В поисках утраченных возможностей

На излёте дней мятежная душа, пытаясь встряхнуть привычку и оживить размеренный поток существования, спрашивает: "Нашёл ли ты себя, человек?  Сделал ли в жизни всё, что было тебе по силам? Понял ли, для чего ты здесь, и каково твоё предназначение?"  Вместо ответов возникают новые вопросы - почему, например, ты стал тем, кем стал, а не выбрал из всех, представившихся тебе возможностей, что-либо другое?  Выбрал ли ты сам свою судьбу, или судьба каждый раз подталкивала тебя и вела к тому главному, для чего ты пришёл в этот мир?  Что двигало тобой в поисках возможностей и в их осуществлении?  Что ищешь ты с самого детства и до поры свершений, когда, кажется, вот она твоя судьба, вот для чего появился ты на белый свет?

На дворе 1951 год.  Мне пять лет.  Смотрю на стаканчик пломбира.  Вот он передо мной на блюдце - обожаю пломбир!  Он сказочно сладкий, сплошное наслаждение касаться его языком, постепенно слизывать сливочную холодную горку мороженого, а потом обкусывать этот хрусткий и пресный стаканчик!   Ела бы и ела пломбир без конца, каждый день.  И эскимо на палочке!  Его меньше, чем пломбира, но зато оно покрыто шоколадом.  Подержишь палочку в руке, и шоколад вспотеет, весь покроется мелкими прозрачными капельками.  Съешь эскимо, откусывая кусочек за кусочком, вместе с ломким холодным шоколадным слоем,  оближешь палочку и даже подержишь во рту, а вдруг её тоже можно съесть?  Жалко, но нельзя.  Больше всего на свете хочу стать продавщицей мороженого и есть его без конца...
 
К семи годам я выросла из этой мечты, да и оказалось, с моим слабым горлом, подверженным всем ангинам на свете, мороженое мне вообще нельзя есть.  Вот, и хорошо, и утрата не так горька!

Но до сих пор детский вкус того мороженого помнит мой язык.  Теперь такого нет, и не будет. Не будет - вот тоска!  В нынешнем-то мороженом вместо молока, сливок и сливочного масла - вода, сухое молоко, пальмовое масло и искусственный шоколад с «ароматизаторами, близкими, к натуральным».  Это надо же такое придумать, даже выговаривается не сразу. А уж есть всё это совсем не хочется. 


Гаммы для мамы

- Ты будешь пианисткой, - сказала мама, подводя меня, семилетнюю, к чёрному немецкому пианино.  Его привезли в 1948 году из освобождённой от фашистов Польши, - у тебя есть для этого все данные - музыкальный слух, длинные пальцы и чувство ритма.

- Хочу быть художницей, - ответила я маме и ни в какую не стала заниматься музыкой, хотя для мамы я научилась играть гаммы.  Гаммы для мамы! Но, трогая белые и чёрные клавиши и прислушиваясь к высоким и басовым звукам в чреве инструмента, я не испытывала никаких чувств, никакой приязни.  Пришлось пианино продать.      

Как же я жалела об этом восемь лет спустя!  Многие мои подружки и друзья ходили в музыкальную школу.  С важным видом они носили чёрные нотные папки на верёвочках и пугали друг друга уроками по сольфеджио.  О, это незнакомое и страшное "сольфеджио", оно отнимало у меня друзей!

В нашем доме был радиоприёмник, и из него беспрестанно лилась какая-нибудь музыка, главным образом, классическая и народная.  Мы привыкли к этому и  перестали её воспринимать.  Музыка превратилась в привычный шум и непременный фон - на нём происходила наша ежедневная жизнь.  Но мне хотелось понять, что же в музыке такого притягательного, заставляющего других её любить, и стала специально слушать симфонические и скрипичные концерты, оперу и оперетту, выступления знаменитых певцов и ансамблей, постепенно влюбляясь в музыку, душой устремляясь к гармонии звуков. 

И в моём сердце проснулась белая зависть к девочкам, умевшим играть хоть на каком-нибудь музыкальном инструменте.  Я завидовала, но учиться упрямо не шла.  А вот, младший брат Шура, сам, не спросив маму, поступил в музыкальную школу и научился играть сначала на трубе, потом на баяне и на гитаре.  Мы делили с ним одну комнату, и он последовательно сводил меня с ума, то рёвом трубы, то упорными повторами гамм на баяне, то аккордами на дешёвой гитаре.  Под эту невообразимую какофонию мне приходилось делать уроки.  А ещё он любил петь.  У нас хорошо пела мама, и я начала петь с нею задолго до того, как запела вместе с братом, и мы с ним записались в хор Дома пионеров.  Мама учила меня петь русские, украинские и современные песни на два голоса.  Мне казалось, у нас очень славно получается.    

Два раза в неделю мы с Шурой пешком ходили петь в Дом пионеров.  По уютной улице  Батюшкова мы выходили на Проспект Победы, с его старинными, каменными купеческими домами, дальше через центр бежали на Советский Проспект и шагали к месту назначения мимо небольшого особняка в стиле Ампир, тогда там располагался Городской отдел народного образования, и вдоль роскошной старой гостиницы «Золотой якорь».  Мы весело пробегали мимо всей этой красоты, не глядя по сторонам, но врастая в неё детской свободой, скользящими взглядами, лёгкими, невзначай, прикосновениями к её историческим стенам, и невидимыми следами ног на мостовой, а она незаметно прорастала в нас.  И как будто обо мне сказал в древности восточный поэт: всё, что видела я тогда навеки «начертано остриём иглы в уголках глаз моих»...  Закрываю глаза и вижу вологодские дома и улицы, чувствую их родственную притягательность. 

Мы с удовольствием занимались пением до самого окончания школы.  Желанный хор  Дома пионеров! Меня туда никто не загонял.  А добровольное посещение, чего бы то ни было, и хора в том числе, раскрепощает.  Ты уже не думаешь, как бы прогулять нелюбимое мероприятие, а мечтаешь только о песнях и о встрече с другими хористами, ты отдаёшься вместе с ними музыке, и твой голос вливается в общий стройный поток звуков. 

Пение и музыка остались со мной на всю жизнь: хор Дома пионеров научил меня  поверять музыкальными образами красоту и гармонию окружающего, и весь мир зазвучал во мне!


Красота начинается с детства

В детстве каждого человека наступает момент, когда приходит, ещё до конца неосознанное, понимание мимолётности и бренности красоты всего сущего, невыносимости его утраты и желания запечатлеть, сохранить то, что ты видишь сейчас, в настоящую минуту, а потом пережить его снова.

С самого первого класса я несколько лет увлечённо рисовала всем, что попадалось мне под руку – карандашами, акварельными красками, гуашью, цветными мелками и углём.  Карандаши оставила быстро, они были жёсткие, и в них мне недоставало яркости.  Уже потом стало понятно - в них есть своя красота и теперь карандашный набросок привлекает меня своими неясными границами с живой жизнью, возможностью умозрительно, в памяти, дорисовать, досказать недосказанное.

Акварельные краски, напротив, любила и люблю, хотя сначала рисовать ими было трудно.  Приходилось очерчивать контур предмета рисования простым карандашом, а потом его раскрашивать.  Тонкость акварели я почувствовала не сразу, не сразу поняла её возможность передавать полутона, подчёркивать выпуклость предметов - хотелось класть краски на бумагу ровненько, плоско, как в раскраске, избегая расплывчатости рисунка.

Очень нравилась гуашь, такая яркая, определённая, застывающая в резких границах. 

Мелом и углём можно было рисовать где угодно, хоть на стене, хоть на тротуаре.   

Мне помнится запах и вкус моих рисовальных принадлежностей, разве можно было не попробовать эти волшебные, приносящие столько радости, предметы. Вот, они лежат на столе, и ничего не происходит, а вот, я взяла их в руки, начала рисовать, и произошло чудо - они открыли мне свои способности и сделали немую, белую бумагу цветной и говорящей! 

Масляных красок мне не купили, они были дорогими, а я ещё рисовать, вроде бы, не умела.  Но старательно копируя из учебника по рисованию цветы, вазы, чашки и бордюры, я чувствовала себя настоящей художницей.  Самостоятельно осваивала перспективу, светотени и цветовые гаммы. Пыталась рисовать пейзажи. Я могла заниматься этим часами и часто, исключительно для себя самой - делала выставки рисунков на нашем чердаке, играя в вернисаж.  Но брат не терпел одиночества.  Без моего участия в шалостях он долго оставаться не мог и всячески мешал творческому процессу: то краски похищал, то выставку разорял.  Из-за этого мы дрались, но не сильно, а так, показать, кто старше и главнее. 

Художником быть хотелось, но и с Шуриком тоже было весело, и я бежала гонять с ним мяч или в лес за приключениями, мы тогда жили в военном городке недалеко от леса.  Кстати, к рисованию меня приохотила мама, она и сама хорошо рисовала.  От этого увлечения во мне осталась любовь к живописи и к походам в картинные галереи.  Если спросить, кто мой любимый художник,  не задумываясь, отвечу – их много.  И первыми назову Васнецова, Куинджи, Боттичелли и потустороннего Иеронима Босха.  Васнецова люблю за русскую сказочную красоту, Куинджи – за переливы зелёных оттенков и их солнечную прозрачность, Боттичелли - за величие и божественность, а Босха – за потусторонность. 

Я не стала художником.  Быть им, значит, с детства видеть траву не только сплошь зелёной, солнце - жёлтым, небо - голубым.  Гораздо позже пришла способность замечать многообразие оттенков вещного мира - земли, небес и водной глади,  умение природы красками проводить границу между рождением, жизнью и смертью.  И сейчас я вижу это, но уже не рисую, разве, в воображении: нет во мне сказочности, божественности и потусторонности гениальных художников...   


Труды души и воспитание сердца

В шесть лет мама научила меня читать и я полюбила книги и чтение, не ведая, что это и есть моё счастье.  С тех пор каждая новая книга для меня - волшебный клад, учебник жизни, посвящающий меня в её тайны, собеседник, не способный предать, оставить в одиночестве, или потребовать что-то взамен.  Друг, рассказывающий дивные истории полные мира и радости, надежды и счастья, боли и тревоги, правды и вымысла, способные заставить облиться слезами. Вырастая из каждой прочитанной книги, я прошу мгновение остановиться, и тут же ищу другую, согласную моим потребностям, возрасту и уровню знаний. Или беру в руки самую любимую - старую, мудрую и весёлую книжку.      

В детстве я начинала процесс приобщения к чтению с, кажущихся простыми, текстов - сказок и стихов.  Годам к тридцати непрерывного чтения поняла всю красоту, изысканность и сложность языковых, культурных и исторических кодов сказок и  силу многоуровневого ритмического воздействия на человека, пронизывающих и гармонизирующих его стихов.  За сказками последовали рассказы, повести, пьесы, а к юности я углубилась в романы.  Кстати, сейчас романы меня не интересуют, мне, как ни странно, тесно в пространстве романа и скучно в его предсказуемости.   Мама одобряла мою любовь к книгам, дарила их мне, но всё же считала чтение развлечением. Это сейчас я знаю, чтение – такое же творчество, как написание книг, то есть скорее – сотворчество и работа, сложная, но незаметная.  Она происходит внутри человека, наверное, в мозгу, в душе и в сердце, прирастая словом к слову, мыслью к мысли, чувством к чувству.  Как прав современный генетик, сказавший, что человека создают память и чтение!

Сейчас я не только читаю, но и пишу и мне это нравится, многолетняя страсть -  чтение, была подарена судьбой, видимо, не случайно, она готовила меня к сегодняшнему трепетному отношению к слову.

По-настоящему писать мне довелось научиться вполне взрослым человеком - в двадцать семь лет, во время подготовки к защите диссертации по стилистике английского языка.  А книги начала писать через тридцать четыре года после этого, перед выходом на пенсию. 

Что к этому привело?  Желание оставить дочке, родным и друзьям добрую память о своём времени, ведь нынче его модно ругать.  Но, как философски заметил ещё в стародавние времена царь Соломон: «Всё пройдёт, пройдёт и это!»  Пройдёт злокозненная мода на поругание прошлого моей страны. 


Зачем человеку сцена?

Зачем была мне сцена?  Тому несколько причин. Самая простая - любопытство: хотелось знать, что такое сцена, и смогу ли я играть? Дальше - самоутверждение - захочу и, как взрослая артистка выйду к публике, и на глазах у всех превращусь в другого человека и поражу всеобщее воображение - по моей воле люди будут плакать и смеяться. Научусь не бояться множества глаз, чужого любопытства и неприязни.  Научусь правильно и красиво говорить.  Научусь быть красивой и необходимой всем...

В промежутке между детством и взрослением, человек может выбрать какое угодно занятие.  Например, мне, одно время, хотелось стать актрисой или кукловодом в кукольном театре.  В двенадцать лет я сшила из тряпочек две простые куклы-рукавички, нарисовала им лица, написала коротенькие тексты и устраивала спектакли дома, завесив детским байковым одеялом дверной проём, или во дворе, вывесив то же одеяло между двумя небольшими берёзками.  Публику составляли соседские дети детсадовского возраста, они были в восторге, кукловод тоже.  Позже в школе, в десятом и одиннадцатом классах мы с подружками занимались в театральном кружке, его вёл прекрасный пожилой актёр областного драматического театра.  Он научил нас многому, но самое главное, научил любить театр, понимать его, служить ему и не ставить себе целью непременно стать звездой.  Но в школьном театральном кружке мы уже были звёздами, нас знала вся школа, и друзья гордились нами.  Первый спектакль, поставленный нашим худруком, был детской сказкой «Два клёна».  Мне дали роль старухи-матери.  Я сначала расстроилась - всем хочется играть красивых молодых героинь.  Но худрук, непререкаемый для меня авторитет, сказал - молодую героиню любая девочка сыграет, а вот старуха не каждой под силу.  Конечно, утешая, он мне польстил, и в качестве бонуса сам гримировал перед премьерой. 
 
Увлечение театром было велико, случайно поступив на иняз в Пединститут, я сразу отправилась в самодеятельный студенческий театр и на институтских подмостках с упоением играла героинь, влюблённых и матрон. 

Я не стала актрисой, вполне осознав свой удел - самодеятельную сцену.  Да и мама говорила, лучше быть хорошей учительницей, чем плохой актрисой.  Она, конечно,  была права, и я стала хорошей учительницей английского языка.  Но в моём сердце до сих пор живёт нежная любовь к театру. 


Медицина и сострадание

Итак, актрисой я не стала, но и учительницей ещё не была,  и тогда, на первом курсе параллельно с театром увлеклась медициной. Нам её преподавали на обязательных двухгодичных сестринских курсах.  После этих курсов все девочки получили звание сержанта медицинской службы запаса.  Одна из немногих, я училась на курсах с удовольствием.  Мне нравилось всё - оформлять рецепты, заучивать латинские названия лекарств, их состав, дозировку, воздействие на больного, готовить вату и бинты к перевязкам, понарошку накладывать гипс и делать внутримышечные уколы.  С восторгом бегала я на лекции о болезнях и способах их лечения, представляя, как потом буду помогать больным и страждущим.  У нас даже была практика – мы ходили в детскую больницу учиться делать детишкам перевязки после ожогов и накладывать шины, а в военный госпиталь - учиться делать уколы.  Особенно радовались нашему появлению молодые солдаты и с удовольствием подставляли для уколов все предназначенные для этого места.  На нашем курсе, мало кто проявлял энтузиазм в изучении медицины. Некоторые девчонки, правда, интересовались молодым красивым интерном из Ленинграда, он читал нам лекции по пневмонии.  А мне было интересно даже в морге, но главное я училась сострадать  больным, несчастным людям: в молодости не ждёшь, что их так много... 

Вместо меня отличным врачом, со временем, стал брат Шура.  А во мне до сих пор сохранилась любовь к медицине и уважение к медикам. 


Воля случая или провидение?

Мама советовала мне после школы поступать в наш Пединститут на исторический факультет.  Я колебалась - история нравилась, особенно история древнего мира, но больше нравилась новая учительница по английскому языку - молодая, умная и весёлая, и мы всем классом ей подражали.

Итак, по воле случая, моя тропинка свернула на Иняз. А ещё мне очень хотелось
научиться читать английскую и американскую литературу в подлиннике.  Поступила с лёгкостью, но на первом курсе сразу не понравилось: оказывается, на начальном этапе, иностранный язык можно освоить только с помощью зубрёжки, тупого заучивания, многократного повтора одного и того же.  Но и ходить в отстающих студентках тоже не хотелось, поэтому напряглась и выучила правила чтения и глагольные формы.  И сразу начала читать.  Сначала со словарём, потом без словаря, понимая прочитанное, по контексту.  И ещё слушать иностранную речь в записи.  Мне и моим сокурсникам повезло, во время хрущёвской оттепели в мире появились рок-группы «Битлз», «Ролинг Стоунз», «Квин» и другие, ослабли запреты на слушание английского и американского радио.

Я запоем читала книги на английском языке, слушала музыку на английском радио, переводила тексты песен и пела их своим друзьям – это и были для меня главные составляющие изучения английского языка.  На Инязе языковая практика сопровождалась теорией - общим языкознанием, лексикологией, историей языка, историей литературы и стилистикой. Погружение в эти невероятно интересные науки привело меня в научный мир, в аспирантуру, к написанию диссертации по стилистике английского языка и к её защите.


Ничто не проходит бесследно

Так и определилась моя главная дорога в жизни - преподавание английского языка и наука.  Настала пора достижения результатов, воплощения мечты и исполнения желаний. Я искала себя вслепую и находила разные возможности.  И, вот, позади всё пройденное и утраченное в пути, будто за ненадобностью.  Оглядываюсь назад и понимаю, ни одна из моих попыток найти себя не пропала зря, весь полученный опыт, знания и духовный багаж остались со мной. На преподавательском поприще мне пригодилось всё: фантазия пятилетней девочки; образное мышление художника; артистичность, чёткость и ясность речи актрисы; сострадание, воспитанное на занятиях по медицине; культура, память и развитое мышление, выработанные многими  десятками лет чтения, профессиональные знания и любовь к науке.  Ничто не пропало без следа. 

PS

Я много работала и, как все, в своё время, вышла на пенсию. Мне бы успокоиться, погрузиться в домашние хлопоты и заботы пожилой женщины, но Судьба усмехнулась, погрозила мне пальчиком и распорядилась:
- Ишь, чего захотела - покоя!  Нет, уж, не всё  предназначенное тебе выполнено.  Пришла пора приступить к главному - запечатлеть в слове всё, что ты видела, чувствовала и понимала в своей жизни, ведь недаром я дарила тебе щедрой рукой такое множество возможностей - пора делиться опытом с другими.