1. Погиб космонавт Владимир Комаров

НА СНИМКЕ: Испытатель «Союза» Владимир Комаров и та фотография, на которой он расписался перед стартом.

Перебрав имеющиеся сегодня материалы об этой трагедии, случившейся 24 апреля 1967 года, я выбрал рассказ журналиста и писателя Михаила Реброва. Он был очевидцем старта корабля, был в ЦУПе в момент его гибели и лично знал космонавта.

Кстати, в 1965 году Сергей Павлович Королёв задумал послать в космос журналиста, и Михаил Ребров проходил медицинское обследование.

Представляю, сколько раз журналисту приходилось воевать с цензурой, придумывать намёки на реальные события, о которых говорить «не рекомендовалось». Этот рассказ он написал уже тогда, когда это стало возможным.

Но и теперь автор сохранил главное, что хотел сказать: работа космонавтов так трудна и смертельно опасна, что, замалчивая неудачи нашей космонавтики, мы принижаем героизм этих людей. Правда, образ героя очерка остался неизменным с советских времён: он действует решительно, думает возвышенно и говорит «правильные» слова, хотя, вообще-то космонавты ведут себя, как все нормальные люди, нередко реагируя на нештатные ситуации крепким словцом, а порой и нарушением инструкций.

Недосказанность, полуправда, а то откровенные сокрытия обернулись против нас. Не знаю, случайно или нет, но в последнее время в самых различных изданиях появилась серия публикаций о «космических катастрофах» и «павших на орбите». Авторы, претендуя на «сенсационную правду», ссылаются на вышедшие в США книги Джеймса Оберга «Красная звезда на орбите» и «Раскапывая советские катастрофы». <…>

Одна короткая цитата из этого откровения о полете «Союза-1». «Предсмертные крики Комарова зафиксировали американские наблюдательные станции. Он знал об обречённости ещё на орбите, и американцы записали его душераздирающие разговоры с женой, Косыгиным, а также с друзьями из группы космонавтов. Когда начался смертельный спуск корабля на Землю, он только отметил нарастание температуры, и после этого были слышны лишь его стоны и, похоже, плач...». <…>

... Идея создания нового корабля, который должен прийти на смену «Востоку», родилась у Сергея Павловича Королева вскоре после полёта Юрия Гагарина. Главный конструктор не дожил до того дня, когда начались лётные испытания «Союза». Они прошли без него и показали, что корабль ещё «сырой», нуждается в доводке.

И это делалось, хотя и несколько поспешно. Беспилотные испытания следовало продолжить, и такие голоса звучали, однако их заглушали самоуверенность, а быть может, и честолюбие разработчиков. Наверное, в каждой точке зрения есть своя доля истины. Но тогда, по тем или иным причинам, не смогли спокойно и взвешено подойти к решению вопросов. К тому же близился Первомай, праздники, увы, привыкли отмечать «рапортами и подарками». Полет «Союза» в пилотируемом варианте планировался на конец апреля 1967 года.

Группа журналистов прилетела на Байконур за несколько дней до старта. Официальная встреча с экипажем планировалась на более поздние сроки; мимолётные, накоротке, случались почти ежедневно. Приветствия, шутки, стандартное «Как настроение?» – не более того.

В монтажно-испытательном корпусе готовили корабль и ракету. До нас доходили слухи, что при одной из проверок отказал клапан системы наддува азотных баков. Потом проявился ещё какой-то дефект. И то, и другое быстро устранили, но нервы эти «бобы» потрепали всем.

В один из дней я зашёл к Володе в номер (он жил в гостинице на «двойке» – Площадке № 2) и сразу понял, что появился некстати. Извинился и прикрыл дверь, но он вернул меня: «Что-нибудь срочное?» – «Нет, просто так, поговорить, помолчать». Он улыбнулся: «Садись, помолчим».

Володя всегда был немногословен, в споры не ввязывался, больше слушал, своё мнение высказывал сдержанно и коротко. Программу полёта он комментировать не стал. На вопрос о риске ответил не сразу.

– Риск? – он повторил это слово и, чуть помедлив, как бы заглядывая в себя, начал рассуждать: – Есть необходимый риск – когда человек пренебрегает опасностью во имя великой цели. А есть ради пьянящего чувства опасности, ощущения раскованности, собственной смелости. У риска своя логика, своя героика, своя мораль. Отношение людей к риску, как мне представляется, строится на странном смешении отваги и безысходности, боязни и впечатления, опасности и интуиции, убеждённости и надежды...

Володя вдруг смолк. Закусив губу, сделал долгий выдох. Наверное, минуту он молчал, как бы выверяя слова.

– И все-таки, воля здесь порой надёжнее расчётов, – закончил.
– Ладно, не буду мешать, – собрался уходить я и попросил: – Распишись на фотографии.

Это сейчас никого не удивить автографами космонавта, а в те годы фото с дарственной надписью было предметом гордости обладателя и вызывало зависть у других. Володя сделал это нехотя, даже поморщился, когда ставил роспись и дату (22.04.67 г.), и, возвращая фотографию, сказал: «Остальное напишу потом...».
 
Программа предстоящего полёта, которая не раз видоизменялась, в окончательном виде выглядела так: 23 апреля стартует трёхместный «Союз», его пилотирует Владимир Комаров. На следующий день на орбиту выходит другой такой же корабль, но уже с экипажем. Оба «Союза» должны сойтись в космосе и состыковаться.

Второй корабль брал на борт троих: Валерия Быковского, Алексея Елисеева и Евгения Хрунова. После стыковки Елисеев и Хрунов должны были выйти в открытый космос и перейти в «Союз» Комарова...

Поздней ночью началась подготовка к старту. Освещённая голубыми лучами прожекторов, ракета напоминала рождественскую ёлку. Комаров был в серых брюках и синей куртке. Перед посадкой в корабль Володя помахал нам рукой. Потом мы услышали его по громкой связи:

– Самочувствие отличное. Закрепился в кресле, у меня всё в порядке. Дайте сверку времени.

Голос его был твёрд, совсем не такой, как накануне: без нотки волнения, без тени неопределённости.

– Жду сверку времени, – повторил он и назвал свой позывной: я – «Рубин».
Долгие переговоры, уточнения, вопросы и ответы. Наконец, команда: «Есть контакт подъёма!»

Но вот погас в небе огненный хвост ракеты. Растаял в утреннем мареве бело-голубой след инверсии, и космос донёс до Земли слова:

– Я – «Рубин», есть отделение третьей ступени...

Неприятности начались с того, что одна из панелей солнечных батарей не раскрылась. Это означало, что «активный» корабль не получит достаточного количества энергетики, и ставило под сомнение возможность стыковки с другим «Союзом». Комаров понял, что нелепая случайность может сорвать программу полёта, и не скрывал своего огорчения. Пружинный механизм, откидывающий «солнечные крылья» корабля, в принципе прост.

Конструкция надёжно работала в барокамере при различных нагрузках, искусственно создаваемых помехах и вдруг... закапризничала. Володя попытался стукнуть ногами в то место, за которым находился злополучный механизм, но освободиться от стопора не удалось. В очередном сеансе связи он доложил:

– Параметры кабины в норме, – и после паузы. – Не открылась левая панель, зарядный ток 13-14 ампер, не работает KB связь. Попытка закрутить корабль на Солнце не прошла. Закрутку пробовал осуществить вручную...

Земля тоже обдумывала варианты спасения программы, но панель не раскрывалась. Неполадки на борту могли привести к нарушению теплового баланса и израсходованию электроэнергии в первые сутки полёта. Всем было ясно: в таком положении «Союз» трое суток не пролетает.

Заседание Государственной комиссии проходило «за закрытой дверью». Никакого иного решения, кроме того, что она приняла, быть не могло: старт второго корабля отменить, баллистикам просчитать подходящий виток для посадки Комарова.

Прошли сутки. За это время Володя пробовал выполнять манёвры, контролировал работу бортовых систем, часто выходил на связь, давая квалифицированную оценку технических характеристик нового корабля. Он ещё не знал решения Госкомиссии, но понимал: возникшие осложнения заставят программу свернуть.

Отмена пуска «Союза-2» испортила настроение его экипажу (кстати, дублёром Комарова был Юрий Гагарин). Космонавты меж собой корили Госкомиссию за перестраховку и нерешительность, вспоминали, как поступал в подобных случаях Королёв, но всё это были лишь разговоры в своё утешение.

Утром 24 апреля на борт передали распоряжение о посадке. Володя воспринял его спокойно. На восемнадцатом витке, через 26 часов 45 минут после запуска, он сориентировал корабль. Тормозная двигательная установка включилась где-то над Африкой, двигатель отработал расчётное время (в репортаже с орбиты Володя назвал точную цифру секунд, кажется 140), несколько позже у юго-западных границ страны снижающийся корабль вошёл в зону радиовидимости наземных станций слежения.

Наша журналистская группа собралась во дворе МИКа. На втором этаже административной части монтажно-испытательного корпуса одну из комнат занимала Госкомиссия. Из раскрытого окна доносились голоса собравшихся, были слышны доклады информатора по громкой связи, звучали и сообщения Комарова с орбиты. Информации для репортажей было мало. Подробности мы узнавали от космонавта Алексея Леонова, который часто спускался к нам и пояснял, что происходит на этом этапе полёта.

Главный конструктор академик В.П. Мишин, председатель Госкомиссии К.А. Керимов, президент Академии наук М.В. Келдыш, министр общего машиностроения С.А. Афанасьев, маршал авиации С.И. Руденко, другое высокое начальство обменивались короткими репликами, которые не вызывали никакой тревоги.

Помню тягостную тишину, когда связь с «Союзом» прервалась. И хотя это соответствовало циклограмме посадки, молчание всегда тревожно. Вскоре «прорезался» голос Комарова. «Рубин» докладывал спокойно, неторопливо, без какого-либо волнения. Журналисты отреагировали на это бурным восторгом, начался оживлённый обмен мнениями. И тут «по циркуляру» поступило короткое сообщение: «Объект прошёл зону. Время видимости две секунды». А вслед за этим уточнение: «Предполагаемая точка приземления - пятьдесят километров восточнее Орска». Леонов пояснил: «Южный Урал, Оренбургская область». И добавил: «Володя держится молодцом».

Разговор прервал доклад с поискового самолёта «Ан-12». Командир сообщал: «Вижу «Союз», рядом люди. К кораблю идут машины...».

Из окна второго этажа послышалось оживление. Весёлый настрой прервало сообщение из района приземления: «Космонавт требует врача». Не помню точно, но кажется в этой фразе было ещё и слово «срочно». Начали думать, гадать, строить предположения. «Ушибся, повредил ногу, перелом» – чего только не говорилось. Не было одного – мысли о трагедии.

Хорошо помню, как кто-то наверху (по-моему, маршал Руденко) стал повторять короткую фразу. «Объект прошёл зону. Время видимости две секунды». И рассуждать: «Почему только две? Локаторы должны были вести его дольше? Ведь спуск на парашюте длится значительно больше времени?..»

Ответ на эти вопросы ещё не был найден, когда поступил сигнал бедствия.
К вечеру мы узнали подробности. А случилось вот что. Отказала парашютная система. Купол полностью не раскрылся. Володя Комаров погиб мгновенно, без криков и плача, в момент удара «Союза» о землю с огромной скоростью.

Мгновенно... Так нам сказали. Но так ли было на самом деле? И что за этим «мгновенно»?

Володя отлично знал технику и понимал логику всех процессов. К тому же на корабле множество приборов, которые фиксируют и предупреждают. Все эти стрелки, табло, лампочки, тумблеры образуют ясное целое, где сосредоточено происходящее.

Программное устройство выдавало команды, но их исполнение не было адекватным. Космонавт это уловил сразу. Нервная взвинченность превращала хаос видений, клейкую паутину сигналов в отчётливое понимание безвыходности его положения.
«Что он должен сделать? Что может? Что?..» – мысль работала быстро. Невнятица отступила. Случившееся представлялось в подробностях и целом.

Шоковый период прошёл. Кошмар первых минут, когда он очутился в темноте безнадёжности, сгинул. Не ситуация исчезла, а страх перед ней. Доказательством тому не слова, а то, как разворачивались события.

Без истерики и надрыва, просто и внятно Володя передал на Землю:
– Все идёт не совсем ладно...

Его репортаж был скупым. Он сообщал только то, что считал особо важным. А корабль мчался к Земле. Двигатель мягкой посадки не мог погасить столь стремительное падение. При ударе спускаемый аппарат лопнул, внутри возник пожар. Когда огонь забросали землёй, обнаружили останки космонавта.

Спасатели из группы поиска сигнальными ракетами сразу же сообщили о ЧП. Среди обусловленных кодов сигнала о гибели не было, самый тревожный содержал требование о враче. Его и передали.

Уже в Москве я увидел небольшой цинковый гроб и то, что осталось от Володи. Главком ВВС маршал К.А. Вершинин после мучительных раздумий распорядился показать это космонавтам – летавшим и не летавшим, – чтобы не строили иллюзий и осознанно шли в полёт.

Вот, собственно, и все.

Время не стёрло память о Володе Комарове. Помимо сердца её хранит ещё и книжка, которую написал о нем. В ней, к сожалению, нет того, о чём я рассказал сейчас. Тогда это не разрешалось.

Признаться, тогда мне по большому секрету рассказали другую версию гибели космонавта: вначале не раскрылась одна панель солнечной батареи, а перед посадкой не сложилась уже открытая. Это привело к вращению корабля при входе в плотные слои атмосферы и закрутке стропов парашютной системы.

А в день гибели мне шепнули о том, что «Голос Америки» сообщил, что на орбите умирает Комаров.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/09/03/217