След на земле Кн. 2, ч. 2, гл. 23 Казачка Груня

гл.23 Казачка Груня.
(сокращенная версия романа)

1
        Вечером, когда горизонт над  бывшим хутором Пятиизбянка за Доном, окрасился багровым закатом, напоминая о кровавом побоище, Егор был вызван к начальнику штаба. Его непосредственный начальник, майор Грошев, поставил перед ним задачу: завтра до рассвета выдвинуться со своим взводом на 20 километров в сторону Сталинграда, к хутору Кривая Музга, где организовать оборонительные позиции и подготовить все необходимое для приема пополнения.
        - О своем прибытии доложишь командиру роты, старшему по Пункту приема и распределения. Будешь взаимодействовать с ним. Там же получишь подкрепление для своего взвода. Задача ясна?
        - Так точно, товарищ майор. До рассвета выйти в хутор Кривая Музга. Там поступаю в распоряжение начальника «перевалки», организовываю оборону и встречаю подкрепление. Жду от вас дальнейших распоряжений, - доложил старший сержант Никишин, как усвоил поставленную задачу.
        - Правильно. Сейчас подготовь людей к переходу, проверь экипировку,  а потом короткий сон. Действуй.
        Егор пошёл выполнять распоряжение. Он понимал, что командир полка и штаб со взводом охраны передислоцируются в Калач, но недоумевал, что прием пополнения для полка будет доверен старшему сержанту, а не офицеру. Ведь когда его маршевая рота прибыла на «перевалку» ими занимался целый капитан. Но приказ, есть приказ. 
        Он построил остатки вверенного ему штабного взвода, в котором насчитывалась всего дюжина бойцов, и довел до них поставленную задачу. Среди его подчиненных были и вчерашние дозорные: пышноусый Кузьма Сомов и болтливый Савелий Тараторкин. Обоим очень подходили их фамилии. Последнего Егор назначил дневальным, который должен был поднять взвод в четыре часа утра.
        В назначенное время, когда бесконечные туманности горизонта вдруг потемнели, как это бывает перед рассветом, а скупая августовская роса увлажнила воздух и землю, взвод выдвинулся в указанном направлении на Кривую Музгу. Сегодняшний день обещал быть знойным и хотелось добраться до места побыстрее, чтобы до солнцепёка успеть оборудовать траншеи и блиндаж. Дюжине бойцов предстояло выкопать оборонительные траншеи на полный состав взвода, ведь Егор не знал точно, к какому времени получит своё пополнение.
        К месту назначения они прибыли за три с половиной часа. Хутор встретил их угрюмой тишиной и необычными строениями. Архитектура Кривой Музги разительно отличалась от Пятиизбянки, хотя между ними всего двадцать с хвостиком километров. Здесь были в основном низкие, приплюснутые избы из самана, темно-коричневого оттенка, под цвет августовской выгоревшей на солнце степи, с маленькими окошками, похожими на амбразуры. Как и Пятиизбянка он выглядел вымершим, хотя в деревнях в это время суток всегда бурлит оживленная трудовая жизнь. Но приближающаяся война вынудила жителей эвакуироваться на восток.
        Доложив о прибытии взвода высокому худощавому капитану, начальнику «перевалки», старший сержант Никишин получил от него в своё распоряжение левую окраину хутора. На поселковой карте, а скорее схеме расположения Кривой Музги, ему было показано, где должны быть оборудованы траншеи и окопы.
       - Блиндаж можешь не готовить. Эти мазанки с метровыми стенами даже лучше, чем «накатка», да и погреба можно использовать, - советовал Егору капитан и, ткнув в квадрат крайней избы, предложил ее в качестве наблюдательного пункта. – Давай действуй, ставь задачу своим орлам, и через час подходи сюда. Будем встречать эшелон, и тасовать людей.
       Приведя «взвод» на левую окраину хутора, Егор воотчую убедился в правильности слов капитана. Во-первых, «НП», находясь на пригорке, позволял вести обзор западной и южной стороны ландшафта. Во-вторых, в самой избе было просторнее и прохладнее, чем в блиндаже на солнцепёке. Толстые, до метра, стены гарантировали защиту не только от пуль, но и от снарядов небольшого калибра.  В-третьих,  траншеи можно было прокопать прямо в огороде с обеих сторон «мазанки».
       Осматривая своё убежище, Егор в одной из комнат неожиданно наткнулся на больную женщину. Она лежала на низком топчане и тихонько стонала.
       - Почему вы не эвакуировались? – спросил он от неожиданности строго, будто эта больная женщина мешала ему организовывать  оборону.
       - Дочка ушла искать подводу, - ответила она с отдышкой. – Пешком мне не дойти. Ноги отказали. Сил нет.
       «Значит, в избе обитает ещё и дочка, - озабоченно подумал Егор. Ему хотелось чувствовать себя хозяином положения, все же командир, как-никак, а забота о бабах, была лишней обузой. – Хотя, они в своём доме и не мне указывать им на дверь. Вот только, если попрут фашисты, за их безопасность я не поручусь. Может, эта дочка найдет телегу, да уедет из хутора?»
        Но тут в комнату вошла молодая хозяйка. Она вопросительно устремила взгляд больших карих глаз на стоявшего среди комнаты военного. Казалось, эти большие глаза в обрамлении густых и длинных ресниц, пронизывали Никишина насквозь, подробно изучая его надежность и саму суть. Но и Егор внимательно смотрел на девушку не в силах отвести очарованного взгляда. Смуглая, стройная красавица с гордо посаженой головой, красивым круглым волевым лицом, с убранными в тугой пучок волосами,  бездонными глазами, прямым, тонким носом, с алыми припухшими губами, чем-то напоминала ему Марину. Только эта девушка была значительно грациознее и целеустремленней. Над губой, к уголкам рта едва заметно проглядывался тёмный пушок, признак темперамента и необузданной страсти. Да и спортивная стройная фигура с волнительным бюстом выделяли её перед бывшей зазнобой. Ей было лет восемнадцать-девятнадцать. Казачка в самом соку.
         Наконец девушка перевела взгляд на мать и печально проговорила:
         - А подводы я опять не нашла. Может, давай на тачке тебя повезу?
         - Куда же ты меня довезёшь на тачке-то? Ведь и вещи какие-то взять с собой нужно. Только измучаешь себя. Нет, доченька, давай-ка иди одна. Тебе здесь никак оставаться нельзя. Сама понимаешь, придут фашисты в хутор, они тебя в покое не оставят. Пощады не будет. А мне заготовь побольше воды, ну и еды чего-нибудь. Может, оклемаюсь, да переживу помаленьку.
         - Молчи, мама. Без тебя я никуда не уйду, что бы ты ни говорила. А фашисты в хутор не войдут. В хуторе сейчас столько солдат, что яблоку упасть негде. Они защитят. Правильно я говорю, товарищ военный? – девушка снова перевела взгляд на Никишина, слегка подмигнув глазом, чтобы он её поддержал.
         Но Егор молчал. Он не мог ей сказать ни «да», ни «нет».
         «Если я скажу «да», - думал он, - только обнадежу, а на самом деле произойдет тоже самое, что и с хутором Пятиизбянка, из которого пришлось отступить, и от которого ничего не осталось. Если я скажу «нет», она подумает, что я трус, который и сам не верит в успех раньше времени». 
         - Ну вот, мама, молчание знак согласия, - уверенно сказала девушка.
         Егору же стало неловко за свое молчание. Разрядил ситуацию посыльный от капитана, который передал его приказание срочно явиться на командный пункт.
         Оставив за себя ефрейтора Сомова, Никишин поспешил к начальнику «перевалки». Но мысли его при этом были заняты молодой казачкой, с которой он так и не успел познакомиться. «Вернусь, а её уже не будет», - он боялся себе признаться, что не хочет, чтобы девушка ушла из хутора, хотя и понимал, какая ей грозит опасность. Перед глазами стоял её образ, карие глаза и пухлые чувственные губы.
        На перевалочном пункте при капитане Егор провел целый день. Ему пришлось под руководством начальника «перевалки»  принимать поступившее из эшелонов пополнение, распределять их по подразделениям, доукомплектовывая те, что понесли потери, а также составлять списки формируемых резервов, подбирать командиров отделений, выписывать накладные на получение оружия и боеприпасов. Отобрав людей себе во взвод, в первую очередь, отправил их готовить линию обороны. После доклада в штаб полка, который передислоцировался ближе к Калачу, получил команду оставаться в распоряжении капитана. По его словам завтра ожидалось поступление ещё одного эшелона.

2

        Девушку он застал у плиты и внутренне обрадовался этому факту. Она готовила ужин. Он со стороны снова любовался ею, словно загипнотизированный её красотой. От плиты на её лице отражались блики пламени, делая его позолоченным и волшебным.
        - Как вас зовут, - спросил он с некоторой робостью.
        - Груня, - повернув голову к нему и улыбнувшись, ответила она, - а вас?
        Егор представился и почувствовал, как к нему возвращается смелость и легкость для общения. «В самом деле, - сказал он себе, - чего это я трушу. Вон с фашистами до смерти бьюсь, не боюсь, а этой красавицы испугался. А ведь она мне улыбнулась, значит, и я ей симпатичен. Вот возьму сейчас и прямо скажу ей: «Ты мне нравишься, Груня!».
Однако вместо этого сказал совсем другое.
        - Вы замужем, Груня? – и смутился от того, что спросил глупость.
        - Нет, не замужем, Егор, - ответила Груня со вздохом, отчего послышалось сожаление в её ответе. – Конечно, в наших местах девушки рано выходят замуж, но у меня как-то не получилось. Война началась.
        Услышав подробный ответ на свой вопрос, Егор откровенно обрадовался. Усталое лицо Никишина посветлело, а самые смелые мысли стали будоражить его сознание. Ему захотелось, чтобы Груня стала его девушкой, его возлюбленной, его женой. Он понимал, что на войне это не возможно и не имеет на это права, но желание было сильнее.
        Потом, после проверки своего взвода и оборонительных редутов, когда над хутором повисли прозрачные сумерки, Груня пригласила Егора поужинать с ними. Он по достоинству оценил умение девушки готовить и не скупился на похвалу.
        - К сожалению, чая у нас сегодня не будет, - сказала виновато Груня. – В нашем бассейне закончилась питьевая вода, а в колодце она солоноватая, невкусная. На щи и супы она подходит, а вот для чая – нет. Чай получается невкусным.
        - Обойдемся без чая, - сказал Егор, чтобы успокоить хозяйку. – Только как же вы здесь живёте без настоящей питьевой воды? И где берёте её?
Откровенно говоря, ему трудно было понять, что в колодце не ключевая питьевая вода, а непонятно что. Он мигом вспомнил, какая вкусная колодезная вода была у них в Красавских Двориках.
        - Да так и живём. Привыкли. Для питья воду привозим на тачке из ключа километрах в трёх отсюда и наполняем бассейн, ну а для всего остального подходит та вода, что в колодце. В ней много каких-то солей и она даже считается полезной, только не очень вкусной. А жить у нас здесь хорошо, - не без гордости заметила Груня. – Хутор наш богатый. Это сейчас ничего нет, потому что война и многие эвакуировались. Скот весь угнали на Волгу, чтобы врагу не достался. Сами понимаете, когда наши войска отступают, приходится страховаться. А до войны у нас было хорошо, весело.
        Егор слушал девушку с удовольствием, отмечая и её чудный бархатный голос, не детский, девичий писклявый, а глубокий, и в тоже время легкий, певучий. Ему в ней нравилось всё. Причем ему казалось, что он влюбляется больше и больше. Ему страшно захотелось заключить её в свои объятия и целовать, целовать, целовать. Он предложил ей прогуляться, подышать воздухом, только бы побыть с ней наедине. Она же колебалась, не зная как поступить.
        - А хотите, сходим сейчас с вами за водой, и если успеем, то попьём потом чай? – предложил он.
        - Поздно уже. Темно, да и путь не близкий, - неуверенно возразила она.
        - Иди, доченька, погуляй с ним. Может, это твоя последняя радость в жизни осталась, - послышался голос больной матери из соседней комнаты.
Егору от этих слов сделалось неловко, как будто кто-то застал его врасплох перед намерением взять чужое. И даже когда они вышли на улицу, вдохнули в себя теплый аромат горьковатой ночной степи, он не мог отделаться от этого чувства неловкости. Только предупредив дневального, что отлучится и, погрузив на тачку четыре бидона для воды, он заставил себя преодолеть это чувство.
        Ночь была тихой и звездной, да и неполная луна хорошо освещала открытое пространство. Они шли рядом друг с другом, разговаривая, как старые знакомые. Где-то, вдалеке раздавались отдельные раскаты канонады, напоминавшие о войне. 
        - Это фашисты бьют по нашим позициям? – спросила Груня, среагировав на особенно сильный раскат канонады.
        - Да, фашисты, будь они неладны, - со сдержанной злостью подтвердил Егор. – Из дальнобойных пушек бьют, по нашим тылам наугад. Страх нагнетают.
        - А вы тоже боитесь, - робко спросила девушка.
        Егор немного растерялся от такого вопроса. То как он был задан, не походило на умысел обидеть его, но вызывало на откровение, в котором нелегко было признаться командиру, хотя и младшему.
        - Соврёт тот, кто скажет, что не боится, когда вокруг него рвутся снаряды, взметая к небу груды земли, деревьев, части строений и техники, а то и куски людей, когда над тобой со свистом пролетают, как шмели, осколки несущие увечье или смерть. Человек, если у него нормальная психика, должен бояться. В нем начинает работать инстинкт самосохранения, вынуждая укрыться от опасности. Но когда начинается бой, и ты перестаешь думать о своей шкуре, а думаешь, как попасть во врага, то страх куда-то уходит, - спокойно, вспоминая о пережитом, ответил ей Егор.
        - Понимаю. Мне тоже немного страшно. Но больше я боюсь за маму, за близких людей, за друзей и подруг, за всех кого знаю. И мне бы не хотелось испытать того, о чем ты сказал, - призналась гордая казачка. – Скажи, вы ведь не пустите фашистов в хутор?
        - Конечно, нет, - пообещал Егор, ощущая всем своим существом тревогу Груни.
        - Спасибо. Я верю тебе, Егор, - и она, вдруг остановилась, повернулась к нему и обняла, крепко целуя в губы.
        Земля была теплой, а ковыль, словно матрац, мягкой. Небо над головой было бездонным и бархатным с россыпью звезд-алмазов. Груня была нежной и трепетной. Егор был любящим мужчиной, уверенным, что отдаст всего себя, чтобы защитить эту прелестную казачку.

3

        Уже светало, когда они доставили чистую прохладную воду к бассейну. Груня ушла в комнату матери, а Егор, проверив бдительность дежурившего дневального, забылся глубоким сном на скамеечке под навесом. Спать ему пришлось недолго. Нарушил сон, прибежавший от капитана посыльный с известием о надвигающейся опасности. Немцы снова прорвали нашу оборону у Калача и двигались в направлении Сталинграда.
        Хутор Кривая Музга лежал немного в стороне от главной дороги, но и фашисты не собирались оставлять у себя в тылу какие либо части советских войск. Здесь на хуторе у капитана, начальника перевалочного пункта, помимо взвода Никишина, было ещё два взвода. Приказ сверху был однозначный, держать оборону хутора и задержать немцев, пока перевалочный пункт не будет передислоцирован в другое место. Взвод Никишина на левом фланге, другой взвод на правом должны были сдержать наступление. Третий взвод обеспечивал передислокацию.
       Груня видимо слышала доклад посыльного, потому что на пороге она появилась очень обеспокоенная.
       - Я удавлюсь, если фашисты войдут в хутор, - сказала она тихо, но решительно.
       - Не бойся, милая, не войдут, - сказал Егор твердо. – Если во взводе останется хоть один живой, немцам в хуторе не бывать. А лучше…, - его осенила удачная мысль, - я  уговорю капитана захватить вас с матерью с собой, в тыл. У него наверняка найдется место в транспорте.
       Егор ушёл в штаб перевалочного пункта уточнить задачу и заодно решить вопрос об эвакуации Груни и её матери. Как оказалось, капитан сначала однозначно был против того чтобы брать  с собой гражданских, но потом, пообещал, что если место найдется, то сможет подкинуть их километров на тридцать, сорок.
       - Мы же не в Сталинград уходим, а в назначенный район. Если женщина больна, то как они будут дальше эвакуироваться? Транспорт я же не смогу им выделить. Дальше им самим придется двигаться. Короче, через полчаса, если они надумают, я их заберу. Пусть будут готовы.
        Егор поспешил на свой «НП» обрадовать Груню. Но мать девушки, выслушав условия, отказалась ехать неизвестно куда.
        - Если придется помирать, то лучше дома, на своей земле, чем где-то на чужбине. Ты дочка поезжай, а мне немцы ничего не сделают. На кой я им больная нужна. Даст Бог, свидимся.
        - Нет, мама. Я уже говорила, что не брошу тебя, и давай больше не говорить об этом.  Егор обещал, что не пустят немцев в хутор. Правда Егор, - спросила она.
        - Пока будет жив хоть один солдат, немцам в хуторе не бывать, - подтвердил он.
        - Хорошо. Тогда помоги мне дочка.
        Егор вынужден был сообщить капитану, что поездка женщин отменяется.
        - Да я был уверен, что они не поедут. Да и места, если честно, удобного нет. Ты, сержант, давай держись здесь. Удачи тебе.

         Через час, когда капитан со своей «перевалкой» был уже далеко, на подступах к хутору появились фашисты. Как и перед хутором Пятиизбянка, они пустили в разведку отряд мотоциклистов, которые быстро обнаружили обороняющихся. А вскоре основные силы вражеской пехоты пошли в атаку. Бой длился около двух часов, и эта атака была отбита.
         Во время затишья Груня пробежала по линии нашей обороны и помогла раненым сделать перевязку. Нескольких тяжелораненых оттащила в соседнюю избу. Но она успела подбежать к Егору и украдкой поцеловать.
         - Теперь я сама убедилась, что вы сможете отстоять хутор, - шепнула она ему на ухо, разгоряченная и с блеском в своих карих глазах. 
         Но передышка была короткой и скоро последовала вторая атака. Хорошо, что немцев не поддерживала артиллерия и танки, но и плотный огонь из автоматического оружия был сокрушительным. На этот раз, погибших и раненых у обороняющихся  было значительно больше. Немцы подошли достаточно близко, и следующая атака могла стать последней для защитников хутора.
         От командира второго взвода, старшины Рубцова, защищавшего правый фланг хутора, прибежал посыльный и сообщил, что к хутору идет подмога. Вернее, одна из рот стрелкового полка, отступая, свернула к хутору и должна оказать помощь. «Наша задача, - передал дословно боец, - дождаться её и обеспечить коридор дальнейшего отступления, так как рота сопровождает какое-то важное подразделение».
        Третья атака немцев уже сопровождалась поддержкой. Всё-таки им на помощь пришли танки. Их было немного, всего четыре, но они обеспечивали артиллерийский огонь по защитникам хутора из своих пушек. На этот раз в обоих взводах было по одному  расчету с противотанковыми ружьями, но танки вели обстрел наших позиций с далекого расстояния, и потому эффективность противотанковых ружей (ПТР) была нулевой.
        Егор теперь боялся того, что снаряды могут попасть в избу, где скрывались Груня с матерью. Он то и дело при каждом взрыве оглядывался на дом. Огонь танков не был плотным, но зато довольно точным. Снаряды рвались у самой траншеи. Фашисты тоже пока в атаку не поднимались, ведя огонь и дожидаясь подхода своих танков.
        Очередной снаряд разорвался почти в траншее, совсем рядом с Никишиным. Троих бойцов убило мгновенно. Егору достались несколько осколков и ударная волна. Наполовину присыпанный землёй он пытался встать, но онемевшие конечности не слушались его. В груди что-то булькало и хрипело. Он видел, как к нему опрометью бросилась немного растрепанная Груня. Она что-то кричала, подняла его почти на руки и потащила к дому. Рядом зудели и шлепались в землю немецкие пули, но Груня не обращала на них внимания, обливаясь слезами и твердя как заклинание: «Миленький, не умирай! Держись, Егорушка». Она втащила его в прихожую и, отрывая от подола лоскуты, стала перевязывать раны. Егор сознания ещё не терял, но перед глазами все плыло, и он никак не мог сосредоточить взгляд.
        - Возьми мой автомат, Груня, и держись. Скоро будет подмога, - с трудом говорил Егор, из последних сил пытаясь успокоить девушку. Но силы кончились и он отключился.

4
         Танки приближались медленно, маневрирую по всему пространству степи, наводя страх своим присутствием и меткими выстрелами. И это кое на кого подействовало. В отсутствие тяжело раненного командира, некоторые бойцы, из вновь прибывших только утром, не совладали с нервами и кинулись в бегство.
         Заметив это, выскочившая из избы Груня, закричала:
         - Вы это куда?
         На неё не обращали внимания. Начиналась паника, которая глуха и слепа.
         - А ну, стойте! – снова, что есть мочи закричала молодая казачка и, схватив автомат Егора выпустила очередь над головами беглецов. Она стреляла не для острастки, а от злости, досады и безысходности.
         Но именно это подействовало на дезертиров. Они вернулись в окопы. Груня тоже присоединилась к ним и стала стрелять по фашистам. В это время пришла и подмога. Она была не та, которую имел ввиду Егор. Она пришла с воздуха. Появившаяся в небе россыпь советских самолетов стала пикировать на цепи наступающего врага и бросать бомбы на танки. Один из танков сразу лишился хода и задымил, другие стали менять курс. Самолеты сделали несколько заходов, пикируя на врага, как коршуны на цыплят.  Еще один танк, подбитый метким выстрелом из противотанкового ружья, застыл в неуклюжей позе, выпуская из своего чрева черные фигурки экипажа.
         Эта картина подхлестнула Груню. Окрыленная успехом она выскочила из траншеи и с автоматом наперевес побежала на противника, горланя во всю мощь: «Ура…а…а». К этому одинокому, но задорному девичьему крику стали присоединяться другие, более басовитые голоса. И вот уже хор разноголосья слился в один дружный и мощный крик. Следом за стройной смуглой красавицей  в юбке и с распущенными волосами, бежали одухотворенные бойцы, стреляя по озлобленному и отступающему врагу.
         Однако ответный огонь, поразивший нескольких солдат, вынудил контратакующих сперва замедлить свой бег, а потом и вовсе упасть на землю и начать окапываться. У Груни с собой саперной лопатки не было, и она упала в воронку, образовавшуюся после самолетной бомбежки. Она оглядывалась и смотрела на бойцов, не зная, как её поступить в данном случае. Она сделала несколько выстрелов, но и патроны в автомате закончились.
         Справа, в полукилометре от них, появился транспорт. Это была рота, которую ждали и которой обеспечивался коридор для отступления. Поэтому и состоялся авианалёт  наших штурмовиков, чтобы госпиталь, который прикрывала рота, мог пройти в сторону Мариновки.
         Груня не могла просто сидеть в воронке, хотя со стороны немцев периодически велась стрельба. Она решила, во что бы то ни стало, вернуться к своим позициям. До них было метров  сто-сто двадцать, но для того чтобы преодолеть их нужно было передвигаться ползком. Периодически выглядывая и осматриваясь, она заметила, что недалеко от неё, в такой же воронке лежит другой наш солдат. Кажется, он был ранен. И когда Груня решила перебежать к нему, чтобы оказать помощь, он сам вылез из своего укрытия и пополз к хутору. Груня последовала его примеру, но почти сразу была обстреляна со стороны немцев. Пули ложились совсем рядом с ней. А вот ползущему впереди её солдату повезло меньше. Он снова был ранен в ногу и, громко стеная, корчился от боли. Игнорируя опасность быть подстреленной, Груня быстрее поползла к нему. В это время наши бойцы открыли ответный огонь по фашистам, прикрывая, таким образом, солдата и девушку.
         Она успела добраться до него и оттащить в ближайшую воронку, где без промедления стала оказывать ему помощь. Подол её нижней рубахи был весь потрачен на бинты, но кроме перевязки она ничем помочь ему не могла. К тому же, стоящая летняя жара вызывала у раненого сильную жажду. Добыть воду было негде, и Груня с трудом уговаривала  парня потерпеть. Он всё чаще терял сознание.
         Ей очень хотелось вернуться к своей избе, где она оставила в тяжелом состоянии Егора, но бросить этого солдатика, который был не старше её самой, совесть не позволяла. Только к вечеру, когда заходящее солнце стало оставлять длинные тени и наши бойцы предприняли контратаку, ей и раненому удалось вернуться на первоначальный оборонительный рубеж.
         Первым делом Груня бросилась в избу проведать Егора и мать. К её удивлению, его на месте не оказалось. Мать, на её вопрос, ответила, что часа три-четыре назад в избу заходили солдаты и куда-то унесли раненного сержанта. Куда она знать не могла. Только позже, оставшийся за Егора ефрейтор с пышными пшеничными усами объяснил ей, что сержанта Никишина и других раненых бойцов забрали  в тот самый госпиталь, который эвакуировался на Мариновку. Он посоветовал Груне тоже забирать больную мать и уходить из хутора, который должны были оставить с наступлением темноты.
         - Может, если госпиталь ещё в Мариновке, где готовится новая линия обороны, найдешь своего сержанта.
         - Но у меня больная мама. Я не могу её здесь бросить. Она погибнет, - растеряно ответила девушка.
         - Если вы обе останетесь здесь, то тоже погибнете. Решай сама. Но мы точно скоро уйдём отсюда.
         Груня в расстроенных чувствах пошла готовить мать к отъезду. Тачку ещё вчера вечером Егор поправил, и она могла выдержать долгую дорогу. Выдержит ли эту дорогу мать, девушка была не уверена. До Мариновки было около двадцати километров.
         «А, что если и там, в Мариновке, немцы прорвут нашу оборону, как тогда нам быть с мамой? – эта мысль угнетала больше всего. – Ладно, главное тронуться с места и уйти отсюда, а дальше Бог решит, как нам быть».
         На самом деле, комсомолка Груня Савельева в Бога не верила. Утром, на подходе к Мариновке, небольшая колонна беженцев и отряд отступающих красноармейцев была обстреляна немецкими штурмовиками. Пулеметная очередь пронзила сердце молодой казачки Груни, и тело её матери.

(полную версию романа можно прочесть в книге)