Судьба

  Отец мой родился в небольшом селе "Чуфарово" Нижегородской губернии, в крестьянской семье. Не богатой и не бедной, а обычного среднего достатка. Это был 1904 год, июль месяц. Детство его протекало как и у всех мальчишек начала двадцатого века. Закончил он четыре класса церковно-приходской школы и сразу окунулся в сельские трудовые будни, не жалуясь на судьбу и не строя себе сладких иллюзий на будущее. Семнадцати лет от роду, как и положено на Руси, – женили. Из его рассказов помню, что держали его под руки два дюжих молодца, предупреждая намерение задать деру из-под венца… Да и несложно понять, что женитьба не прельщала мальчишку в столь раннем возрасте.
Но родителям надо было обезопасить семью от нового побега на войну. Ведь старший сынок Алешка — сбежал! То ли большевики увлекли своими лозунгами, то ли вернувшийся по ранению сосед нагнал романтического тумана… Только нет парня дома, и н кто не утешит отца и мать. Да Алешке и невдомек печали стариков! Скачет на своем коне, рубится с белыми в лихих сражениях. Как не утонуть с головой в море революционных событий и гонок к счастью всего человечества! Ведь комиссар говорит, что Алешка в первых рядах самого прогрессивного класса борцов с проклятым прошлым эксплуататоров и подлецов... Сам командующий армией Буденный своим богатырским образом и сиянием славы рассеивал остатки сомнений в направлении выбранного пути.

Пока оставим крестьянского сына Алексея Исаевича в его полной военных приключений и порохового дыма жизни. . .
Александр Исаевич тем временем живет рядом с родителями с молодой женушкой. Живет с чувством попавшего в ловушку вольного зверя, не совсем понимая, к чему всем вокруг понадобилось так жестоко подрезать ему молодые орлиные крылья! Вот и пришлось, кряхтя и косясь на близких, вписываться в условия новой жизни.
Домик молодоженам срубили еще загодя, рядом с родительским, такой же незатейливый, но удобный для жизни. Обживаться хозяйством в последнее время приходилось с большим трудом, ведь цепочка политических и военных событий сильно прорядила закрома и стада крестьянина, мало что понимавшего в новой жизни.
Зачастили агитаторы и лекторы из Лукоянова и самого Нижнего,  рассказывая о страшных метаморфозах, происходящих в государстве. Захлебывались в революционном восторге и треске молний и громов в адрес проклятых буржуев. Неизменными оставались только их жажда к последним крестьянским крохам, да желание увести всех молодых здоровых мужиков на войну…
 Посулы эта говорящая рать раздавала охотно и без всяких границ, рисуя перспективу новой жизни. Да на деле выходило не совсем гладко, не как в рассказах бойких ораторов в кожаных куртках с маузерами на боку. Вот и стали мужички чаще почесывать затылки и делиться всякими сомнениями и предположениями. Но это дела взрослых матерых мужей, а Сашке нет печали! Хлебушек на столе есть, портки хоть и старые поношенные, да женушка исправно залатала прорехи. А что мужичку молодому? Работай, ломайся – ни при какой власти на землице не помрешь с голоду, а жировать и не учил никто. Одно слово –молодость!
Вот только в минуты роковые нахлынет тоска-печаль неведомо о чем. Может, о любви настоящей? Или просто метания юного сердца, которое задела волшебная птица своим крылом, источающим жар? А эти таинственные дали полей и лесов, куда они зовут, что обещают? Терялся в предчувствиях парнишка и чем-то величественным веяло оттуда, из будущего.

Жизнь катила размеренно свое колесо, отщелкивая спицами дни.
 С дедом Сергеем вышла неприятность на днях. Лежит старый теперь на печи весь искалеченный быком, не шебутится больше, а может и помрет даже. Старенький он – под восемьдесят. Последние лет десять к тому же и ослеп полностью. Бродит себе по улице с палочкой – дышит. С братками встретится, если позовут: былое помянут, новости обсудят. Не у дел был старичок.
А вот страстишка у него была, хоть и не вредная, но все же… Любил кисель овсяной! Бабка в былое время варила ему постоянно. Овса было в избытке, не то что теперь. Бабушка переселилась к Богу, а дед задержался со своей страстью здесь. Так хоть и нечасто, а запросит дед Сергей овса на кисель, да не всегда помощники найдутся. Дед- то, цену себе зная и не дождавшись требуемого, тряс своей палкой и грозил ближним пересчитать ребра, тыкаясь во все углы двора вслепую. Вот так и случилась беда.
Дед, почувствовав кого то рядом, стал ругаться и грозить палкой. А быку племенному, хоть и был он спокоен и всегда доволен жизнью, тоже стало обидно за попранное достоинство… Тяжело сопя и выкатив красные глаза, он стал катать бедного старика по земле. И, окончательно войдя в азарт корриды, перекинул его через забор, подцепив рогами за его жалкие лохмотья. Вся неравная баталия прошла почти без свидетелей. И в итоге дедушка оказался прикованным к лежанке, тем самым привлекая к себе повышенное внимание сиделок и лекарей. О самом финале история умалчивает, и может, к лучшему, дабы не вызывать лишних слез потомков!

Закончилась гражданская война и потихоньку начиналось мирное строительство. Но именно в это время пришла пора послужить Александру в армии. В те времена мужички, не то что нынче, на службу шли с удовольствием. Причин для этого было достаточно. И работа бесконечная, и бедность непролазная, и желание на мир посмотреть, пускай не страны заморские, да хоть что-то новенькое –любопытно ведь!

Батька, Исай Сергеевич, еще крепенький мужичок, дал свои советы-наставления, благословил,как водится. Бабоньки поголосили и помахали вслед платками.

Народ невоинственый в российской глубинке, привыкший больше к землице-матушке .
Так бы пахали и сеяли, да детишек растили из поколения в поколение… Да не дают покоя чужеземцы алчные: то японцы хитрые, то германцы суетливые. Вот и приходится каждому поколению брать винтовку в руки и надевать шинельку. И прадед уходил, и дед с отцом, всех провожали с ревом бабоньки-страдалицы.

С отцом Александра получилась история военная, больше похожая на конфуз, чем на доблестную эпопею. Призвали его в год рождения сына на войну с японцем. Края далекие, неведомые и загадочные. Пока собирали да обучали, пока шли да ехали, – окончилась позорная для России история. Только смятение в умы поселила и недовольство бездарными правителями. Да чего там мудреного? Коли сам царь-батюшка поддался либеральным веяниям… А либеральное правительство всегда приводит Россию к катастрофе. Пока на горизонте Отечества замаячила только первая черная туча, и ветерком колючим потянуло, которому рады были даже простые люди. Кто мог знать, чем обернется эта свежесть...

Пока мы вспоминали страницы нашей горькой истории, Александр закончил службу в армии, выпавшую на довольно спокойные годы страны. Закончил командиром пулеметного взвода, имея кучу благодарностей и поощрений. Надел поношенную шинельку, поправил обмотки, погладил нежно свой пулемет по ребристому кожуху и ... Снова родная деревня и женушка радостная на пороге.

И снова потянулась жизнь крестьянская – жизнь колхозная.Тут и детишки пошли один за другим: старший Геннадий, Митька и дочурка Лизонька. В нудной крестьянской работе всегда искал Александр творческий подход и работал с огоньком. Это заметили и оценили соратники по труду, когда выбрали его на общем собрании председателем колхоза. В 1935 году за успехи в труде районное начальство отправило молодого председателя на Всесоюзный Съезд колхозников-ударников. Для Александра, теперь уважительно Исаевича, это стало неординарным событием. Москва! Она ошеломила и восхитила молодого крестьянина.
Сама торжественная обстановка съезда, помпезность убранства и величие кремлевских интеръеров сразили наповал. Масштаб события сулил какой-то перелом в жизни, грезились новые вершины карьеры и великие дела. Недавно принятому в партию председателю колхоза явилась воочую вся мощь и сила страны! 
Когда он увидел в первый раз самого Сталина, перехватило дыхание от восторга и волнения. Происходящее почти лишилось реальности. Вот она! Сама история дышит в лицо простого мужика! И каждая встреча с вождем (не иначе!) вызывала чувство восторга и подъема духа. Его строгий военный китель, трубка, прическа под ежик! Этот образ врезался в память как в гранит. Преданность партии, делу вождя, служение Родине на своем посту, – все отчетливо и стальными скрепами врезалось в мозг навеки. Сталин в строгом порядке фотографировался с каждой региональной группой делегатов. (Фотографии эти я нашел на страницах интернета. Но узнать на них кого надо не смог. Может, качество снимков было неважное,может, не очень был настойчив… Но у меня есть еще время этим заняться).
Итак, Сталин отныне стал кумиром и идолом Александра!
Уже много позже в рассказах об этом событии я видел восторг и обожание к этому действительно великому человеку! Не берусь описывать особенности того времени, всей турбулентности политической жизни страны, которая будет кидать нашего героя как былинку. В великой стране происходили великие события. Индустриализация, экономический подъем только набирали обороты. С каждым годом жизнь становилась интересней, жизнь становилась веселей.
Колхоз «Первое Мая» встретил делегата прошедшего съезда размеренными трудовыми буднями. Но многое виделось уже совершенно в другом свете. Возникало желание сделать многие вещи по- новому и с большим размахом.

Заразная штука энтузиазм! Многим удалось рассказать и объяснить, что товарищ Сталин требует от народа. Колхоз вместе со страной одолевал новые рубежи. Жизнь размашисто шагала в светлое будущее! На собраниях колхоза решали текущие задачи, поощряли передовиков, журили нерадивых. Доставалось и высокому начальству за недоработки и упущенные возможности.

На одном из собраний председатель колхоза в азарте критики начальства из района произнес роковую в своей судьбе фразу: «Рыба гниет с головы». Что и было незамедлительно доложено «доброжелателями» куда следует. Дело, надо сказать, происходило осенью 1937 года. В доносе уточнялось что, якобы в момент произнесения речи оратор указывал на портрет вождя. Самого дела мне, к сожалению, не довелось читать и даже видеть. «Кто надо» умел хранить свои темные интриги. Но ход событий в судьбе Александра принял совершенно другое направление.

В итоге «опасной и трудной» работы чекистов система ГУЛАГа приобрела свеженького новобранца со статьей 58 п.7, п.10 определив щадящий срок: не 10, как обычно, а 9 лет лагерей. С последующим поражением в правах на 5 лет.

Душевное состояние Александра не стоит долго описывать, так как это известно по многим произведениям мемуаристов этой эпохи. А вот представить ужас и растерянность семьи даже страшно! Старики- родители 75 лет и женщина с тремя малолетними детьми на руках! И только вчера известный в районе председатель колхоза, так надежно, казалось, обеспечивающий семью, единственный кормилец и защита, сегодня становится позором и обрекает беззащитных стариков и детей на голод. Откуда ты берешься, горюшко горькое? За что в мирное время убиваешь в людях надежду и лишаешь самого смысла жизни?

Загадочное совпадение. Тоже 33 года, и тоже без вины ведут на «Голгофу». Только не святого, а обыкновенного мужика. И непонятно, за грехи потомков или прадедов? Утешает немного мысль, что разберутся и исправят ошибку. Самая справедливая власть, самая народная не может обидеть свое чадо. Ведь вождь заботится о каждом, и какие они все наверху правители, мудрые и добрые! Они о каждом знают и помнят! Нет, со мной этого не может случиться!
Какая поразительная метаморфоза за столь короткий отрезок времени! Как резко шарахнулась жизнь в противоположную сторону! Сам вождь недавно обращался к тебе, стоя в нескольких метрах на главной трибуне страны. Мягкая, чуть застенчивая улыбка Михаил Иваныча Калинина сулила защиту от всех невзгод и напастей. Как было все прочно и надежно в жизни! Мы вместе творим историю, и великие и малые! Мы вместе!!! И находилось много растерянных и смятых душ, обращавшихся за помощью к Калинину и самому Сталину в эти часы и дни оглушения и паралича. Мысль эта, посещала и Александра, но была отогнана надеждой на справедливый и скорый исход затянувшегося кошмара.

Не мог знать Александр о том, что мысль эта приходила уже сотням и может тысячам таких же попавшим в беду головушкам. А пока растерянность, тоска и лучик надежды, который слабел день ото дня. Все больше он привыкал к убийственному ярлыку «враг народа». Через несколько недель мозг, устав от изнурительной борьбы, просто отключился и забыл. Все исчезло, словно кануло в черный бездонный омут.

Как во сне, словно душа отделилась от тела, не волнуясь и не переживая, окунулся в струю новой зловещей, – нет, не жизни, а какой-то тягучей небыли. Наверное, это защитная реакция человека: впадать в состояние отрешения и летаргии наяву. Или это веками воспитанное в русском человеке христианское смирение проявило себя в человеке, уже отошедшем от веры во внешних проявлениях и принявшему иной культ? Культ веры в сиюминутные партийные догматы, все же не перекроившие глубинные начала, накопленные поколениями православных дедов. К тому же незатейливость крестьянского быта и образа жизни не позволяли вскрыть всю пропасть ужаса и несправедливости событий.
Приходилось мне читать описания высоко образованных интеллигентов в подобных ситуациях, к тому же и частично участвовавших в сопротивлении властям, а значит, и не совсем безвинно наказанных. Там разыгрывались бури страстей и шквалы эмоций, жертвы балансировали на грани безумия и отчаяния. Как не вспомнить к месту простую народную присказку – меньше знаешь, лучше спишь.

Как бы то ни было, пришла другая страшная жизнь. И жить приходилось по-иному. Здесь тоже была и своя иерархия, и свои классы, и надо было учить азы арестантского быта. Александр попал в самую низшую категорию бедолаг-узников, к которой относили политических – «врагов народа». Так и приходилось держаться отдельной группой самых униженных и обездоленных. Волна «политических» в то время нарастала лавиной, и верховенство «бытовиков» растворялось в их массе.
Самым противоестественным, что бросалось в глаза- был произвол «блатарей», прослойки таких же невольников, но поощряемых охраной в их отношении к общей массе осужденных. Срабатывала вечная установка злодеев: разделяй и властвуй. Так легче держать в узде массу неуправляемых и разношерстных сломленных субъектов. Бывали случаи острого, безумного столкновения этих враждующих кланов, заканчивавшиеся страшными трагедиями и массовыми побоищами. И когда верх брали «политические», устанавливался период равноправия и свободы, условной, конечно. В противном случае репрессии и унижения возрастали многократно…

Из "Лукоянова" Александра отправили с небольшим этапом в Арзамасскую пересылку, где он и прошел начальные курсы зека. Здесь же впервые узнал о беззакониях тюремщиков. Как жестоко и не по- людски расправлялись с верующими в период массового гонения православия и религии, а места эти –"Дивеево" и "Саров" –щедро поставляли материал для «перевоспитания». Эти расправы лягут несмываемым позором на власть и палачей. И приумножат когорту святых мучеников земли нашей многострадальной…
 А потом последовал новый этап на север, в архангельские края. По берегам могучей Северной Двины еще надо было заготавливать миллионы кубов леса на экспорт...

Остаток зимы Александр занимался заготовками леса. Работа непривычная и тяжелая: на родине не было таких могучих сосен, перед которыми человек выглядит букашкой. Но лесорубы справлялись с великанами и уходили дальше, в глубь тайги за новой добычей. Тогда разве мог предположить Александр, что эта специальность станет его коньком на многие годы.
О деталях этого периода жизни Александра мои познания весьма скудны. Знаю, что Северная Двина едва не лишила его жизни в весеннее половодье, когда он решил вплавь покорить ее бескрайние воды. Выбился из сил и совсем было попрощался с жизнью, не дотянув до берега десяток саженей, да Господь послал торчащий в воде прут. Схватил его и нащупал под ногами твердь затопленного бревна. Это и дало возможность чуть отдышаться и собраться с новыми силами. «Ты еще не все сделал и не все испытания прошел», – решил Господь. Как же без тебя Колыма?

А Колыма-матушка между тем уже целую пятилетку гнала в казну промышленное золото. Индустриальный колосс необъятного государства накачивал мышцы небывалыми в истории темпами. Перспектива советского "Клондайка" будоражила головы вождей! Ведь как вовремя открылась золотая кладовая на краю земли!
Развитие "Дальстроя" – самостоятельного хозяйственного подразделения – приняло взрывной характер. Что тлело десятилетиями и веками, сейчас моментально полыхнуло факелом и осветило нечто невообразимое. Вот он, источник средств для возрождения целой страны, для новых свершений и почти фантастических планов!
 Наверное, с кремлевских башен именно так и виделось нашим вождям, только надо скорее приложить руки. С рабочими руками уже давно было найдено гениальное решение. Ведь на дворе не времена замшелого царизма, когда преступный мир пожирал дармовой хлеб, теперь времена великих свершений и враги государства обязаны избывать свою вину тяжкую честным облагораживающим их души трудом! Вот и полились встречные бурные потоки. В казну тонны золота – на Колыму тысячные этапы злодеев и «врагов народа». Один из потоков рабов эпохи подхватил затерянного в архангельских лесах человека как упавшую каплю и выбросил на промерзшую землю колымскую…

Путешествие в десять тысяч верст, наверное, в других условиях являло собой интересное и увлекательное событие, но на этот раз вылилось в откровенный кошмар и проклятие. Надо ли еще раз рассказывать то,что было описано сотнями «путешественников» по этапу?. Проехать и пройти всю Россию насквозь и ничего не увидеть, кроме вонючих нар и шинелей с овчарками! Мучиться от жажды, духоты или холода! Болтаться в железном трюме неделю без света и почти без воды! Нет! Лучше скорее на каторгу…

Во время этапа в вагоне пронесся как дуновение ветра шепот, что проехали Урал и теперь началась Сибирь. И вспомнил отца Исая и его рассказы о походе более тридцатилетней давности. И теперь уже Сибирь показалась не холодным диким краем, а наоборот, близкой и родной сторонушкой. Здесь прошел отец! Вспомнились все родные: и матушка, и жена с детишками… Оттого горько стало на сердце и тоска разрывала грудь.
Невозможно выносить эти воспоминания, и отвязаться от них нет сил и способа. Стиснул зубы до скрежета и боли, а слезы сами покатились из глаз… Первый раз, наверное, плакал мужик от тоски и безысходности. И братишку Алешку вспомнил, еще пацана, ведь с детства не видел и не знал даже, жив ли он и где находится. Воспоминания о брате не случайно пришли к Александру. Только не мог он знать и понимать своих чувств, их причины и происхождения. А Лешка, добив отряды барона Врангеля на юге, был переброшен в Среднюю Азию. И еще пяток лет гонялся за басмачами в горах и пустынях. Потом осел в сибирском городке Кемерово. Хотел посвятить себя мирной жизни, да партия бросила клич: взять привычное оружие и защищать Родину от внутреннего врага. Куда деваться коммунисту и командиру славной армии? Пришлось встать снова в строй. Только теперь бороться со скрытыми врагами отечества. Не свела судьба братьев на этот раз лицом к лицу. Наверное, не хотела новых потрясений и так уже измученным душам. Постоял вагон в Кемерово как положено, проверили да посчитали народ, убрали бедолаг, не перенесших тягот и отдавших Богу душу. Раздали пайки и воду, и снова загремели засовы на "товарняках" с нарами. И так до "Ванино", до плавающего дальстроевского корыта, гордо именуемого пароходом.

.Наконец прибыли в "Нагаево". В октябре 1938 года.
Самая мерзкая пора, какая может быть на северном побережье Охотского моря! Дождь со снегом и пронзительный мокрый ветер с порывами. Лохмотья еще с самого Архангельска, не способные спасти от холода и воды. Один способ согреться: дрожать, да от пайки и сил нет дрожать как следует. Длинной вереницей потянулись на подъем, а потом вниз. Серые сопки, какие-то стройки, котлованы и леса по обочинам. Несколько законченных строений проплывали мимо потухших глаз. Совсем измученные и посиневшие от сырости и холода,  добрались до пересыльных бараков. Магадан встречал новые кадры злой неопрятной мачехой, суля только беды и лишения.

Советский период развития Колымы еще только начинался, но именно на рубеже 1937-1938 годов произошел резкий поворот в способах ее освоения. Либеральный период правления первого начальника «Дальстроя» неожиданно закончился по известным причинам, и край с его горемычным населением окунулся в невиданный до этих пор ад произвола и насилия.
Для начала новая управленческая метла вычистила кадровую верхушку, избалованную Э.П.Берзиным. При этом обвинив многих в государственной измене и пособничестве иностранным разведкам. Увеличили в разы охрану и ужесточили режим. Увеличили продолжительность рабочего дня до 12-ти часов и отменили всяческое без конвойное передвижение заключенных. Главным стимулом и мотивацией к работе теперь становилась пресловутая пайка. Задача упростилась до безобразия: хочешь выжить – вкалывай!

Тучи над головою Алексанндра продолжали сгущаться, загоняя его в условия, пограничные для самого существования. Октябрьский холод и слякоть вселяли страх перед предстоящей зимой. К тому же рассказы бывалого люда только добавляли мрачных красок… 
 Отчаяния он не испытывал, не было ни любопытства перед будущим, ни тяжелых раздумий. Давно все перегорело в душе, и только одно желание просто выжить заставляло терпеть и переносить невзгоды. Когда становилось совсем невыносимо и приходили мысли о том, что еще удерживает тебя в этом мире, и стоит ли он того, – вдруг рождалось почти неуловимое предчувствие и вера, что впереди будет нечто светлое и счастливое. И этот фантом, как молитва для верующего, как слезы страдальца открывали в душе просветление и даже ощущение счастья, после чего легче было жить и переносить любые лишения. Наверное, не отвернулся еще Господь от чад своих заблудших, отгородившихся партийными билетами и лозунгами о мире свободы и братства. Ведь был Александр  по рождению крещен и принят Богом. Только потом буря новых веяний перемешала и перепутала все связи и идеалы. И полезли из всех щелей бесы и кикиморы, уродуя людские беззащитные головы. А вера дедов и прадедов потихоньку горела в глубине, и ничем ее нельзя было вытравить оттуда.

Маховик, раскрученный талантами и энергией Э.П.Берзина, продолжал преобразования на необъятной северной окраине страны, хотя самого его уже жестоко покарала репрессивная машина. Новоявленные начальники-палачи меняли внешнюю сторону общей картины, их талантов не хватало на глубинные и мудрые преобразования. Они умели давить и насиловать человека, заставлять и пытать, но, как правило, созидать и творить было не их стихией. Еще два года будет нарастать темп и результаты, два года будет расти добыча золота. Но после рекорда 1940 года, когда отрапортуют о добытых 80 тоннах металла, система сломается и развитие застопорится. И никакие усилия и пинки не заставят превзойти этот рекорд! Не увидит больше Колыма гениев от власти...

Одного хлеба на севере недостаточно, даже если кормить им вволю. Нужны витамины, которых много в простом луке или капусте. Но не привезешь на пароходе лук или другие овощи в эту даль, не выдержат они столько "перевалок" и времени в пути. Да и морозы большую часть года тоже не в помощь. Вот на заре освоения края Берзин и озаботился этой задачей. Специальным приказом распорядился направлять специалистов-аграриев в подразделения, занимающиеся сельским хозяйством. А таких хозяйств в то время возникло несколько, в основном на побережье. Старинное поселение «Ола», «Талон», недалеко по строящейся трассе вглубь материка «Дукча». В любимой Берзиным долине реки "Таскан" решили создать опытный участок, который потом перерастет в опытное хозяйство и с 1935 года получит статус совхоза с легендарным именем «Эльген».

Вот по этому, еще работавшему приказу бывшего директора «Дальстроя» и был направлен Александр в «Эльген» как специалист сельского хозяйства.
К тому времени уже была проложена дорога вглубь материка и даже новый мост через могучую Колыму-реку, так что последний этап преодолели в кузове грузовика, приспособленном для транспортировки невольников. Проскрипели под колесами «полуторки» пролеты нового моста, только что принятого в эксплуатацию. Моста, связавшего два берега реки Колымы. Реки, давшей название целому краю, загадочное и мрачное имя, наводившее ледяной ужас и плодившее легенды от которых стыла кровь в венах. Конечно, с каких точек и ракурсов рассматривать этот вопрос. С другой стороны край этот необыкновенной красоты, преисполненный необузданной дикой силы. Все здесь можно увидеть, но слишком усиливаются эмоции от самой картины и особенностей восприятия. Даже время суток или погода значимы и могут может разом поменять картину до обратного.
От поселка на берегу Колымы дорога повернула направо и пошла по вырубленному в почти отвесной скале карнизу. Место тоже необычное и неповторимое, скорее характерное для Кавказа. Да, вот такая она, Колыма, как будто специально призванная удивлять и удивлять человека! Этот тяжелейший путь тоже недавно проложили в новые богатые золотом районы. И все усилия с жертвами на тот момент себя оправдывали.
Сорок километров дорога вилась вдоль левого берега реки, потом уходила в долину реки Таскан. Это – большой приток Колымы, собиравший в себя десятки золотоносных рек и речушек. В то время на такой «золотой» речке находился центр одного из горных управлений, поселок "Хатыннах". Вот к нему и вела дорога, по которой ехала наша «полуторка», скрывая под брезентовым тентом горстку продрогших, голодных невольников.
Пейзажи поздней колымской осени уже не могли радовать унылые взоры равнодушных «туристов»
Конечная точка маршрута находилась километрах в восьми от главной дороги. Горы здесь отступили на несколько верст от дороги, необычно, в сравнении с тем путем, что остался позади. Перед "Эльгеном", километра за три, остановили на соседнем КПП, проверили документы и все прочее. Пропускной пункт представлял из себя замысловатую систему, отличавшуюся от обычных. Дорога пролегла параллельно реке на расстоянии полутора-двух километров, и до реки была натянута на столбах колючая проволока, как бы закрывая проход на участке. И с другой стороны продолжалась еще на пару километров, до Круглой сопки.
Этот КПП так бы и остался нами не замеченным, если бы не одна трагическая история, случившаяся именно здесь несколькими годами позже.
Не знаю, стоит ли забегать вперед, но расскажу, пока сам не забыл.
После военного лихолетья народ, нахлебавшийся горя, ожидал послабления и участия властей. Но, наткнувшись вновь на жестокость репрессивной машины, стал менять кругозор и отношение к насилию на собой.
Это повлекло лавину сопротивления и откровенного противостояния. Люди, глядевшие смерти в лицо, не могли смириться с рабским положением. Побеги из лагерей стали массовым явлением. Но наша власть, не задумываясь, наращивала противостояние перед бунтарями. И получалось соревнование в лихости и виртуозности между охраной и беглецами.
Вот, в разгар этого момента комсомольцы соседнего с "Эльгеном" поселка устроили лыжный пробег, который они посвящали очередной годовщине Великого Октября.
Не то связь не работала, не то оплошность допустили организаторы, только на нашем КПП забыли предупредить охрану о мероприятии. Вот бдительные бойцы заметили приближающийся отряд лыжников в сумеречном освещении и, под впечатлением строгих инструкций и сами одержимые «пролетарской бдительностью», решили принять бой с «беглецами». Финал был ужасный и трагический . Комсомольцы из соседнего поселка "Мылга" полегли под свинцовым дождем бдительной охраны. Я не ведаю последствий и не знаю имен, а историю эту мне рассказал мой отец Александр, который только что прибыл в "Эльген" в промерзшей полуторке под охраной таких же промерзших конвоиров.
Встреча с "Эльгеном" прошла очень спокойно, не обещая ярчайших событий и великих последствий. Мужской контингент расположить в женском лагере не позволяли условия, и потому сразу всех отправили в барак ДОКа. На берегу р. Таскан ниже впадения "Эльгенки" расположился целый барачный городок деревообрабатывающего комбината. Это была вотчина мужиков. Так и началась эльгенская жизнь бывшего специалиста-агрария.

На фотографиях, сделанных С.В.Обручевым еще в тридцатые годы как раз в долине Таскана, видим, каким был лес в этих краях. К шестидесятым в пойме реки остались все больше неохватные пни. И картина эта простирается на десятки километров в длину и ширину.
На Колыме нет тайги в обычном понимании. Лес жмется ближе к рекам и образованным этими реками за тысячи лет долинам. А так в основном голые сопки, да распадки, поросшие мелколесьем. Еще болота, непролазные в долинах. В те далекие годы «золотой лихорадки» леса, хоть и не тучны,е являлись источником стройматериалов и топлива. Так что долина Таскана являла собою оазис изобилия столь нужной древесины.
А вот долина р."Буюнда" широкая и поросшая довольно хорошими лесами сразу осталась не у дел. Лесу много – золота нет! Но и до неё доберутся позже, когда дороги новые настроят и автомобили станут мощнее и тяжелее.
В конце октября Таскан уже встал, местами еще перекаты парят, а заводи тихие и глубокие,  уже можно переходить местами по льду. Сплав окончен, и тысячи кубометров строевого леса лежат в штабелях на сухом берегу. На Эльгенский ДОК возлагали грандиозные задачи: рядом в устье Таскана зарождалась столица Колымского края и первые дома должны быть построены из этого леса. А сотни километров электрических линий требовали тоже море леса. Так что сельское хозяйство пришлось  пока Александру оставить и заняться обработкой леса.
Четвертый год "Эльген" имеет статус советского хозяйства. Рабочий контингент на девяносто процентов состоит из трудовой армии вождя, проще з/к. Ветераны поселка строят себе и своим семьям дома.
Степан Смолянов организовал одним из первых стройку дома на пол-дюжины семей. Можно сказать, именной дом. Один из первых,а гляньте – стоит и в наши дни. Правда, стареньким стал и уставшим выглядит, совсем как человек. За речкой Бобровский тоже дом именной построил. Крепкие были мужики, еще старой закалки, та самая соль русской земли!
 Были чудаки и в те времена,ехавшие за романтикой и совсем добровольно. Антон Хильченко еще в 1936 году приехал в "Эльген", домик себе построил на высоком берегу. Домик небольшой, но оставивший в моей судьбе широкий след, став частью моей жизни. Самый заслуженный ветеран, конечно же,  Прокоп Вензель, это настоящий абориген из якутов.
Рядом с "Эльгеном",в тридцати километрах на север есть древнее якутское поселение "Мылга", вот Прокоп оттуда родом. Интересная у него была работа. Как эхо прошлых веков была в нашем поселке пушная фактория. Вот он ею и заведовал. Как и век назад, занимался обменом натуральной продукции (шкурок пушного зверя) на товары цивилизации (ружья, порох, патроны и т.д.).
Рассказывали, что на заре советской власти Прокопа отослали в Хабаровск на партийную учебу. И пришлось ему закончить совпартшколу. Не знаю, что за школа такая, только работал он после того в районном исполнительном комитете села Таскан Хабаровского тогда еще края. Наверное, больших высот бы достиг, не прекрати своего существования РИК "Таскан". Человеком Прокоп был своеобразным и весьма положительным. Он бы мог стать и шаманом в силу своей рассудительности и мудрости. Было у него много друзей, и был он как- то всегда с ними сдержан и строг.  Интересный человек…

Только крохотный мирок вольных поселенцев пока оставался неведомым новому жителю Эльгена. Сейчас рядом находились мрачные тени бывших людей. Настороженные и недоверчивые к новичкам, измотанные тяжелым трудом, и оттого не ищущие общения и пустых разговоров.
Сразу же разглядев бывалого и повидавшего собрата, они оставили свое намерение устроить спектакль посвящения. Уклад и порядок жизни на новом месте ничем не отличался от прошлого лагеря. Те же «блатари» с их «шестерками» и деление на «врагов и друзей народа». К этому времени начал складываться паритет сил тех и других. Страсти и противостояние поубавилось, да и смена руководства, урезавшая права бывших «трудармейцев» сплотила народ нелюбовью к лагерному начальству.
Зима 1938-39-го годов тем, кто ее пережил, запомнилась своею лютостью и жестокостью для колымчан. Рабочий день продлили до четырнадцати часов, пайку хлеба, наоборот, сократили. Начинались самые голодные времена, невиданные до сей поры.
Катать бревна пришлось недолго, через два месяца собрали отряд для пополнения дальних командировок. Там всю зиму шла заготовка леса для летнего сплава. Погнали под конвоем пешком в верх по "Таскану". Дорога шла через поселок и дальше зимником параллельно реке. Техника давно не проходила, и потому пришлось брести по снегу, доходившему до колен.
Вышли затемно, хотя и было часов семь утра. Часа два шли в темноте, периодически меняя авангард. Торить дорогу колонне приходилось по очереди, чтобы не обессилили первые. С рассветом стало еще холоднее, это такая особенность местная. С первыми лучами солнца опускается самый мороз.
Так и движется колонна из полсотни отрешенных от всего земного, растрепанных и голодных мужиков всяких национальностей и убеждений.
Кто был из них пламенным революционером, кто белогвардейцем, кто священником или хлебопашцем? Кто чекистом бывшим, а кто уркой городским? Всех выравняла судьба и в один ряд построила. Пыхтят весь день на морозе, пуская клубы пара из своих продрогших, но еще живых тел. А там, на командировке, лежит в штабеле как бревно предшественник, не вынесший напряжения и голода. И не волнуют, и не пугают теперь его неудобства и наказания…
Были горячие головы, заявлявшие о своих человеческих правах и возмущавшиеся скотским обращением. Их не корили и не воспитывали, просто увозили неизвестно куда, и больше не видели их и не вспоминали.
Оказывается, недалеко она находилась отсюда, точка последнего их пристанища. Позже выяснится ужас штрафной "Серпантинки". Спрячут палачи следы своего преступления, да неумело и глупо. Через несколько десятилетий откроют ключ золотой и начнут мыть золото. И в ужас придут потомки, когда вместе с золотом намоют пули и кости павших от этих пуль бунтарей и отказников. Известная сейчас картина, но тогда кто мог даже представить такое злодейство?
Бредут угрюмо, но нет ни сил, ни желания протестовать и возмущаться. Чувствуют безразличие к своей участи и понимают цену жизни своей в руках власти могучей и беспощадной…
               ****************************************
 В том месте, где речка Оссибите пересекает дорогу колонна повернула направо и просекой
в редколесье и кустарнике вышла к берегу уже почти полностью замерзшего Таскана.
 Долго ждали переминаясь с ноги на ногу и хлопая себя по груди и бокам руками, что бы как то согреться, пока конвойные обследуют толщину льда и найдут место переправы. Потом растянувшись в цепь по одному, пересекли опасный участок и собравшись в колонну, больше похожую на беспорядочную кучу оборванцев, двинулись в сторону высокой терассы на левом берегу реки. В сумерках добрались до командировки состоявшей из двух рубленых не то домов, не то бараков с жестяными трубами из которых струился вертикальными столбами дым. Одну избу занимал склад с продуктами и инструментом, а та , что побольше и была домом для рабочего люда. Для порядка пересчитав заключенных дали команду устраиваться на новом месте. В избе-бараке было очень темно и после морозной свежести  резануло
тяжелым воздухом плохо проветриваемого помещения. На убогом столе, недалеко от входа метался единственный огонек примитивной коптилки, сделанной из консервной банки.
 Рядом малиновым боком отсвечивала бочка, приспособленная для отопления и от входа вдоль стен лепились двойные нары из плохо ошкуренных тонких лиственниц.
 Еще не стихла суета новоселья, как дневальный принес и стал раздавать прямо на столе  долгожданные пайки хлеба. На печке-бочке для желающих в самодельном баке всегда находился кипяток, только кружек всем не хватало. Их можно было делать из консервных банок сколько угодно, но негде было разместить такую кучу хлама и потому они часто выходили из строя то растоптанные впотьмах, то выброшенные вместе с мусором. Алюминиевые миски лежали себе стопкой в углу, их не надо было ни мыть не прятать, а вот с кружками сложнее.

 Был здесь и свой плюс. Не надо было ставить в помещении парашу и тем самым создавать лишние неудобства. С туалетом было просто, вся тайга в твоем распоряжении, хоть всю ночь пользуйся.
 Старожилы командировки и блатная компания заняли давно самые теплые места, новички скромно и молча располагались там, где придется. Начались извечные расспросы и поиски земляков, долго гудели не желая скорее заснуть, как обычно. Одежду ни кто не сушил и не раздевался, одежда ночью служила постелью, да и топить печь круглосуточно ни кто не собирался, все знали что к утру дубак будет едва не такой как на улице.
 
 Кое как разместившись в новой обстановке, старались скорее забыться во сне и до самого подъема избавиться от постоянных назойливых спутников лагерной жизни -холода и звериного желания чем-то набить брюхо.
 Подъем в свете той-же убогой коптилки и холоде не принесли радости нового рабочего дня.
 Сегодня предстояло первое и детальное знакомство с колымской тайгой. Разобрали инструмент, двуручные пилы и топоры. Инструментальщик приготовил их и настроил для нового рабочего дня.
 Повар и инструментальщик выделялись в немноголюдной группе лесорубов своим положением и внешним видом, это была своеобразная элита, которую назначали из уголовников. От них зависело благополучие работников и выполнение нормы. Они не ходили
 валить лес, они обеспечивали выполнение плана другими.

 Каждая бригада лесорубов составляла десятка два заключенных и работала на своем участке. Так увеличивалась мобильность и сокращалось время на дорогу. Такие группы были разбросаны в определенном порядке по обоим берегам реки. Ближние к лагерному пункту, точнее поселку командировки состояли из женской половины населения. Соответственно и нормы выработки у женщин были несколько меньшими.
 
 Женщинам для выполнения нормы на сто процентов необходимо было заготовить шесть кубометров леса. Если брать в расчет чистую древесину, то шесть кубических метров, неимоверный объем и женщине с ним невозможно справиться. Это примерно столько, сколько влазит в кузов КАМАЗа. Ведь это надо спилить, очистить от веток, порезать на стандартные бревна и уложить в штабель. Все по пояс в снегу, простой ручной пилой и топором.

 Мужичкам норма давалась в среднем десять кубов. Повторюсь на одного человека. В паре, безусловно работать ловчее, только и норма уже становится двадцать кубометров. Можно сойти с ума! Изо дня в день, на морозе под пятьдесят градусов, полуодетыми и полу обутыми,
 откровенно голодными и страдающими авитаминозом.

 Все же один плюс во всей этой безысходности был. Заготовленный лес принимали в складо-метрах, а это в два раза меньше, чем в чистой древесине.

 Работа Александру знакомая еще по Архангельску, только вот пилить мерзлую лиственницу намного тяжелее европейской сосны. У самого комля, как требует начальство самый смолистый и каменно-твердый участок, к тому же до него надо еще и откопать и вытоптать снег. Потому зеки и норовят отхватить лесину повыше, и пилить удобнее и ствол потоньше и помягче. А увидит надзиратель, придется по новой пенек отпиливать, силы тратить и время на никчемную работу. Но со временем пришли к общему знаменателю и попадали впросак либо конченные лентяи, либо глупые новички.

 Потянулась томительная и нудная чреда рабских будней. Ни выходных, ни праздников, ни надежды, только мороз, скрип снега под ногами и звенящая пустота во всем.
 Голова переставала генерировать мысли, рождались примитивные проблески, уже и память не рисовала былых радужных картин. Все исчезало в небытии, голод и холод превращали в примитивное скотообразное существо. Но одно желание ни когда не покидало сознание- желание - жить!
 
 Этот самый древний и неистребимый инстинкт всего живого оставался единственной движущей силой. Не было ни какого любопытства  что там дальше?  Не было интереса к подобным себе существам, что находились рядом. Не хотелось знать откуда они и как сюда попали. Не рождалось к ним чувств, ни ненависти ни сострадания, и если случалась с ними беда и трагедия, равнодушно складывали их окоченевшие тела в штабель уже покрывшихся инеем предшественников.

 Потом начались метели, и сразу стало теплее. В метель на Колыме всегда спадает мороз и потому отношение к ней у местного населения немного другое, нежели в прочих местах. Да и напомнили метели о том, что все равно придет весна, являясь как бы добрыми вестниками перемен к лучшему. Пускай хоть такая маленькая радость, но как она растопила лед в душе, напомнив отрешенным людям о том, что бывает еще свет в жизни. А тут еще и день заметно прибавился и выходили на делянку уже посветлу.
 
 Вот так и пришла неожиданно первая весна на Колыме для Александра, чуть отогрев прозябщее тело и главное онемевшую душу. Начал подтаивать снег и приседать сугробы.
 Прокатился робкий слушок, что скоро возвращаться в поселок и это показалось долгожданным праздником и его стали с нетерпением ждать.

 Как всегда все произошло неожиданно и буднично. Утром раздали хлебные пайки и распадающимся на части строем повели в противоположную делянке сторону. Пока еще на реке стоял лед, надо было переправится на свой берег.
 Путь возвращения выглядел совсем по другому, нежели зимой, и настроение рождало новую энергию, превращая утомительную дорогу в забавную прогулку. Женщины на седьмом километре, одетые в нелепое рванье и забывшие о зеркале и прочих атрибутах туалета, показались возвращающимся мужиками сказочными феями.
 Какая буря разыгралась в эти минуты у каждого мужика в голове и его фантазиях, описать не хватит шекспировского таланта и воображения. Они шли героями и победителями. Они выжили на этом отрезке, они победили саму смерть. Пока победили, но так важно побеждать хоть иногда, хоть в такой малости.

 Те, кто не вынес и сдался, остались на другом берегу. Покоятся теперь с фанерной биркой на  щиколотке, заваленные в овраге кое как даже не землей, а всяким подручным мусором.
 Суровая земля. Даже отдать последний долг человеку нет возможности. Да и инструмент для этого обряда не предусмотрен на командировке.

 Пыталась часть отчаявшихся заключенных искалечить себя и тем избавиться от мук непосильного труда и холода, да пресекали это движение жестоко и неотвратимо. В санчасть такие не попадали, им уготован был путь сразу в штрафной лагерь и обвинение в саботаже. Из штрафной зоны ни кто так и не вернулся, потому и не было теперь желающих таким способом облегчить свою участь. Одновременно решались вопросы техники безопасности, все приравнивалось к вредительству.

 Вот после всех  несчастий и бед, наконец пришло забытое тепло на землю колымскую, избавив страдальцев от половины несчастий. Есть короткий промежуток в весеннем благоденствии, когда уже можно согреться на солнце, но еще не проснулись от спячки комары.
 И пускай сосет в брюхе от голода и бесконечная работа изнуряет с утра до вечера и  движение угрюмой колонны и мучение в  длительных перекличках и поверках. Зато можно подставить лицо золотому солнышку и закрыв глаза ненадолго улететь в забытую страну радостной безмятежности.

 И в этот самый момент укус первого комара возвращает нашего героя к мрачной реальности.
Какая мелочь и ничтожество, почти не обращаешь внимания, но вскоре следует второй укус и третий, а потом сразу двойной и следом тройной.

 Первые комары крупные и рыжие, их видно, они тяжелые и медлительные, постепенно к ним привыкаешь и нет уже начального раздражения, но через неделю после первой атаки вампира к своей гнусной работе приступает молодое поколение. Их невообразимое количество, они мелкие и юркие, они вездесущи. Они так тонко и мерзко вибрируют своими крылышками, что начинаешь чесаться уж от этого зуммера.

 И наконец наступает момент, когда сравниваешь оба зла и сомневаешься, какое из них большее. Мороз или гнус?

 Начало весны, пока таял и сходил снег работали на строительстве молочной фермы. Совхоз увеличивал поголовье и ежегодно приходилось строить новые корпуса голов на сто каждый.
 Первые три коровника уже вовсю давали продукцию. Они располагались недалеко он самого поселка. А планировали выстроить еще целый комплекс, но гораздо дальше, километрах в двух- трех от центра. Это была отдельная часть совхоза с бараком для рабочих, мало чем отличавшийся от коровников. Рядом построили насколько домов поменьше для охраны, конторы и даже магазина. Это была самая крупная командировка совхоза и называлась соответственно Молферма.

 Дальше вниз по реке уходила петляя неширокая дорога и пересекая глубокий овраг по новенькому добротному мосту терялась в прибрежном лесу. Дорога эта вела к знакомому нам
по рассказам Евгении Соломоновны птичнику.

 Хоть Александр и не имел ни какого отношения к этому подразделению совхоза, упомянуть о нем имеет смысл скорее для потомков. Это настолько загадочное и глухое место, что сразу настораживает нового посетителя. Среди непролазной чаши стоит огромный неуклюжий барак . Само здание и площадка перед ним огорожены высоким плетнем.

 Днем здесь кипит работа, летом по двору даже гуляют куры. Внутри птичника довольно мрачно. Окошечки метра по два в длину и пол-метра в высоту расположены предусмотрительно под самым потолком. Вечно запыленные и загаженные, они почти не пропускают света. Зимой, в самые короткие дни, с освещением большие проблемы. Электрическое освещение проводить сюда очень накладно, совхозу самому едва хватает электроэнергии он генератора у которого бесконечные проблемы с движком.

 Как куриное поголовье ухитрялось выживать в таких условиях, большая загадка. Наверное как и люди прониклись высокой идейной ответственностью и терпели стиснув клювы, и даже неслись. Запах аммиака с непривычки вызывает слезы и першение в горле, к нему добавляется вонь разлагающихся туш тюленей, которых привозят для подкорма.

 Все это не могло вызвать восторга у утонченной натуры Евгении Соломоновны, добавляя крутизны ее маршруту. Зимой можно еще было выйти на улицу и подышать морозной свежестью, пока медведи в берлогах чмокали свои грязные лапы. Но летом приходилось запирать все запоры и задвижки и ждать утра, прислушиваться к уличной возне косолапых бандитов, привлеченных запахами предприятия.

 Медведь такая тварь, которая предпочитает отшельнический образ жизни. Так наверное легче прокормиться, скитаясь в вечных поисках пропитания. Но это место они посещают
 табунами и это стало у них многолетней традицией. Федор Ямушко уже в конце девяностых,
охотясь в этих местах насчитал на овсяном поле восемь особей, одновременно пасущихся на ограниченном клочке. Я уже рассказывал, что Сашке Метле, заядлому медвежатнику не надо было далеко ходить за добычей. Местному населению мишки особо не докучали и все уживались довольно мирно. За всю историю поселка и его обитателей ни разу не было случаев, чтобы медведь причинил человеку вред. Ну если только баб пугнет, когда они голубику собирают. Единственный раз косолапый зайдя как то сверху по реке, суток за трое пробрался до противоположного конца села по зарослям, оставляя следы своего пребывания и выдавая присутствие. В конце пути вдоль поселка он все же утащил из сарая небольшого поросенка и тем разозлил мужиков. А мужики у нас хотя и добрые, но охотники знатные и подкараулить и взять медведя им только потеха. Короче, разбойник поплатился своей шкурой
за сою наглость и неосторожность.

 Строительные работы, после лесоповала показались курортом. Работа была незнакомой но быстро втянулся, вскоре тесал бревна для сруба как по линейке не уступая мастерам. Меньше чем за месяц собрали корпус и приступили уже сборке стропил для крыши.

 Но в это время начальство сортируя бумаги и отбирая специалистов по категориям выяснило, что им как раз нужны аграрии для работы на полевом стане. Командировка так и называлась Полевой. Не откладывая перевели на этот участок. Все находилось в часе ходьбы,
 но это был совершенно другой мир. Это была родная стихия. Пашня, семена овса и гороха, семенной картофель, плуги, бороны- все было знакомо до слез.
 
 Поля начинались от центральной дороги и переходя в луга простирались на несколько километров на юг к Круглой сопке. Сами поля имели форму лоскутов, потому что  экономя силы и средства выбирали самые ровные и сухие участки. Пока еще не было возможности осушать болота и выравнивать овраги.

 Пахали эти лоскуты в зиму на яках, чудных животных, волосатых и спокойных. Теперь оставалось посеять овес с горохом и ячмень и забороновать. Сеяли вручную и здесь очень пригодился былой опыт и сноровка, еще и совет давал если спрашивали как ровнее и точнее сеять.

 И мало чем отличалась жизнь от прошлой крестьянской, только проверки утром и вечером и раздача скудных паек, да тяжелый сон на голых нарах. Снова стали возвращаться видения из прошлой жизни, вспоминал деток и родителей.

 Едва только отдалялся от роковой черты и расслаблялась душа от мертвого оцепенения, жизнь тут же брала свое и возникали новые желания и грезы. Даже легонько касался планов на будущее не совсем понимая и давая себе отчет в том, что такое последующее поражение в правах на пять лет.
 
 Шел третий год жизни невольничьей и частенько возвращался к размышлениям о ней, но страшно было думать о том, что ждало еще впереди. Видя ужас и трагедию настоящего, понимая слабость и уязвимость человека в обстановке лагерного молоха, почти не питал надежды на благополучный исход постоянного  кошмара.
 
 Иногда внезапно, как бы взглянув на себя со стороны удивленно спрашивал- кто ты? Как ты
сюда попал и зачем? Что ты вообще такое в этом мире? Зачем все это? И потом медленно и нудно возвращался в реальность, где все до отвратительного понятно и известно.

 Интересны были  внезапные переходы из реального мира в совершенно иной как бы параллельный с этим серым и неприглядным, твое тело оставалось на месте, а сознание могло перенестись куда угодно и даже обрести комфорт и подобие эйфории в обособленном, отдельном существовании.

Это были неосознанные до конца и непонятные опыты, на которые натолкнулся совершенно случайно. Но они оставили в памяти яркий след и даже пережитое удовольствие. Удовольствие! Это совершенно забытое состояние. Ни кусок хлеба , ни сон давно не приносили радости, лишь вплетаясь в линию обыденности и необходимого.

 Если удавалось в минуты тяжких испытаний вспомнить об этой забавной игре- в переходы состояния, немедленно делал над собой усилие и сознание с чувствами покидали тело, становясь зрителями дальнейшего спектакля.

Тело могло корчится от мук и боли, но  независимый зритель, лишь наблюдал за ним не принимая участия и не испытывая его ощущений.

Игра эта поначалу забавляла и давала короткую передышку, но не меняла главного русла мутной и опасной реки жизни.  И не получив должного развития и глубины со временем вылиняв сошла на нет как любая другая забава.

 Рядом с мужчинами работали женщины, это было приятным открытием в раскладе жизни командировки. И от этого суровость и напряжение лагерной жизни теряли большую часть из своих отвратительных составляющих. Немногочисленная охрана и начальство постоянно напоминали об ответственности за личные связи, только сами при этом роняли слюни и при малейшей возможности забывали о морали и наказании.

 Но внешне жизнь текла как ей и положено, ни кто не сходил с ума и не терял человеческого облика. Может в каких темных углах и возились черти, да на свету все было пристойно.
Даже в этой обстановке женщина вызывала уважение и снисхождение и у охранников и у начальства.

 В Эльгене большая часть семей состояла как раз из бывших зеков, создавших после освобождения супружеские пары. Это очень приличные люди без всяких моральных перекосов и извращений.

 Впрочем, было одно исключение и все об этом хорошо знают. Две женщины составили супружескую пару, слегка вывихнув мозг населению поселка. Но с годами к ним привыкли, сохраняя едва заметное презрение и осуждение.  Евгения Пашкевич войдя в роль мужчины так с ней сжилась, что требовала к себе отношения как к мужчине. Она постоянно обитала в мужской компании и не посвященные даже не подозревали что имеют дело с биологической женщиной.

  Однажды дело дошло до казуса, когда в буфете напившись пива мужики потянулись за сараи, и за ними увязалась Женя. Толя Романов недоуменно спросил, почему все это делаю стоя, а Женя присел(а)? 
 
  Многие годы вспоминали со смехом и прибаутками этот казус. Но здесь еще надо добавить, что и Толик был человеком постоянно попадавшим в анекдотические ситуации в силу своего характера, был он излишне простым и доверчивым мужиком, почему с ним и происходили всяческие забавные истории.

  Лето 1940 года пролетело незаметно, слегка обдав теплой волной забытой и родной крестьянской жизни. После того как силос с полей утрамбовали в силосные ямы и урожай картошки перевезли в закрома нового хранилища, мужскую часть командировки отправили на дальние сенокосы. Дальними они считались не из-за расстояния, а потому, что дорога к ним была очень тяжелая, мало проходимая.

 От лагеря - налево подобие дороги уходило вверх по реке, пересекая территорию кладбища.
 Одна развилка уходила влево, к командировке Мелиорация, что у Круглой сопки. Там заготавливали сено женские бригады. А мужчины шли по зимнику, разбитому и залитому водой прямо через лес, потом по болотам и марям за озера.

 Пять километров пути с поклажей и инструментом занимали почти весь день. Жильем были самодельные шалаши, даже палаток не было у мужиков. Но и конвоя тоже не посылали, вся ответственность была на шее бригадира. Охранники периодически объезжали на лошадях шалаши в местах расположения сенокосчиков, но нарушений и побегов как правило не бывало.

 Совершать побег из эльгенского лагеря было делом безнадежным и глупым по двум причинам:  Во первых некуда, просто на каждом перекрестке и у каждого населенного пункта патруль ВОХРы, да и жизнь как на острове. Во вторых- лагерь считался едва не курортом в сравнении с условиями жизни и труда на приисках.

 Недаром практиковали в Северном управлении доходяг и калек отправлять на поправку в Эльген. Вот и держались мужики из последних своих за Эльген, сохраняя маленькую надежду выжить. Особенно после колымского кошмара 1938 года.

 Сенокосы эльгенские явление весьма необычное для классического понимания процесса.
Это не размеренная работа на привольных лугах среди тучных, сочных трав, это судорожная охота на отдельные клочки редкой травки, торчащей из кочкарника и кустарника. А кочки порой встречаются выше пояса, и изможденные оборванцы кружат над ними с косами обривая их как новобранцев наголо.

 Впрочем бывают и ровные поляны с хорошей травой, но основная масса урожая добывается именно в экстремальных условиях. Косят мужики забытые богом и начальством до самых морозов и снимают их с участков уже после снегопада. Забавная картина, когда по замерзшим болотам и берегам озер сшибают по льду шелестящую от мороза осоку мужики. Тут же по льду сгребают и копнят.

 И вырастают как грибы после дождя стожки рыжего позднего сена. Главное не питательная ценность этого продукта, как всегда надо схватить количество, тонны и центнеры.

 Исподволь, но уверенно и даже неотвратимо наступала зима и на горизонте замаячил призрак очередного сезона лесоповала, долгого и тяжелого.

 
      

   Прямо через центр острова, что находится за речкой Эльгенкой пробили бульдозером дорогу до переправы через Таскан. Русло его прижималось с противоположного края к крутому берегу. Каждую осень здесь наводили временную переправу по первым крепким морозам и пользовались ею до середины мая, пока паводок не сносил это убогое сооружение.

 На противоположном берегу зимник километра полтора петлял по протокам переходя в пологий подъем на террасу с которой открывалась лесистая равнина. Вдоль, почти незаметного ключа, с уютным названием Теплый,  дорога вела к горе, которую венчала каменная корона со смешным названием «Дунькин пуп»

 Лесистая равнина примыкавшая к горам раскинулась на тысячи гектаров и привлекала сюда
людей обилием леса.
Деревья в долине были не такими крупными, как вдоль реки, но раздолья здесь было гораздо больше.

  Долина ключа Теплый переняла его название и на многие годы осталась «Теплой долиной»,
но кроме теплого названия больше ни чего теплого в ней не было. Потому страдающим от холода заключенным было даже хуже от такого топонимического издевательства и гулаговский дед мороз здесь собирал не меньшую дань, нежели в других закоулках  системы.

 Дальше на север, за невысокой горной грядой простирается долина малого Судара, а правее
до самой Колымы реки находится слияние обоих Сударей и пойма общего Судара. Чуть выше слияния находилась командировка Осенняя, это очень уютное и живописное место между двумя речками.

 Судар и его притоки зимой вымерзают до дна и лишь местами родники образуют наледи. Так что подо льдом зимой рыбу здесь могла поймать лишь одна Евгения Соломоновна. Хариус зимует в озере, что в шестидесяти километрах в верх по течению или скатывается в незамерзающий Таскан и Колыму.

 Отряд, как говорят сами зека, пригнали на прошлогоднюю командировку в Теплой долине в начале ноября. Морозы уже вошли почти в полную силу. Эти ноябрьские морозы самые первые и еще непривычные кажутся особо лютыми и невыносимыми.

 Снегу еще немного и вспоминая прошлогодние мучения и битву с сугробами думается что не  так все плохо в жизни. Радует новый напарник Афоня Яковлев, с которым познакомились перед отправкой.

 Договорились держаться вместе, потому что с хорошим напарником проще выполнить норму, а следовательно не попасть в доходяги и не сдохнуть от истощения. Да и во многом были похожи Александр и Афанасий. И ростом и возраст всего  восемь лет разницы. Даже статья сошлась и в буквах и в цифрах. Да и за грешки наказали почти одинаковые. Просто меньше надо было умничать публично про гнилую рыбью голову.

 Больше трех лет Александр не находил напарника которому можно бы было довериться как Афанасию, казалось встретил родного брата, на которого можно во всем положиться
 и высказать почти самое сокровенное. Главное, в этом человеке можно было найти искреннее сочувствие и участие.  И почему-то не было тревоги и сомнения с ним и в нем.

 Они и внешне очень похожи, оба невысокие жилистые мужики, спокойные и приветливые.
Не любят шумных споров и барачных разборок, не драчливые, но умеющие постоять за себя и товарища. Да с другом и на нарах даже теплее.

Изредка делились тайнами прошлой жизни, работе и семье. У обоих дети остались и жены в той жизни и родители старики. И оба ни чего не знали о своих близких с  печального дня ареста.

  Работяги от землицы матушки. Только Афанасий копал землю в старателях, а Александр пахал в колхозе. Девок по молодости одинаково любили и ценили их тайны. И даже достоинства женщин оценивали одинаково - в пудах!  Идеальная женщина была для них пудов на шесть!
   
 А в Эльгене так много женин, так много соблазна! Да не до того пока нашим героям, самим бы уцелеть, зиму продержаться не околеть от холода да цинги. Афанасий ко всем прочим достоинствам, еще что-то понимает в целебных кореньях и травах. Вывернет из под снега какую кочку и сует травинку на мол, пожуй, для глаз полезно или голодное брюхо утешает.

 Был Афанасий человеком не только от земли, но и таежником бывалым. И это иногда здорово помогало и веселило обоих. Отошел в сторонку как то на пол-часика, Александр уже один лиственницу завалил и от веток очистил. Вернулся и так хитро глаза щурит Афанасий:

 -Сейчас я тебе праздник живота устрою, ты пока один воюй.
Опять исчез как привидение. А через час машет рукой из зарослей тальника, мол давай сюда.
Подошел Александр к нему, а у того и стол накрыт. На мерзлых ветках зайчатина жареная, горячая. Аромат на всю тайгу.

 А ведь хитрый жук. Ветерком от делянки тянет, чтобы блатные не набежали и зайца не отобрали. Смолотили зайчатину чуть не с костями в считанные минуты и поклялись хранить об этом молчание, иначе потом упреков и позора не оберешься. Тут тебе и клички дадут и заставят блатным зайцев ловить  каждый день. Так в тихую порадовались жизни от всех в тайне.

 Время с добрым другом летит намного быстрее, сокращая срок до освобождения. Иногда пытался даже дни считать, но слишком большое число выходило и незаметна была разница между сегодня и завтра. Только дразнить себя получалось, да и думалось нынче очень тяжело.

 Постоянные заботы о элементарном выживании, о самых примитивных сторонах быта оставляли место лишь животным инстинктам и здесь мало оставалось места для духовных упражнений. Серая угрюмая толпа больше имела сходства со стадом, нежели человеческим коллективом.

 Простые бойцы охраны и само начальство, хотя и выполняли роль пастухов, но блеском мысли в глазах не отличались от заключенных. Они оставались такими же зеками, такими же невольниками, только постоянно пожираемыми страхом ответственности и шаткости положения в условиях лагерного психоза. Слишком свежи были в их памяти уроки Павлова и Гаранина, когда едва не половина лагерной охраны сама оказалась по другую сторону колючки.

 А тем временем тусклое солнце Колымы снова покатилось в сторону лета. Долгожданного спасительного лета, которого здесь ждут с не меньшим азартом и трепетом, чем конца срока.
 И оно пришло неспешно и неотвратимо, принеся радость с теплом, а потом и горе с тревогой.
 Новость о войне с немцем прокатилась как ледяная волна, вызвав смятение, страх и растерянность.

 Слишком понятной становилась дальнейшая жизнь заключенных. Сплошные лишения и трудности неизбежно должны обрести еще более жесткую форму. И шансов выжить и увидать свободу убавлялось на порядок. Рождалась  тревога за своих родных, оставшихся там, в  далеком мире. О котором даже и весточки не откуда было получить.

 Только ли одним патриотизмом были движимы заключенные и охранники, что массово ринулись писать заявления об отправке на фронт. Для заключенных это скорее всего был шанс вернуться к нормальной человеческой жизни, хоть как-то вновь наполнить жизнь смыслом, даже ценою риска ее потерять. Жизнь под пулями и бомбами врага отсюда казалась спасением и благом.

 В начальном ослепительном порыве патриотизма, когда даже высокому руководству казалось это правильным, начали готовить списки и группы для отправки на войну.
 Но так же быстро и решительно это движение прекратилось.

 Пушечного мяса отечеству всегда хватало с избытком, не хватало как всегда самих пушек. Золото Колымы - и было потенциальными пушками.  Мудро рассудили, что надо увеличивать добычу золота до возможного предела. Что и стало дальнейшей программой партии и народа.

 И Александр и Афанасий, как вы уже догадались написали свои заявления тая надежду стать солдатами. Только это ни чего не изменило, они не удостоились даже отрицательного ответа. Их писульки молча убрали в глухой архив ведомства, откуда до поры ни чего не выходило наружу без особых распоряжений.
 

                (Продолжение следует...)