соседке с пятого этажа, а то и помогала принимать роды у китайской хохлатой собачки – любимицы соседки с третьего этажа. Всеобщая совесть. Палочка-выручалочка – кто, если не я? Но поверьте – и такая серьезная барышня нет-нет да и вздохнет при мысли об озорном горошке.
Ведь было и у нее такое платье. В детстве – до того, как ее семья переехала с окраины, которую в городе называли «вороньей слободкой», в престижный центральный  район; до того, как подался на заработки, да так и не вернулся отец; до того, как мама вышла на пенсию, сменив такую же, как у Кати, учительскую «двойку» на фланелевый халат и стала запираться на кухне, брякая стаканом. Иногда мама болела или думала, что больна. А платье было отцовским подарком – это Катя отлично помнила. Полусолнце, кипенно-белый горох по  вишневому атласному полю. А лет ей тогда было столько, что можно было  не только чинно шагать в обновке по тротуару, но и залезать на деревья, прыгать через лужи, ходить по лужайке «колесом» без страха: вдруг дырка, пятно от одуванчика, задравшийся подол.
Другое дело, когда тебе уже стукнуло двадцать шесть – надо быть взрослой и терпеливой. Не зря ведь тебе доверяют дети –  их у Кати тоже двадцать шесть, первоклашки! Друзья, коллеги, даже соседки никак не должны заподозрить такую девушку в легкомыслии.  Мягкая улыбка, оливковые глаза, однотонная «двойка»,  гладкая прическа, а под ней мысль: ну почему я не она? Не эта красотка с летучим гороховым подолом, что цокает по мостовой каблучками и перепрыгивает проблемы на раз-два-три, не успевают они возникнуть?!  А мужчины ей вслед головы сворачивают – и не зря.
– Ты неисправима! Когда ты начнешь делать гимнастику для зрения? Перестанешь завтракать чашкой кофе? Сидеть до полуночи за конспектами уроков? – возмущалась мама.
– Ты неисправима. Когда ты переедешь ко мне? – вторил ей Петр, с которым у нее все было тоже всерьез, да иначе и быть не могло.
–  Ты неисправима, – заключала Алла, подруга с двумя разводами за плечами и тремя образованиями, в том числе корочкой психологических курсов. – Когда ты уже подумаешь о себе? Чего ты от жизни-то хочешь, кроме как быть хорошей? Знаешь, чем опасно вытеснение желаний?
По крайней мере одно свое желание Катя точно знала. Оно зрело-зрело и наконец приобрело очертания четко видимой цели – платье в горошек. Как у той ею выдуманной красотки – вот взмахнет гороховым подолом, и всем запросто, по волшебству сделается хорошо. И тогда она успокоится и  улетит. Пусть смотрят. Что с того! Смотрите –  я лечу, и ничего мне за это не будет.
***
И все-таки это трудно: зажмуриться, потянуть на себя дверную ручку, набрать полную грудь водуха, переступить школьный порог…  Вот она, новая я, встречайте! В новом платье.
Новое платье стоило не только половины аванса, занятой у Аллы тысячи и обещания самой себе месяц обходиться без пирожков из столовой. Еще оно стоило двух недель походов в магазин, около десятка примерок, побегов и нерешительных возвращений – мучительной, не каждому понятной  борьбы с безобидным, вроде бы, желанием. Ведь там, в зеркале, в этом… пусть не вишневом, а в восхитительно бирюзовом, усыпанном белыми горошинами, – не Катя Дроздова. Другая. С прямой спиной и без очков – и что с ней прикажете делать? Еще упорхнет такая фея в эфирные дали и бросит тут своих малышей. Полетит навстречу принцу какому-нибудь. А тут не принц, тут – Пётр, главный инженер крупной строительной фирмы, завидная партия, который как раз-таки ценит заботу и практичность будущей супруги.
Петр не видел, как Катя дрожащей рукой вытянула из кошелька аккуратно сложенный аванс и Алкину тысячу – из потайного отделения. Кофе дома оставалась еще половина банки, а без пирожков даже лучше – изящнее сядут новые бирюзовые перышки.
– Нормальное платье. Не понимаю, зачем так волноваться, – пожала плечами мама, оглядев покупку.
Алла, услышав о Катином приобретении по телефону, одобрительно цокнула языком:  «Давно пора!»
Оставался жених. Петру Катя покажется в своей обновке сегодня вечером, в кафе Le Plaisir, – они договорились встретиться после работы. Он сказал, что сегодняшний вечер будет особенным: им нужно поговорить о чем-то важном. Катя догадывалась, о чем, – это радовало и в то же время пугало.
Она не могла понять – почему он выбрал именно ее, Катю?  Завуч Мария Константиновна, которую беспокоила затянувшаяся холостяцкая жизнь племянника, сначала  попыталась познакомить Петра со звездой их педагогического коллектива  – сногсшибательной Лорой, преподавателем английского.  Но Петру понравилась Катя, не прилагавшая к этому вообще никаких усилий. Не посмела отказаться от приглашения Марии Константиновны в гости, на чаепитие, – и вот, пожалуйста, теперь ты невеста главного инженера одной из ведущих строительных фирм области. Петр был предусмотрителен, заботлив, подавал Кате пальто и подарил серебряное колечко. Иногда она ощущала на себе его испытующий взгляд – и ее вновь колола мысль: а заслужен ли ею, Катей, этот подарок судьбы, или она всего лишь Золушка, самозванка, оказавшаяся на месте принцессы Лоры , – но скоро, очень скоро все во всем разберутся.
***
Днем, на большой перемене, Катя смотрела на листопад за окном школьной столовой и ела огуречный салат. Она чуть не запятнала им новое платье, так неожиданно подсела Мария Константиновна.
–  Екатерина Юрьевна, вы сегодня великолепны! Кстати, а сколько стоит это ваше платье?
Простой вопрос вызвал лихорадочный мысленный калейдоскоп. Назвать настоящую цену? Будущая родственница подумает, что Катя транжира. Сказать, что вдвое дешевле? Обозначить симптомы генетической нищеты? Да еще и во вранье заподозрит –  Мария Константиновна женщина со вкусом, глаз у нее наметан, понимает, что цена Катиной обновке не три копейки, а спрашивает, потому что среди ее знакомых так принято. И Катя решила, что в этом случае все-таки можно быть честной.
Завуч округлила глаза, потом одобрительно кивнула, и Кате сразу полегчало.
– Отлично сидит, веселая расцветочка. Хотела попросить вас…Толя Маслёнкин из моего восьмого не появляется в школе три дня. Возраст и семья проблемные. Завтра, вы же знаете,  комиссия из отдела образования, мне нужно готовиться к открытому уроку. Поэтому сегодня я не могу пойти к родителям Маслёнкина, а это нужно сделать вчера.
– Но вы ведь можете им позвонить, Мария Константиновна, или написать.
– Думаете, у них есть электронная почта? Даже телефонные номера заблокированы. Вот, – она достала из сумки сложенный вчетверо тетрадный лист. – Уже четвертая! На три предыдущие записки,– одна через Толю, две по обыкновенной почте письмом, – они не прореагировали. Екатерина Юрьевна, пожалуйста, сходите к Масленкиным, передайте лично в руки – матери или отчиму. Если, конечно, у вас, – она вновь скользнула взглядом по платью, – никакого мероприятия…
– Никакого мероприятия. Сделаю.
– Правда? Екатерина Юрьевна, вы чудо! Пете всегда везло на хороших людей. Только будьте поаккуратнее: все-таки заводской район, воронья слободка, мало ли какое ворье, хулиганы, может, я вас зря отправляю?
Но Катя уже вложила записку в ежедневник, а его убрала на дно подходящей к платью сумочки, отнесла тарелку с недоеденным салатом и заспешила в класс.
Петр будет ждать ее в кафе Le Plaisir к шести вечера. Должна успеть: от «вороньей слободки» до центрального района каких-то полчаса на автобусе.
***
–  Ты Маслёнкин?
Было уже четыре. Дождевые горошины начали сыпаться на пришкольный участок. Со скамейки поднялся щуплый, взъерошенный подросток в толстовке с черепом, вразвалочку пошел к Кате. Оставшиеся на скамейке приятели наблюдали за ними.
– Это вас Мария Константиновна послала? – прищурился он.
– Да, меня, – Катя выпрямилась, стряхнув с бирюзового подола невидимую пылинку.
– Пойдемте, я провожу, – пообещал Маслёнкин, – вы ведь не знаете, где это?
«Да знаю я, лучше, чем ты думаешь», – чуть было не ответила Катя, когда они с Маслёнкиным, через пришкольный участок и заросший парк двинулись дальше, к конечной автобусной остановке. Катя торопилась: передать, да и дело с концом! –  и «трудному подростку» приходилось  ее догонять. Так и шли – мимо хлебных ларьков и стихийного рынка, где с перевернутых ящиков продавали комнатные цветы, варенье и грампластинки. Дождевые горошины больше не сыпались, остались лужицы, которые продавцы торопливо вытирали со своего товара. Катя то и дело оглядывалась кругом. Эти выбоины асфальта и ржавые качели помнили ее девочкой. Вот в этом блекло-зеленом доме, над вывеской магазина цветов, – квартира, где она жила с родителями, до того как они загорелись идеей переезда в хороший район. Отец тогда трудился на заводе и на заработки не собирался.
Но вместо ответа Катя сама спросила:
– Толя, а сам-то ты что – не можешь записку родителям передать?
– Я уже три раза передавал, – Маслёнкин шмыгнул носом. – Зря стараетесь: им по барабану – и матери, и Ромке. Ой…
Мимо них по шоссе, переваливаясь в лужах, выползал на конечную остановку автобус. Катя так и остановилась с открытым ртом на краю тротуара: ее буквально обдало водой из-под колес. Праздничный белый на бирюзе окрасило мутно-серым. И что теперь, домой, переодеваться? До шести все равно не успеет. Потом, она ведь пообещала Марии Константиновне.
– Екатерина Юрьевна, я вам помогу, подождите, – засуетился Маслёнкин. – У вас есть влажные салфетки?
– Возьми, – Катя открыла сумочку, отвернулась, чтобы он не видел выступивших слез и некрасивой гримасы.
Маслёнкин вытащил салфетки, поблагодарил и попытался оттереть несколько капель. Катя осторожно взяла у него салфетку. Закончив, выбросила мокрый серый комочек в урну, критически оглядела результат. Выглядело чище, но ненамного.
– Спасибо, Толя. И все-таки – почему ты в школу не ходишь?
–  Зачем?
– Ну, чтобы стать уважаемым человеком, добиться успеха, – услышала Катя свой не слишком уверенный голос. – Работать на благо своей семьи, страны. Быть нужным. Востребованным. Приносить пользу другим людям. Помогать…
– Уважаемым? Уважают тех, у кого бабло! Я уже себе почти на планшетник заработал, машины мою в автосервисе.
– Ты их всю жизнь мыть собираешься?
– Жизнь большая, – по-взрослому отозвался Маслёнкин.
– Вот именно. Знаешь, про успех, наверное, я неправильно сказала. Важнее понять, кто ты на самом деле. Быть счастливым на своем месте. По-своему.
– Я и счастлив, – подтвердил Маслёнкин. – Вот скоро планшет куплю, игр новых крутых накачаю.  А вы-то сами, Екатерина Юрьевна, счастливы?
Катя улыбнулась и пожала плечами.
Они остановились у одного из подъездов. На двери красовалась надпись: «Бурый лох». 
– Вот мы и пришли. Мамы и Ромки все равно нет. Сами зайдите, проверьте. Я вам заодно и платье почищу.
– Не надо чистить.  – Катя раскрыла сумочку. –  Передашь записку?
– Передам. – Маслёнкин засунул сложенный листок в карман. –  Если это так нужно.
– Думай лучше о том, что тебе нужно.
Пошарив в сумке, Катя вдруг побледнела.
– Телефон? Где мой телефон?!
Она начала судорожно выворачивать сумку, кармашек за кармашком. Вытряхнула кошелек, ежедневник, еще какие-то бумаги.
Маслёнкин, вытаскивая ключи, замешкался и опустил их обратно в карман.
– До свиданья, – пролепетала Катя,и, на ходу застегивая сумку, побежала на старых, испытанных «платформах» к остановке. Должно быть, около шести. Петр!
– Подождите, эй! Екатерина Юрьевна! – Маслёнкин догнал в три прыжка и схватил за руку. Другой рукой он протянул Кате ее «Нокиа». – Я там… у подъезда… Вы уронили.
Он отвернулся.
– Спасибо, – сказала Катя охрипшим голосом. А потом еще раз посмотрела на Маслёнкина.
Автобус не заставил себя долго ждать. «Не успею. Обидится. Уйдет. Постараюсь объяснить…» –соображала Катя по дороге. Было тревожно, как в детстве, когда за тройку по физике мама пригрозила отдать соседской девочке ее велосипед. Телефон в руке молчал, по почему-то казался теплым.
***
В Le Plaisir звучала приглушенная музыка, сквозь римские шторы проглядывали городские сумерки. За одним из круглых столиков, на поверхности которого чернел отключенный айфон, Петр постукивал пальцами по тяжелой папке нераскрытого меню. А перед ним стояла Катя – тяжело дыша, растрепанная, в платье в два горошка – белый и грязно-серый.
Пётр посмотрел на свои швейцарские часы, потом на Катю. Велел ей сесть. Она села, налила себе воды, сделала несколько глотков.
–   Я всего лишь на полчаса, Петь, ну не сердись.
–  И кого же вытаскивала на этот раз?
– Да, в общем-то, не вытаскивала, – Катя улыбнулась. – Так, проводила одного мальчика, по просьбе Марии Константиновны. Представляешь, он хотел украсть у меня телефон, а потом вернул! А до этого мы с ним разговаривали…
– Снова Мария Константиновна. Ты хоть помнишь, какой сегодня день?
– П-помню – сегодня два года, как мы познакомились.
– Я хотел, – Петр вздохнул, – именно сегодня предложить тебе стать моей женой. Но за два года я ни разу не почувствовал, что ты – моя Катя. Ты чья угодно. Только не моя. У тебя на всех есть время и силы, а я один занимаюсь ремонтом, бегаю как проклятый по магазинам, подбираю обои в тон ламинату. Лишь бы тебе понравилось, и ты наконец-то решилась. Почему я все время оказываюсь один?
– Я тоже этого хочу. Но боюсь.
–  Вот только не начинай старую песню про маму.
– Просто люди иногда просят у меня помощи. А ты помнишь, как я год назад, в Питере, в отпуске, тебя тоже попросила – отключить телефон и не заходить в сеть? Хотя бы неделю побыть только вдвоем. Тогда как раз пришли мамины анализы, и я успокоилась.
– Это когда ты напилась одна в номере до поросячьего визга?
Катя отставила воду в сторону.
– После того как ты ушел с этой... 
– Да! –  он сорвался на фальцет. – С питерской Юлькой, которую я не видел с четвертого курса и случайно встретил в метро. И ей, между прочим, тоже понадобилась помощь!
– Я осталась одна. Тебя не было несколько часов.
– Обязательно было напиваться, пока мы с ней пытались починить ноутбук?
– От тебя пахло чужими духами.
– А от тебя перегаром, как от твоей матери! – продолжал визжать Петр. – Мария Константиновна ведь знала, что твоя мать алкоголичка, они же вместе работали, так? Я просил познакомить меня с нормальной! Что плохого в том, что я хочу для своих будущих детей нормальную мать?
Он поднялся, отодвинул стул и вышел. Несколько минут, пока Петра не было, Катя смотрела в бокал с водой. Потом он вернулся, подошел и взял ее за руку.
–  Прости. Сорвался. В самом деле – выходи за меня замуж. Я не должен был так говорить. Ты никогда не будешь как твоя мама. Ты же моя самая замечательная Катюша, у тебя  золотое сердце. И дурацкое платье. Тебе не по статусу носить такие вещи, – он полез в свое портмоне. – Возьми денег, купи другое.
– Не надо.
 Катя встала.

Дома Катя смотрела в стакан. Напротив на табуретке сидела Алла и пыталась вернуть ее к жизни. Катя думала о Петре, который всегда один, и о себе, которая ему не может помочь, потому  что помочь можно не всем. А никому не помогать – одна останешься, так мама учила. Маме Катя впервые в жизни ничего о случившемся не рассказала. Это было бы слишком больно для нее. Мама похрапывала в соседней комнате: в кресле – халат, на подушке – очки и книга.
Прикрыв дверь поплотнее, Катя потянулась к початой бутылке, извлеченной из кухонного шкафчика: она знала, что мама прячет ее туда, на одну и ту же полку, много лет. Иногда делала вид, что не знает.
В стакане забулькало. Алла выгнула татуированную бровь.
–   Разве так надо праздновать твое освобождение?
– Не надо, – всхлипнула Катя. – Он хороший.  Это я не в свои сани села.
– Ты тоже хорошая. Даже слишком. Возьми и напейся. Хоть проревешься как следует, – посоветовала Алла.
– Не могу я так, по заказу, плакать, – отозвалась Катя.
Алла встала и отодвинула табуретку.
– Надевай свое новое платье и пошли гулять, три часа уже тут киснем. Погода супер!
– Я его вы-бросила, – вот тут уже Катя была близка к настоящим слезам.
– Тогда – в магазин за новым. Срочно. Поможет. Это я как психолог!
Катя встала со своего табурета и понуро пошла за Аллой. А потом решила вернуться. Взяла со стола стакан и выпила залпом. Понаблюдав за ней из прихожей, Алла тоже вернулась, подошла к столу, налила – и сделала то же самое.
***
Минут через двадцать подруги, оживленно болтая, заходили в роскошно оформленный бутик торгово-развлекательного центра. На прилавке, рядом с ярлыком SALE, едва помещались сложенные стопочками платья, юбки, блузы, кардиганы и топы всех мыслимых цветов и оттенков.
–  Забудь уже про горошек. Он должен символизировать для тебя зависимые отношения прошлого. Поняла? – Алла даже подняла вверх палец. – Ты выбросила отжившие мечты в мусорный контейнер!
Румяная и повеселевшая Катя с легким вздохом вернула на прилавок белый горох – теперь уже на ярко-салатовом фоне. И нерешительно потрогала роскошный алый шелк, который уже протягивала ей подругина рука с такими же, в тон, ногтями.
– Это мы тоже берем, – Катя едва успевала следить за ее руками, – Смотри, какой вкусный, густо-шоколадный цвет и приталенный силуэт. И это, коралловое, из летней коллекции. Лиловый, пожалуй, нет. Он – холодный, ты – теплая. А вот черный – это беспроигрышный вариант. Есть у тебя маленькое черное платье? Как, до сих пор нет?..
– Оно без скидки, ты не заметила? – попробовала защититься Катя.
– И что? Разве ты дешевле стоишь? А я на правах подруги не могу сделать тебе подарок?!
Нагруженная тряпьем Катя скрылась в примерочной.

– Вот с этого пусть начнется твоя новая жизнь! – воскликнула Алла, когда они покидали бутик с охапкой хрустящих пакетов. – В нее придут те, кто будет тебя  любить и ценить. Ты же красивая. Женственная. Ты похожа…
«Я?!» – только и подумала Катя, и в этот же миг перед глазами каруселью закружились выбранные Аллой платья – черное, коралловое, шоколадное, алое. «Где же здесь я? Какая из этих одежек моя? Может быть, та, что сейчас валяется в мусорном контейнере, если никто не подобрал?» Чтобы удержать обновки в руках и перевести дух, пришлось сесть на лавочку.
– Что такое?
–  Ал, погоди…  Ты так быстро их выбрала для меня, что я не успела подумать.
–  Тут и думать нечего – классные платья!
– Дело не только в платьях. Помнишь, ты мне что-то говорила о вытеснении желаний?..
Алла внимательно посмотрела на Катю.
Договорились, что платья Алла пока заберет себе – на хранение.

Зажав двумя пальчиками нос, Катя заглянула в провал контейнера. Конечно, нету. Вероятно, злополучный «горошек» подобрала придурковатая бродяжка Маруся, которая каждое утро совершала свой маршрут по мусорным хранилищам окрестных дворов и питала особенную слабость к тряпкам, неважно каким. «Да пусть носит, хвастается, радуется…» – беззлобно думала Катя, отходя от контейнерной площадки. Едва только утренний ветерок прогнал запах помойки, она схватилась за сумочку – раздался телефонный звонок.
– Екатерина Юрьевна?
– Да… – внезапно кашлянув, отозвалась она, – здравствуйте, Мария Константиновна.
– Ты Петю-то прости. И меня. Если бы я знала, что у вас такое важное свидание назначено, ни за что не стала бы тебя просить провожать этого несчастного Маслёнкина. Пете я все объяснила. Он очень ждет твоего звонка. Екатерина Юрьевна?..
Катя глубоко вздохнула и нажала на красную кнопку.
Жужжание старого телефонного аппарата – она всегда выбирала такие рингтоны – доносилось из сумочки еще минут пять. Потом стихло. Под платформами любимых туфель хрустела листва. Катя шла по тротуару на работу и думала о своих двадцати шести Маслёнкиных, а совсем не о завуче. О женихе она подумает в другой раз. Сама. В глазах то и дело вспыхивала улыбка, как дерзкий горошек детства, когда можно играючи перемахнуть через самый высокий забор – и ничего тебе за это не будет.