Истоки семейного конфликта Арсеньевой и Лермонтова

          Истоки семейного конфликта Е.А.Арсеньевой и Ю.П.Лермонтова
    Заёмные письма Е.А. Арсеньевой на имя Ю.П. Лермонтова в комментариях В.А. Мануйлова

Речь пойдет о двух общеизвестных заемных письмах Е.А. Арсеньевой на 25 тысяч рублей от 21 августа 1815 года и от 28 февраля 1817 года на имя Ю.П. Лермонтова, опубликованных В.А. Мануйловым в 1948 году [1]. Впоследствии В.А. Мануйлов неоднократно обращался к ним, но его трактовка этих важных биографических документов оставалась без принципиальных изменений. Последний раз Виктор Андроникович их использовал в 1973 году в незаконченной статье «Лермонтов ли Лермонтов?». Ее опубликовал В.А. Захаров в качестве приложения в своей книге «Загадка последней дуэли»[2] в 2000 году, то есть сравнительно недавно.

Первое письмо закреплено законным порядком в Чембарском уездном суде, когда конфликт между Елизаветой Алексеевной и зятем достиг наивысшей точки. «О взаимном доверии между ними, – отметил Мануйлов, – не могло быть и речи, отношения были очень натянуты». И далее: «Заёмное письмо подлежало безусловной оплате. Оно было почти равносильно выплате наличными деньгами…» [3]. Арсеньева брала на себя обязательство выплатить долг Юрию Петровичу в срок через год: 21 августа 1816 года. «А буде чего не заплачу, – читаем в письме, – то волен он,  Лермонтов, просить о взыскании и поступлении по законам…» [4].  В книге же уездного суда под письмом от 21 августа 1815 года обычная в таких случаях помета о погашении долга отсутствует [5].

В чем же заключался долг Арсеньевой и откуда он взялся? В действительности никаких денег у зятя взаймы она не брала. Ее письмо всего лишь расписка в том, что заняла у него 25 тысяч и должна с ним расплатиться не позднее указанного срока.

История долга Арсеньевой Юрию Петровичу восходит ко времени, когда Мария Михайловна, еще будучи 16-летней девицей, получила наследство после смерти в 1810 году отца, Михаила Васильевича. В 1811 году его братья и сестры полюбовно «учинили» раздел имения своего отца, а ее деда, Василия Васильевича в Орловской губернии и положенную долю выделили племяннице. Ей достались крепостные души в селе Васильевском, деревнях Дмитриевке, Михайловке, Масловке и других [6]. Эти души тогда же были записаны за нею в ревизских сказках. Приведем как пример одну из таких записей: «1811 года декабря 22 дня Орловской губернии Елецкого уезда деревни Дмитриевки малолетней девицы Марии Михайловой дочери Арсеньевой от старосты Тита Федорова о состоящих мужского пола крестьянах, доставшихся ей по наследству после покойного родителя ее Михайлы Васильевича Арсеньева и по разделу с родными дядьями ее и тетками в 1811 году положенных по 5-й ревизии за покойным дедом ее… Василием Васильевичем Арсеньевым в оной деревне Дмитриевке» [7].

При разделе со стороны «малолетней» Марии находилась в качестве её опекунши и наследницы после мужа Елизавета Алексеевна. Ей как вдове тоже была отведена доля: седьмая часть недвижимого (земля, имущество) и четвертая движимого имения (крестьяне). Одновременно Марии Михайловне была выделена в виде исключения, авансом, в счет будущего (второго) раздела, и доля из имения еще здравствующей в то время ее бабушки Афимьи Никитичны, матери Михаила Васильевича. Так что невеста Юрия Петровича стала обладательницей двойной наследственной доли, которая значительно превышала долю ее матери: Марии Михайловне досталось 168 душ, а Елизавете Алексеевне всего 28 [8] (дочери две полные доли, а матери - одна неполная). О, так скажем, «бабушкиной» доле нам становится известно из материалов второго раздела родительского имения между дядьями и тетками Марии Михайловны в 1825 году. В их раздельном акте значится: «…следовало получить после смерти брата нашего Гвардии Порутчика Михайлы дочери а нашей племянницы Марьи по мужу Лермантовой следующую часть, но она, получив от нас денежное награждение, предоставила по записи ту часть нам в навсегдашнее владение»[9]. Конечно, решала эту и все другие купли-продажи вместо несовершеннолетней дочери Е.А. Арсеньева.

Пользуясь правом опекунши, Елизавета Алексеевна свою долю и наследство дочери в преддверии ее замужества поторопилась продать и деньги держала при себе. По закону такое положение позволялось до того момента, как, достигнув 17 лет, дочь выйдет замуж. Тогда право опекунства (или попечительства) переходило к мужу, и он становился фактическим распорядителем ее имения [10]. Юрий Петрович и Мария Михайловна повенчались не позднее конца декабря 1813 года (почти весь декабрь продолжался Рождественский пост). Марии Михайловне было уже 18 лет, но мать не отдала мужу дочери ее наследственные деньги, что шло вразрез с узаконенным обычаем и потому послужило причиной возникновения непримиримого конфликта между тещей и зятем. «Денежное» противостояние стало основной разрушительной силой молодой семьи. Зять требовал с тёщи законно принадлежавшие деньги его семье – она не отдавала. Когда Михаилу Юрьевичу приблизилась первая годовщина, сражения Юрия Петровича с Елизаветой Алексеевной достигли, как уже сказано, наивысшего накала – Арсеньева отделалась выдачей ему крепостного заёмного письма. По истечении срока она продолжала деньги дочери держать при себе. С этого времени вступило в силу право зятя востребовать их по заёмному письму, что налагало запрет на имущество тещи для выплаты долга.

Сколько же стоили обе наследственные доли Марии Михайловны? Первый раздельный акт (1811 г.) не обнаружен, а во втором (1825 г.) (уже нами цитированном) отмечено, что наследство Василия Васильевича и Афимьи Никитичны Арсеньевых их дети оценили в 300 тысяч рублей. Претендентов на долю записано кроме Марии Михайловны девять человек. Если бы она была жива, ей досталось бы 30-ть тысяч. Исходя из этого обстоятельства и учитывая и учитывая, что дольщиков могло быть и больше (у Михаила Васильевича насчитывалось 13 братьев и сестер), можно допустить, что под словосочетанием «денежное награждение» подразумевается сумма не менее 20-ти тысяч рублей. И общая тоже составляла тогда, в 1811 г., наверное, не менее 300 тысяч рублей. Значит, по нашим приблизительным подсчетам, каждому участнику обоих разделов пришлось не менее 50-тысяч. И Марии Михайловне столько же, потому что она в обоих разделах проходила со всеми на равных. В таком случае получается, что сумма долга в обоих заёмных письмах занижена вполовину. Арсеньева вторую половину посчитала своей, что вынудило Юрия Петровича в очередной раз уличить тёщу в несправедливости и незаконности по отношению к его семье. Явный произвол осложнил домашнюю атмосферу, что не могло не сказаться на здоровье матери поэта. Каждый агрессивный выпад Елизаветы Алексеевны против зятя трансформировался в жестокий удар против собственной дочери.

Пытаясь объяснить причину долгового обязательства Елизаветы Алексеевны, Мануйлов исходил из того, что «такой суммы у бедного капитана в отставке, владельца маленького имения… не могло быть», и потому объявил Юрия Петровича не более и не менее как вымогателем этих денег у тещи. Он якобы «угрожал взять…(сына – П.Ф.) к себе в Кропотово, на что имел право как законный отец, и Арсеньева вынуждена была откупаться (курсив мой – П.Ф.) от этих требований, выплачивая большие суммы»[11].

Ничего существенного Виктор Андроникович больше не предложил. А между тем несостоятельность такого объяснения причин не утихавших семейных скандалов, принудивших Арсеньеву решиться на заёмное письмо, не вызывает сомнения. Во-первых, вопрос о ребенке открыто и определенно возник не раньше как во время похорон Марии Михайловны (24 – 27 февраля 1817 г.), потому что Юрий Петрович покидал Тарханы. А во-вторых, заёмное письмо появилось, когда младенцу не было еще и года, и забирать его пришлось бы, естественно, только вместе с матерью, что было совсем нецелесообразно. В 1815 году семья Лермонтовых хорошо ли или плохо обитала в Тарханах, и пока жива была Мария Михайловна, необходимости смены жительства не существовало. Таким образом, Мануйлов, повторимся, не представил убедительных причин появления заёмного письма, голословно обвинив отца поэта шантажистом, способным  «шокировать» бедную женщину. Так, без всяких оснований ученый возложил вину за семейные неурядицы и в конечном счете за преждевременную смерть Марии Михайловны на отца поэта. «В таких условиях, – утверждал Мануйлов, – семейная жизнь Марии Михайловны не могла сложиться счастливо» [12].

Несмотря на то, что первое заемное письмо осталось неоплаченным, Мануйлов попытался доказать в 1973 году, что отец поэта значительную сумму изловчился-таки вытребовать с тещи в 1815 году[13]. Ознакомимся с его расчетами и рассуждениями, имевшими место тогда же, в 1973 году: «Юрий Петрович получил заёмное письмо, вексель, по которому теща обязывалась выплатить в течение года эти 25 тысяч рублей... Таких денег у Арсеньевой в это время не было (?), и ей пришлось занимать у соседей... по нескольку тысяч рублей, чтобы по частям выплачивать обещанные Юрию Петровичу деньги. Это подтверждают (?) её заемные письма, выданные в том же году (т.е. в 1815-м – П.Ф.) на имя Алибановой (в документе – Алыбиной – П.Ф.), Вышеславцевой, Наумовой, Карауловой, Вадковского и других»[14].
Ничего такого заёмные письма на перечисленных соседей не подтверждают, кроме сумм займов. Кредиторов же, скрытых под словом «других», в 1815 году в дополнение к названным вообще не существовало (см. ниже таблицу).

Неубедительно также, чтобы Арсеньева занимала деньги у соседей с целью расплаты с зятем, а не для других своих нужд, к чему она прибегала время от времени и в чем убеждают сведения из таблицы, составленной нами по материалам Пензенского архива (ГАПО) в 2001 году. Рассмотрим эту таблицу [15]. По годам и суммам займы выглядят так:

1806 г.                у А.И. Киселева 2000 рублей,
1 сентября 1807 г. у Ф.Ф.Турнера         2000 рублей,
22 марта 1808 г. у И.А. Тархова         2100 рублей,
8 марта 1808 г.          у Н.Д. Алыбиной 1000 рублей,
1808 г.                у А.Г. Вышеславцевой   1000 рублей,
13 декабря 1810 г.       у А.И. Киселева 500 рублей,
1 июня 1812 г.          у М.И. Мосолова 1500 рублей,
12 июня 1812 г.          у Ф.Г. Мосолова 3150 рублей,
12 июня 1812 г.          у Н.Д. Алыбиной 1000 рублей,
20 июня 1812 г.          у Л.Т.Слепцова         1000 рублей,
12 июля 1812 г.          у С.К. Наумовой 4000 рублей,
12 марта 1813 г. у М.М. Щетининой 500 рублей,
4 июня 1813 г.          у Н.Д. Алыбиной 1000 рублей,
12 июля 1813 г.          у Ф.Г. Мосолова 1000 рублей,
1 сентября 1813 г. у М.А. Щетининой 1000 рублей,
4 июня 1814 г.          у М.Д. Алыбиной 1000 рублей,
23 июня 1814 г.          у А.Т. Вышеславцевой   1000 рублей,
1 апреля 1815 г. у А.Г. Карауловой 1000 рублей,
1 апреля 1815 г. у Я.А. Вадковского 2000 рублей,
21 августа 1815 г.       у Ю. П. Лермонтова    25000 рублей,
28 февраля 1817 г.       у Ю. П. Лермонтова    25000 рублей,
1 марта 1817 г.          у С.К. Наумовой 5000 рублей,
1817 г.                у Д.В. Скерятовой 5000 рублей,
4 июля 1819 г.          у Ф.Г. Мосолова 5000 рублей.

(ГАПО, Ф.34, оп.I, д.150, л.24 об.; д.188, л.13 об., 14 об., 15, 16 об., 29 об. – 30; д.203, л.8, 13, 13 об; 17; д.216, л.8, 10; д.264, л.4, 5, 6, 9, 14; д.283, л.35 об. – 36).

Арсеньева, как видим, на самом деле заняла деньги у названных Мануйловым лиц, и общая сумма действительно получается большая – 10 тысяч рублей. Однако не у всех в 1815-м году, как указывал Мануйлов, а в течение четырех лет: в 1814 – 1817 годах, что не одно и то же. Две тысячи Алыбиной и Вышеславцевой (1814 г.) не могут быть приплюсованы к 3 тысячам Карауловой и Вадковского (1815 г.), потому что уже в июне того же, 1815 года, Елизавета Алексеевна должна была расплатиться с ними как с прошлогодними кредиторами до появления первого заёмного письма. Ещё более не имеет отношения к первому письму 5 тысяч Наумовой. Они заняты Арсеньевой не в 1815-м, как отметил Мануйлов, и не в 1816-м, а в 1817-м, когда уже вступило в жизнь второе заёмное письмо. Оно закреплено в Чембарском суде (повторимся) 28 февраля, а 1 марта того же года Арсеньева заняла у Наумовой. Так что «большая сумма», старательно изысканная Виктором Андрониковичем, рассыпается на глазах. И в результате оказывается, что Елизавета Алексеевна в 1815 году могла пожертвовать зятю только 3 тысячи (Карауловой и Вадковского), но Юрий Петрович вряд ли согласился бы дробить капитальное наследство жены, как то виделось Мануйлову. Это нереально. Но даже будь так, что Юрий Петрович получил бы авансом эти 10 «мануйловских» тысяч, то во втором заёмном письме обязательно за их вычетом значилось бы только 15, а не 25. Елизавета Алексеевна, в отличие от многих других, деньги считать умела.

Второе заёмное письмо подано взамен неоплаченного первого. Оно повторяет слово в слово его содержание, в том числе и сумму 25 тысяч рублей. Изменены только необходимые канцелярские частности.

Почему же Юрий Петрович не воспользовался предоставленным ему правом возбудить судебное преследование тещи за неоплату ею заёмного письма, хотя закон был на его стороне? Скорее всего, его остановило тяжелое состояние жены: оно уже не оставляло никаких надежд на выздоровление.

Сейчас мы знаем, что жить матери поэта оставалось всего полгода. И хотя он привез из Москвы какого-то знаменитого доктора, этот поступок означал просто шаг отчаяния. И все же для умирающей это могло стать каким-то утешением, ибо человек надеется на чудо до самого последнего вздоха.

С кончиной Марии Михайловны обстановка в Тарханах круто изменилась. Перед съехавшейся на похороны с обеих сторон родней предстал трудноразрешимый вопрос: с кем теперь останется ребенок: с бабушкой или с отцом? Юрию Петровичу не было смысла скрывать планы о том, что он намерен после девятидневного помина усопшей уехать из Тархан навсегда, что сына заберет с собой и по приезде в Кропотово немедленно даст ход для судебного разбирательства за присвоение тещей наследственных денег его жены и неоплату заёмного письма. Эти новые обстоятельства встревожили Елизавету Алексеевну, и она срочно (на другой день после похорон) отправилась в Чембарский суд и подала новое (второе) заёмное письмо взамен первого, чтобы удержать зятя от решительных шагов туманным обещанием выплатить долг через год. И он снова пошел ей навстречу: не стал обращаться в суд, хотя в собственном доме, в Кропотове, родная семья тонула в безденежье и многолетних неоплатных долгах. Но спустя год картина повторилась: Арсеньева, как и прежде, не сдержала обещания. Минул ещё год, и только по прошествии еще двух месяцев в Чембарском суде под её вторым заёмным письмом появилась канцелярская помета: «Сие заёмное письмо о заплаченных деньгах всех сполна предъявлено мая 1 дня 1819 года»[16].

Выплата Арсеньевой долга – единственный известный факт денежной сделки между нею и зятем. Это исключительное событие произошло, судя по дате, когда отец поэта уже два с лишним года жил дома, на расстоянии 450 верст от Тархан. И вопрос о судьбе его сына решен тогда же: 10 июня 1817 года. Своим новым завещанием Елизавета Алексеевна отстранила Юрия Петровича от его воспитания. Если б он взял сына в Кропотово, то бабушка лишила бы любимого внука наследства. Это общеизвестно. Знаем также, что её ультиматум принудил Юрия Петровича отступиться, но не отказаться от сына. В 1831 году в своем предсмертном завещании отец писал Михаилу Юрьевичу: «Тебе известны причины моей с тобой разлуки и, я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние… и Бог вознаградил меня, ибо я вижу, что я в сердце и в уважении твоем ко мне ничего не потерял»[17].

Эта 25-тысячная сумма объективно констатирует, что деньги, полученные с соседей взаймы, потрачены Елизаветой Алексеевной не с целью откупиться от Юрия Петровича, как думал Мануйлов, а на иные нужды: они у неё не снижались, а возрастали к 1820-м годам. В 1818 году пензенский владыка после изучения представленных Арсеньевой «планов и фасадов» дал позволение на возведение двух каменных церквей: Марии Египетской и Михаила Архистратига. В 1820-м первая была уже освящена, а ко второй приступили в 1826 году. В 1817-1818 годах Арсеньева с внуком живут в Пензе, потому что строится новый деревянный барский дом. В 1825-м началось строительство винокуренного завода. Кирпич для церквей закупали на заводах, высококачественный, отлично прокаленный, что ныне подтверждается при ремонтах этих зданий. Свой кирпич, с собственной «кирпишни», годился только для конюшен, амбаров и печей в избах. Закупались на стороне и сосновые бревна для стен дома, на полы и потолки и другую отделку здания. Своей сосны в Тарханах не было, да и другие древесные породы к 1795 году (ко времени покупки Арсеньевыми Тархан) числились здесь лишь как «дровяные». И т.п.

Эта 25-тысячная сумма категорически утверждает и то, что требование её (суммы) с тещи Юрием Петровичем в течение всей жизни с Марией Михайловной было законным и неоспоримым, иначе Елизавета Алексеевна не написала бы ни того, ни другого заёмного письма. Она тем самым объявила полную и безусловную правоту зятя. Признала и свое беззаконие – присвоение денег, принадлежавших семье дочери. Удерживание их у себя вызвало с первых же дней беспокойство, обиду, а потом все нарастающее негодование зятя, потому что эти деньги – собственность его жены. Это основа материальной независимости семьи, главенство в которой принадлежало ему по праву. И поэтому противоборство Юрия Петровича с Елизаветой Алексеевной воспринимать как уголовно наказуемый шантаж, как вымогательство есть нежелание признать очевидную, истинную причину возникшей вражды, перешедшей в опасную, уничтожительную для семьи Лермонтовых войну.

Как видим, Юрий Петрович Лермонтов не покушался на чужое – он требовал только своё. А потому ошибочно думать, будто он получил по заёмному письму в 1819 г. деньги тещины. Нет, эти деньги его законные. Как после Михаила Васильевича Елизавета Алексеевна с дочерью унаследовали в полную личную собственность законные доли его имения, точно то же, по тому же закону после Марии Михайловны Юрий Петрович с сыном должны были в 1817 г. получить наследственные 50 000 рублей - и ни рубля меньше. Но деньги оказались в руках тёщи. Как при жизни дочери она продолжала распоряжаться ими по своему усмотрению. Размах строительства в тарханской усадьбе требовал больших средств, и она, без сомнения, тоже направляла деньги зятя и внука на эти стройки. Не будь этих денег, ей пришлось бы обратиться к займам, а при больших займах много денег утекало на обязательные выплаты процентов. Обыкновенно проценты составляли 7, 8 или 9 рублей со ста. Например, в 1817 г. сестра Михаила Васильевича Д. В. Скерлетова одолжила Арсеньевой 5 000 р. (см. таблицу). Допустим, что указной процент составлял 8 рублей, тогда за каждую тысячу Елизавете Алексеевне пришлось выплатить 80 рублей, а за пять тысяч набралось уже 400. Таких же сумм она лишилась в займах (с тем же процентом) у Наумовой и у Мосолова. А при всех этих трех займах она потеряла весьма внушительную сумму – 1200 рублей. Поэтому 50 «свободных» тысяч дочери явились для Елизаветы Алексеевны непереоценимым подспорьем.

Таким же способом прикинем (разумеется, тоже приблизительно), сколько сэкономила Арсеньева на семейных деньгах Лермонтовых в течение 5-ти с половиной лет: с 1 янв. 1814 г. по 2 июля 1819-го. Пятьдесят тысяч Марии Михайловны увеличили доход её матери на 22 тысячи, и общая сумма наследственных денег семьи Юрия Петровича поднялся до 72 000 рублей. Можно сказать, что Арсеньева выплатила зятю долг по заемному письму из этих 72-х тысяч. Остальные 47 000 остались в Тарханах, наверное, в качестве доли внука. На эти «мишенькины» деньги, а не только на свои личные, как принято было считать, бабушка осуществляла его «воспитание и попечительство» (слова из её завещания 1817 г.). То есть кормила и поила, одевала и обувала, нанимала врачей и гувернеров, обучала в пансионе и в университете и т.п. А если к ним добавим неучтенные нами материнские наследственные деньги за 1811-1813 годы, а также приплюсуем 25 000 за проданную ею в 1836 г. половину Кропотова, доставшуюся Михаилу Юрьевичу после смерти отца, то намного не ошибемся, если скажем, что Лермонтов рос и становился на ноги на собственные средства.

А как распорядился Юрий Петрович со своими 25-ю тысячами? Несмотря на тяжелое состояние имения, когда при ежегодных выплатах долга в Опекунский совет ему вместе с сёстрами оставалось только 600 рублей (сборник документов и материалов), он неотступно в течение 11-ти лет (1819-1831) жил при строгой самоэкономии, в результате третью часть всей суммы ему удалось сберечь на самый крайний случай. В завещании отец дал сыну такой наказ: «На мне партикулярного долга три тысячи пятьсот рублей, которые прошу заплатить из имеющихся двенадцати тысяч рублей в долгах по заемным письмам… Из остальных же восьми тысяч пятисот рублей определяю четырем сестрам моим… каждой по две тысячи рублей…»

На фоне таких обстоятельств злобным вымыслом выглядит отзыв сослуживца Михаила Юрьевича Тирана об отце поэта, которого он не знал лично: «Стороной мы слышали, что отец его (т.е. Михаила Юрьевича) был пьяница, спившийся с кругу, и игрок». Спросить бы его, на какие средства Юрий Петрович пил и играл в последние свои 11 лет.

Примечания:
   1  Мануйлов В.А. Новые материалы об Е.А. Арсеньевой// Литературное наследство. Т.45–46. М.Ю. Лермонтов. II.- М.: АН СССР, 1948. С. 641 – 660.
   2 Лермонтов ли Лермонтов?// В кн.: В.А. Захаров. Загадка последней дуэли.- М.: «Русская панорама», 2000. С. 292 – 321.
   3 Мануйлов В.А. Новые материалы об Е.А. Арсеньевой. С. 630.
   4 Там же.
   5 Там же.
   6 Алексеев Д.А. Лермонтов. Потаенные материалы. М., 2015. С. 16, 18.
   7 Цит. по кн.: Вырыпаев П.А. Лермонтов. Новые материалы к биографии. Воронеж, 1972. С. 52.
   8 Алексеев Д.А. Указ. соч. С.18.
   9 Раздельный акт 1815 г. цит.: по Вырыпаев. С. 51-52
  10 Алексеев Д.А. . Указ. соч. С. 16-17.
  11  Лермонтов ли Лермонтов? С. 295
  12 Там же. С.  296.
  13 Там же. С.295.
  14 Там же.
  15 Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы. 1701-1927.// Составление, подготовка текстов и комментарии П.А.Фролова - Пенза,2001.С.42-43.
  16 Мануйлов В.А. Новые материалы об Е.А. Арсеньевой. С.632.
  17 Лермонтовский заповедник «Тарханы». Документы и материалы.  С. 135-136.