От 9. 11 02

От 9.11 – 02.
Серия "Письма к пустоте"

Тыкать мордой в грязь не искусство. Это проклятье.
Ой, прости, я даже не здороваюсь. Как всегда начинаю с того, что волнует. Знаю, подобная манера писать подбешивает, но ты же меня тоже знаешь.
"Давай покинем этот дом, давай покинем…"
Рождественский. К чему бы это?
Я и разговариваю всегда так же, в общем-то. Никакой связи. Слишком много мыслей. Так что, к нашим баранам? А то я слишком много болтаю в последнее время.
Может, мне жаль их, а, пустота? Это вполне в моей стилистике – жалеть. Чертов Христосик. А что? Учителю ведь не пристало, не пристало тыкать, требовать, бить, пороть, не пристало, не в духе, не по Сеньке шапка – так, что ли? Простодушный проект, которому выше любви ничего не доступно, которому спокойное человеческое "должен" – слишком сложно. Он даже смерть на кресте примет, лишь бы не дать им нахлебаться грязью. Неужели я такой же? И разве это – по-человечески?
Помнишь, как старик говорил уставшему от крови и пыли Маку, тяжело дышавшему в приклад старой винтовки? "И пусть ваш разум научится время от времени заглушать совесть". Плохая память – это не порок, пустота. Нечего выпендриваться. Ты-то всегда все помнишь.
А может, и боюсь. Боюсь за детей, вполне себе нормальный, знаешь, страх – "чадо, чадо, смотри, чебурахнешься", помнишь? Право слово, это безумно смешно. Смешно в мире, где никто никому ничего не должен.
Мне так говорил один мальчик, идя рядом со мной, восхищая меня привычно своим уверенным с немного трельным "р" голосом, широкой самоуверенной косухой и тканевой охровой сумкой, разухабисто хиппарской. Говорил, мир изменился. Говорил, человек сейчас должен выживать – это нормально, по Дарвину, он говорил, и тебе это давно пора понять. Делать что-то ради людей сейчас – бред сумасшедшего, боже мой, зачем это вообще нужно, он говорил. А я шагаю, размашисто, на прямых не сгибающихся ногах и не поворачиваюсь даже на голос – мне тошно и больно осознавать, что он говорит.
Ведь ваших слов, дети, боялись веками.
Толстой боялся, Бунин, Достоевский, дрянные интеллектуалы и разношерстная рабочая сволочь – люди всех без исключения сортов, но – люди. Боялись страшно, тоскливыми русскими тихими ночами – боялись ваших слов, ваших улыбок, ваших мыслей.
Потому что мир, где большинством будете вы, обречен на смерть. Мир предателей человечества. Куда уж хуже. Вы герои, ребята, нет, правда, вы большие молодцы, потому что мало кто в состоянии парой фраз отправить в небытие миллиарды людей. Толстых, Достоевских, Буниных. Дрянных интеллектуалов и рабочей сволочи. Но – людей. Их окровавленных пальцев, их разбитых суставов, их охрипших глоток, их изуродованных голов.
Мне это напоминает воссозданный в масштабах планеты Освенцим. Согнали, знаешь, в котлован, по объемам сравнимый с Марианской впадиной людей и кинули сверху ядерную бомбочку. А лучше даже две. Для верности. Или саботаж напоминает. В Мадриде.
Потому что чем Выбегалловщина отличается от всего этого дерьма?
И дело здесь все-таки даже не в страхе. Я ненавижу это детство.
Я не одинок в этой своей странной ненависти – можешь считать, я даже тривиален, потому что гребаные тысячелетия, десятки тысячелетий люди боялись того, что когда-нибудь они появятся. Предатели человечества. А не слишком ли жестокое определение, а? Хотя нет. К черту.
Я их, кажется, все-таки ненавижу. Должен ненавидеть. Конфликт человеческого с человеческим. Масло масленное. Здравый смысл, увы и ах, никогда не использовался вовремя.
А впрочем, я увлекаюсь. Плохое письмо выходит. И ты знаешь, к черту. Тут и не скажешь по другому. Слов нет, одни эмоции. И все к тому же. Все к тому. Замкнутый чертов круг странных жизней.
А ведь других вариантов уже давно нет. И все это двести раз уже поняли. И их придется тыкать мордочками в грязь. Чтобы серая пресноватая пошлость доходила, поднимаясь по самые гланды. Чтобы их рвало в эту странную отвратительную муть своими страшными словами. И придется это делать нам, проклятым понимаем, одиночеством и тобой. И даже если мы вытравим любую жалость, без сомнений окончательно загадив сизовато-серую карму свою, то может оказаться уже поздно.
Может оказаться так, что те, кого мы тыкаем в грязь – это своего рода жизненные дальтоники.
А дальтонизм на моей памяти до сих пор не научились лечить.
И вот это будет страшно. Потому что серая грязь вперемешку с кровью будет цвета совсем уж отвратительного. Потому что по-другому никак.
Я допишу. Допишу, а пока не обессудь – не выходит.
Отоспимся в гробах. Я всегда себе так говорю. И никогда особо не заходит. Забавно, да?