Последняя любовь и одиночество

                ... «Твердишь, что мы состарились с тобою,
                Взгляни ж, как блещет небо голубое!               
                А ведь оно куда старее нас» ...
                (Дмитрий Кедрин.)

Лето перевалило за середину. День торопливо отстукивал время ходиками с кукушкой, и тяжело, незаметно подталкивал диск солнца к зениту. Дождя давно не было. В воздухе ощущалось присутствие пыли. Она то и дело поднималась с дороги, мощенной отвальным шлаком, создавая сизоватый шлейф за каждой машиной. Всё было припудрено ею. Листва на деревьях, от неё потускнела, поседела трава, не успевшая зачахнуть под палящим солнцем.
         Григорыч, с утра до сумерек, ежедневно занимался домашним хозяйством. Работа постоянно находила его. Он втянулся в выработанный не одним сезоном ритм жизни, и не замечал однообразности дней.  Принимал свой каждодневный, однообразный труд за реальность бытия.
     Жил он, согласно паспорту, в городе. Но выбив клочок земли под дачу, - сам построил дом, прикупил ещё земли и c тех пор, только на зиму переезжал в городскую квартиру.  Стал сыт деревенской жизнью, смирился с ней, и даже полюбил её заботы.   Так, бывший руководитель инженерной лаборатории большого машиностроительного завода, интеллигент от природы, в душе - поэт, стал обыкновенным дачником. Всё, что напоминало ему о бывшей жизни, это; - спрятанные в ящик письменного стола с десяток свидетельств об изобретении с его фамилией, да старый пёс - пудель.  Григорыч во всём любил порядок.  Дом, сад и огород - стояли ухоженными. На крыльце дремал - чёрный, стриженый пудель. Хозяин, тоже, поддерживал его в надлежащей форме. Жил пёс в доме.  Кличка - "Джим" была дана благодаря стихотворению Есенина, посвященному собаке Качалова.

       Джим, - добрейшая и воспитанная собака. Григорыч разговаривал с ним, как с человеком.  А Джим - всё понимал и, на удивление знакомых и соседей, заходивших изредка к Григорычу, поступал - соответственно. Единственное, где хозяин и собака не смогли договориться, прийти, как модно сейчас говорить, к консенсусу, это - в вопросах женского пола. Григорыч был однолюб, а Джим никак не мог сдержать норов своей собачей души при встрече с любой сукой, особенно с той, которая готова к случке. Поймав её запах, нанюхав метку, оставленную специально для кобелей, - он преображался. В такой важный момент становился неуправляемым, забывал об интеллигентности и знаменитой родословной. В такие минуты он не отзывался на команды. Инстинкт продолжения рода подчинял его себе. Никакая сила не могла вернуть его, сбить со следа.
 
   Вспотевши в жаркий день, и от работы с поливной системой в саду, Григорыч вошёл в дом напиться воды. Посидев немного в прохладе свободного зала, окинув взглядом безмолвие интерьера, внемля тишину, - тяжело вздохнул и вышел на крыльцо. Приложив козырьком ладонь ко лбу, взглянул на синеву неба, слегка затянутую дымкой, как бы сверяя, - сколько ещё сможет сделать до сумерек. Затем, грубо высморкался. В это время года его доставала, вымучивала аллергия на пыльцу от цветения амброзии. Подойдя к тискам, продолжал отпиливать ножовкой по металлу патрубок от длинной трубы.
Отсутствие Джима во дворе осталось незамеченным. Спустя минут десять, Григорыч интуитивно почувствовал отсутствие собаки.  Окликнул его... - безрезультатно. Вышел за калитку. Посмотрел в обе стороны дороги. Не обнаружив пса, громко просвистел мелодию из нескольких нот, придуманную им и используемую для сигнала
Джиму, заменяющую команду: - «ко мне»! Подождал немного. Пёс - не вернулся.
- Наверно пошёл опорожниться, сейчас прибежит.
Григорыч вернулся к своей работе. Прошло ещё минутпятнадцать, - Джим не появился.
- Вот, старый гуляка... - Опять сбежал. Придётся идти искать. Ну, погоди!..  Заработаешь на "орехи"... - Тихо ворчал он под нос, взяв поводок с ошейником. Переложил его много раз в ладонь, и вышел на улицу.
- В какую сторону ты шмыгнул?..
      Григорыч посмотрел по сторонам. Он, уже знал обычные ходы своего друга, предававшего его, таким образом, много раз.  Оценив обстановку, прищурился, прислушался к тишине летнего дня, надеясь расслышать лай бродячих собак, реагирующих на присутствие Джима, или зазывное тявканье суки, заигрывающей с псами, быть может убегающей от них с выбранным женихом.
         Кроме редкого чириканья воробьев, и далёкого лая собаки с другого берега реки, - ничего не услышал. Решил идти к деревенским дворам, разбросавшимися вдоль берега. Вышел на прибрежную толоку, осмотрелся.
- Вот гадёныш!..  Мне больше делать нечего... Только, на старость, бегать за ним. Ну, - погоди!..
В нём раздвоились: осознание, - понимание собачей доли, требующей удовлетворения естественной потребности, природного инстинкта собаки, и зарождающейся подсознательно, злостью на непослушание пса, заставившего нервничать, переживать хозяина.
    Вдруг, он услышал лёгкое тявканье со стороны деревенского двора. Там обитал, мыкая горе своего существова-ния, немного чокнутый, опустившийся на самое дно че-ловеческой жизни, Микола. Его приличный участок земли находился в запустении. Он держал корову, которая осталась на текущий год яловой и почти не давала молока. Больше, у него никакой живности не прижилось. Кроме суки с годовалыми щенками, которые уже переросли свою мать и стали псами.
- Наверняка, у его суки – течка. - Сообразил Григорыч, и быстро зашагал в сторону тявканья. Он и хотел бы, дать Джиму свободу, но после таких гулянок, он всегда возвращался грязный, часто подранный в драках с другими, уже одичавшими псами.
- Потом лечи его, ухаживай за ним….  Да, ещё блох наберётся...  А вечером - на диван… - ко мне под руку,
чтоб подбородок почухал. Чертяка! - морду на колени положит, и так смотрит… - попробуй, откажи… - душа не позволяет.
Он подходил ко двору Миколы.  В нескольких метрах от него, с тропки между усадьбами, выбежала рыжая сука. За нею, вывалив язык набок, с радостным выражением глаз от высшего наслаждения, появился Джим. Он, не обратив на хозяина никакого внимания, продолжал преследовать суку.
- Джим!.. - Ко мне!.. - Крикнул Григорыч и, тут же, - понял, что поступил опрометчиво. Сука восприняла его крик, как угрозу, и, ускорив бег, шмыгнула в подворотню к Миколе. Джим остановился.  Отвлечённо бросил косой взгляд на хозяина.  Григорыч, с ещё большей злостью в голосе, выкрикнул:
- Ко мне!.. И ринулся на перехват.
Джим, тут же, сообразил, что его ждёт и, не смотря на преклонный возраст, ловко просквозил, в нескольких сантиметрах от рук хозяина, следом за сукой.
- Ах ты, - паразит!.. - Хлопнул себя по бёдрам Григорыч. – Ну, я тебе задам.
Он сообразил, что Джим не оставит суку в покое и заставит её убежать со двора Николы. Определил, куда она его, вернее всего, поведёт. Побежал по тропке вверх, откуда несколько секунд назад выбежала эта влюблённая парочка. Бежал и рассуждал: - Мне бы, шустрым быть, как он....  По собачьим меркам, Джиму будет под семьдесят лет - в сравнении с человеком, а он, ещё за суками гоняется. Два месяца назад лежал полумёртвый, после операции.  Бедная собачка... Кто его ударил в прошлом году по морде? Палкой наверно... Пришёл домой, со рта - кровь...    Григорыч настолько любил своего пса, настолько понимал его и знал умственные способности, что относился к нему, почти как к человеку, и назвать пасть – пастью, просто не мог. В то время, - на следующий день, Григорыч заметил, что Джим стал немного хуже слышать. А зимой, когда переехал в городскую квартиру, и Джим надоедал ему, подставляя свою мордочку под руку хозяина, чтобы тот погладил его, он нащупал на верхней челюсти небольшую шишку. Вначале он подумал, что у Джима болит зуб.  Зубы у него начинали портиться от старости. Шишка - не проходила. К весне стала размером с грецкий орех.  В начале мая Григорыч повёз его в ветеринарную больницу.  Бросив брезгливый взгляд на опухоль и на потемневшие зубы Джима, ветврач спросила: - сколько ему лет?..  Узнав, что скоро будет тринадцать, с уверенностью поставила диагноз; - это рак.  Операцию делать – бесполезно. Через пару недель он перестанет есть.  Приведёте его ко мне, я сделаю укол, и он уснёт...   Григорыч стоял ошарашенный таким известием, хотя и сам догадывался, что это за шишка. Но, - надежда умирает последней. Он надеялся на положительный исход, на то, что опухоль доброкачественная. Он непроизвольно бросил на ветеренаршу злобный взгляд. Джим смиренно следил за собеседниками, наверно не понимая сути разговора, но чувствуя что-то неладное.
         Григорыч молча, вышел из приёмной ветеринарной больницы.  Джим послушно проследовал за ним. По виду Джима - ни за что не определить его возраст, но опухоль на челюсти начинала уродовать его симпатичную мордашку. Григорыч открыл дверцу машины.  Джим привычно запрыгнул на заднее сиденье.   Он любил ездить на машине и всегда, задолго до поездки хозяина, определял, - угадывал его намерение.  Начинал: настойчиво преследовать его, - ходить по пятам, вставать на задние лапы, заискивающе заглядывать в глаза хозяина. Чаще всего Григорыч брал дружка с собой, но бывали случаи, когда Джим оставался в доме один. Он виновато опускал глаза, не понимая, за что хозяин его наказывает. Ожидая прощения, он с надеждой посматривал на хозяина, иногда поскуливал. Бывали случаи, когда он плакал, скуля, - умолял голосом и видом, хозяина.  И иногда, - добивался успеха.  С каким победным видом, с какой радостью - он подбегал к машине. С нетерпением поджидал около неё своего старшего друга. Если, всё же, оставался в доме, - ложился у входной двери носом к щели и с шумом втягивал наружный воздух, пытаясь определить далеко ли ушёл хозяин Джим, услышав шум удаляющейся машины, который он мог узнать среди миллиона машин, - тыкался носом в его тапок и, часами ожидал возвращения хозяина, не двигаясь, оставаясь на одном месте, чтобы с неподдельной радостью встретить Григорыча, забыв о недавней обиде.
          Григорыч сел за руль, и они покатили в противоположный конец города, в частную ветлечебницу. В ветлечебнице Джиму сделали операцию, дав предварительно укол наркоза. Григорыч помогал держать Джима, хотя собаку привязали к столу.  Ветврач обжала опухоль медицинским зажимом, отделяя от здоровых тканей и, ког-да вырезала скальпелем шишку, Джим, сжав челюсти, мотнул головой. Зажим попал между зубами и выломал один из них. У Григорыча что-то запекло на сердце.  Вырезав опухоль, врач, на скорую руку, прижёг рану обычным электропаяльником. Григорыч посоветовал присыпать рану стрептоцидом. Врач колко взглянула на него, и попросила санитарку принести порошок. Рану засыпали стрептоцидом, заложили за губы марлевые тампоны, и выписали рецепт на лекарства для уколов.
       Григорыч расплатился, вынес почти безжизненное тело Джима к машине. Присутствующие в приёмной сочувственными взглядами проводили их.
   На удивление Григорыча, рана быстро зажила. У него появилась надежда, что всё обошлось. Он регулярно ощупывал место бывшей раны, и вскоре обнаружил, почти на    том же месте, небольшую отверделость. Григорыч понял – Джиму осталось жить недолго.  Но Джим этого пока не замечал, – не подозревал.

      Григорыч подбежал к овину. На бывшем, когда-то открытом, гумне мелькнули силуэты собак. Сука бежала трусцой, иногда останавливаясь, как бы дразня Джима.
Джим с трудом поспевал за ней, но не помышлял уступить, отстать. Григорыч начал ощущать отдышку, но продолжал бежать за ним, значительно уступая в скорости передвижения. Он вновь позвал Джима к себе. Джим не слушался.
- Слух у него стал совсем плохим что ли, да и видеть он стал значительно хуже. Вот старый дурак… Что люди скажут?.. - Как мальчонка за собаками гоняется.
  Собаки побежали к деревенскому кладбищу, а Григорыч опять потерял их из виду. Перестал бежать. Глубоко вдыхая, пропитанный деревенскими ароматами, воздух, перешёл, как казалось ему, на быстрый шаг.
- Не догоню!.. Надо возвращаться. Нагуляется, сам придёт…. Но, подумав, с каким видом он может вернуться, решил продолжать преследование. Подходя к кладбищу, заметил двух дачников, ковыряющихся у себя на огороде. 
- Чёрного пуделя не видели?.. – Спросил он, когда они обратили на него внимание. Те отрицательно покачали головой.
- Что, - сбежал из дома? – Спросила женщина.
- Да….  Паршивец этакий!
- Ничего… - вернётся! - Утешил мужчина внушительной наружности, одетый только в плавки.
- Вернётся…. Только после - возись с ним….
- Взрослый пёс – то? – Спросила женщина.
- Старый уже.
- Вернётся…
- Могут бродячие псы подрать.
Дачники, не найдя что ответить, пожали плечами…
   Григорыч обошёл кладбище, и увидел своего беглеца, направляющегося в сторону лога, за которым расстелилась асфальтная дорога, ведущая в город. За ней раскинулись поля кукурузы.
    В этом году, в середине мая, несколько ночей подряд, прошли заморозки, наделав много беды в садах и огородах. Кукуруза тоже вымерзла. Её пересеивали. К началу августа она не успела подняться во весь рост.
- Джим!.. – Стоять!.. – Крикнул Григорыч.
Обычно, после команды: - «стоять», Джим останавливался, как вкопанный. Сейчас же, увлёкшись запахом суки, чувствуя её близость, уставший, но не сдавшийся,
продолжал преследование. Гриигорыч опять бежал за ними, надеясь на то, что
– Ещё немного и Джим, от усталости и старости, прекратит убегать. Такое в предыдущий побег, уже случилось.

   Джим рыскал по тропинке, огибая дачные участки.
- Сейчас я тебя перехитрю, - проворчал Григорыч, поворачивая к забору ближайшей дачи. Растоптанные сандалии без застёжек, норовили слететь с ног, мешая бежать быстрее. По-молодецки, удивившись своей прыти, Григорыч перемахнул через забор, пробежал по саду, вновь перелез через забор, правда - с гораздо меньшей сноровкой, и оказался на тропе, по которой должен был бежать Джим. Раскрасневшийся, обливающийся потом, он - жадно, с шумом вдыхал горячий воздух.  Ему далеко за пятьдесят, а он, как пацан, сигает через заборы, гоняясь за собакой. Ему, даже, в какой-то момент стало стыдно за себя. Он огляделся. Джима невидно. Прислушался… услышал, где-то впереди, знакомое тявкание.                - Ах, ты, проклятая сука!.. - Вырвалось у него в сердцах. Он побежал в сторону тявканья и увидел их в зарослях - нескошенной травы, среди сухих веток деревьев. Наверно огородники приготовили мастерить плетень. Григорыч не стал подзывать Джима.  Сука испугается. Побежит дальше, а он - дольше бежать не мог.  Пытаясь сдержать, утихомирить дыхание, он осторожно подкрадывался к ним. Они не замечали его.
-Ишь….  Черти полосатые!..  Уже договорились.  Джим пытался пристроиться сзади суки. Та ловко изворачивалась, не зло огрызаясь, как бы заигрывая, возбуждая
Джима ещё больше. Григорыч был примерно в трёх метрах от них.  Джим продолжал настаивать на своём.
Сука отпрыгнула от него и оказалась около Григорыча. 
Джим - за ней. Она заметила Григорыча. От неожиданности, - оторопела. Джим налетел на неё, не обращая на Григорыча никакого внимания. Григорыч уже коснулся его шерсти. Сука, в этот момент, опомнилась, выскользнула из-под Джима и побежала в сторону кукурузного поля. Джим интуитивно почувствовал неладное, увернулся от пальцев Григорыча и тяжело, не осознавая при-сутствие хозяина, затрусил за сукой. Григорыч хотел догнать его, споткнулся о кочку в траве и рухнул...  В отчаянии поднял голову. Он видел, как сука, а за ней и Джим скрылись за ровными рядами кукурузы.
- Теперь их не догнать... - подумал он и почувствовал острую боль в груди. Он осторожно, тяжело дыша, перевернулся на спину, прижал грудь рукой и сморщился от
боли.
-Вот, - старый болван. Нашёл за кем гоняться... Господи!.. Не делай этого...  Дай дойти хоть к дому. Кто меня здесь найдёт?.. Так и помру тут. Боже!.. - Отпусти боль. Я очень тебя прошу. Прости грешника, - взмолился он про себя, уперев взгляд в небо, превозмогая сердечную боль.

        По мере того, как дыхание успокаивалось, боль сердца уменьшалась. Пролежав так минут пять, он почувствовал прохладу земли. Потный, разгорячённый, с болью, жадно ловивший губами воздух, он почувствовал как земля постепенно возвращает ему силы. Он понимал, что лежать дольше нельзя. Ему показалось, чувство такого рода, приближённое к блаженству, обманчивым.
- Надо вставать....  Приподнял голову, огляделся, медленно сел. Немного посидев, приподнялся и неспеша побрёл в сторону родного дачного дома.  По пути росла дикая груша. Подходя к ней, он снова почувствовал усиление сердечной боли. Под деревом трава притоптана, кое-где валялись пожелтевшие окурки, а у самого ствола лежал большой гранитный камень. Григорыч сел.  Видать – это место отдыха пастухов, пасущих в логе летом коров. Поводок с ошейником взмокли в его правой руке.
   После падения, он только сейчас заметил, что держит
Джимкину амуницию. Не обронил её там, где упал.
Опёрся о ствол дерева. Вытер рукавом потное, грязное от пыли лицо. Боль постепенно затухала.
- Останусь живой, больше за тобой бегать не буду.  Да... И ты, наверно, последнюю свободу справляешь.  Недолго тебе осталось....   Может он больше не вернётся?..
          Эта мысль обдала его холодным потом, и заставила забыть о, почти ушедшей, боли.
- Говорят, что собаки перед смертью сбегают из дома... Нет!.. - Судя по поведению Джима, он умирать пока что не собирается. Нагуляется и вернётся.  А может, у него, как у меня сейчас, - сердечко не выдержит такой страсти?..
       Григорыч вспомнил, как Джим, выйдя с ним на прогулку, когда ему было всего четыре месяца,  упал в колодец  с открытой крышкой, и присыпанный снегом,   В тот год снега навалило, как никогда. Он направился со щенком к замёрзшей, запорошенной снегом речушке, с вмёрзшим в лёд камышом.  Перешли дорогу, чтобы спуститься в овраг. Джим семенил с боку. Григорыч, на минуту отвлёкся на зимние пейзажи. Тогда мы были на тринадцать лет моложе. После, огляделся, - Джима нигде нет. Окликнул его пару раз… - тишина.
- Куда же, он мог подеваться? Не успел же он, убежать так далеко?..  Где они только что проходили, чернела дыра в снегу. Григорыч вернулся, осторожно, ногой тронул снег у дыры. Он провалился.  Вечерело…  Сумерки быстро густели. Григорыч нагнулся, расчистил снег около дыры. Дыра, оказалась - незакрытым колодцем,
- Джимушка!.. - Ты здесь?  - Позвал он, встав на колени у колодца, пытаясь разглядеть темноту колодца.
Колодец молчал. Он позвал Джима ещё.  Прислушался, и услышал неуверенное, тихое поскуливание щенка.
- Малыш!.. - Ты упал? Как же тебя вытащить?
Стало совсем темно. Григорыч встал и побежал за фонарём и какой-нибудь верёвкой.
- Жена, ещё на работе…  сын - служит в армии.  Соседей позвать на помощь?.. - Неудобно. Если там нет скоб, я туда не спущусь...  А, если спущусь, то - не вылезу. По верёвке выбираться что ли?  Заброшенные колодцы, часто - без скоб для спуска. 
- Эти колодцы были предназначены для обслуживания подземных трубопроводов и, по какой-то причине – не задействованы. Обычно, они наблюдаются в новых микрорайонах города. - Рассуждал он, торопясь с фонарём и верёвкой к месту происшествия
Он осветил колодец.  Тот, на половину оказался засыпан снегом. На дне валялись заброшенные, скорее всего детворой, ветки и полуголые стволы новогодних ёлок. Среди них стоял, подняв голову, жмурясь от света фонаря - Джимка.
- Как же тебя, карапуз, вытащить?..  Джимка! - маленький мой!.. Ты, не зашибся?  - Спрашивал он. Как будто Джим мог ответить. Прохожие стали обращать на Григорыча внимание. Солидный мужчина стоит на коленях у засыпанного снегом колодца, и что-то лепечет.
- Подумают ещё, что я пьяный… - алкоголик какой-то, рассудил Григорыч, смущённый таким положением.
Тогда его, – Григорычем, -  никто не называл. В то время к нему обращались - по имени и отчеству, кроме, конечно, - близких людей.  Где они - сейчас...
Он хотел вытащить из колодца Джима, сделав удавку. Опустил петлю в колодец напротив мордашки Джима, пытался набросить на шею, - не получилось.  Джимка, переступая с ноги на ногу, терпеливо ждал своей участи.
Джимушка! – Ну, помоги мне. Пожалуйста... - Взмолился Григорыч.  Джим, как будто понял, - вытянул шею, приблизив мордочку к петле, понюхал её и сделал шаг вперёд. Григорыч, поймав момент, качнул верёвку в сторону Джима. Петля, слегка зацепившись за ухо Джима, оказалась за ушами щенка.  Григорыч, резко подтянул верёвку на себя, петля - затянулась.  Джим  быстро оказался у Григорыча в руках.  Он, немедля, отпустил петлю и снял верёвку с холки Джима.
- Ну, что?.. -  Живой!?  Лапки - целы?..  Вроде целы. - Отвечал он сам себе.  – Удачно, ты упал. Ну вот, и - слава Богу.  Беги… - безобразник.
Григорыч отпустил щенка. Он оббежал вокруг него и, подпрыгнув, попытался лизнуть хозяину руку.  С тех пор Джим долго - с опаской подходил к этому колодцу.  - Да!.. Джимка, прошла наша молодость. - Тяжело вздохнул Григорыч, - Да и зрелость, - тоже прошла... 
Теперь, с каждым годом Мозги сохнут всё больше. Склероз одолевать начал. Сердце немного успокоилось. Он, ещё ощущал его неровные, глухие толчки. Но, дыхание стало ровным, спокойным.
- Сколько я под этой грушей просидел?..  - С полчаса, наверно. Где сейчас Джимка?.. На дорогу - так и не вышел, В кукурузе где-то, любовь крутит с грязной сукой, а я здесь, - под грушей загораю, подыхая.
Григорыч осторожно поднялся и поплёлся домой - на дачу.  Интересно!.. - Придёт сегодня?.. Или - нет? С этой, - рыжей ночевать останется...  Вернётся весь в репьяхах, грязный, блохастый. Выбирай из него потом колючки и семена разных трав. Купай, расчесывай...   Дай Бог, чтобы целым припёрся.

       Придя домой, Григорыч - зашёл в летний душ, обмыл пот и грязь, надел свежую рубаху.  Сердечный приступ оставил под лопаткой далёкую боль. Григорыч достал из аптечки таблетку валидола и положил под язык. Какое-то постороннее тело, ощущение его, - оставалось в груди.
Время было обеденное, но есть - не хотелось. Он накапал себе корвалол, запил его чаем, отломил ломоть хлеба и стал медленно жевать почти беззубым ртом.
- Дожился!.. - Зубы вставить - денег нет.  Хорошие протезы полмашины стоят.  Да зачем мне - хорошие?.. Пластмассовые бы, поставить.
Вышел на крыльцо.  Присел на, стоявший там постоянно, стульчик.  Где он, мается?  Когда домой вернётся?   Тоже, - друг называется. С первой же сукой сбежал... Но, вернись!.. - Я тебе задам.  Встал.  Хотел продолжить начатую утром работу, почувствовал, что сегодня - не сможет.
Сложил инструмент, снял и спрятал в хозблок не допиленную трубу.
- Всё, из-за тебя - проклятого. Когда ты, уже издохнешь! Этой фразы, выпущенной на свободу в сердцах, он немного испугался, - пожалел, что сказал.   - К черту! - трижды повторил он, делая движения рукой, как бы, отмахиваясь,  отказываясь от произнесённых слов.
- Живи!.. - Сколько Бог даст. Это, я так, - сгоряча. Разговаривая сам собой, вышел за калитку. Машинально посмотрел по сторонам, мало надеясь на то, что увидит Джима, возвращающегося с вывалившимся набок языком и отдышкой.
- Наверно, пить хочет. Набегался-то как! А напиться негде.
Ничего... – рядом речка. Захочет пить, - домой прибежит.
         Он вернулся на крыльцо, сел на стульчик и о чём-то   задумался. Через, некоторое время трудно было понять со стороны; он сидя - спит, или - сидит, задумавшись. Он, и вправду, - видать слегка задремал.  Потому как, -  очнулся, когда Джим тяжело дыша, вывалив почти до пола язык, - появился на крыльце. У Григорыча,  как будто гора с плеч упала. Он облегчённо вздохнул.
- Что, - блудный, - вернулся?..  Задать бы тебе, трёпки...
Джим, дыша ему прямо в лицо, лизнул его в нос и тихо взвизгнул.
- Воды просишь? Ты посмотри, - на кого ты похож. Ты хоть - цел?.. Григорыч осмотрел его круп, потрогал лапы. Следов крови нигде не было. Да и выглядел он лучше, чем бывало раньше. Не считая бесчисленных овсюгов в его густой, пушистой шерсти, да сбившуюся шерсть на лапах. Григорыч поднялся, набрал в миску для Джима воды. Джимка стал лакать прямо из рук, не дал поставить миску на пол.
- Пей… - дурашка, пей...  Теперь несколько дней будешь на поводке сидеть. Пока, спесь и любовь твоя не зачахнут. Пей, и пошли, - купать тебя буду.  Отмывать от грязищи и блох.
      Первые дни после побега, Джим часами лежал неподвижно, - будто его загипнотизировали, будто вокруг него мир - не существовал. От пищи, - отказывался.  Просто - лежал, положив мордашку на лапы.
- О чём думаешь?..  По невесте скучаешь?  Вспоминаешь!.. ... Ну-ну….  Отпущу с поводка – опять сбежишь к той? Джим поднял к хозяину голову и завилял хвостом.
- Обещаешь больше не убегать?
Джим встал, лизнул Григорычу руку и завертел не только хвостом, но и задом. Он понял, что хозяин простил ему его предательство.
- Ладно... - Отпущу. Джим подпрыгнул и лизнул его в лицо.
               Джим больше не убегал. Наоборот - тенью ходил за Григорычем. Шишка на верхней челюсти сильно увеличилась, оттопырив губу, искривив морду. Григорыч не стал стричь собаку, хотя, шерсть отросла и не отвечала уже стандарту породы. Она, несколько прикрывала уродство от стремительно развивающейся опухоли.  Джим, всё дольше лежал неподвижно; - то на крыльце, то в прихожей дома.  Опухоль стала кровоточить, - со рта капала слюна с кровью. Пришлось Григорычу одевать Джиму на холку тряпичный нагрудник, или подкладывать ему под морду салфетку, когда он часами лежит неподвижно. Было заметно, что Джим с каждым днём чувствует себя хуже. Он, почти ослеп и оглох. Раз-два, - терял сознание. Видать опухоль добралась до черепной коробки. На прогулках быстро уставал и плёлся домой.
       Спустя, примерно три недели после побега Джима, Григорыч, как обычно в обеденное время, вышел с ним гулять.  Джим, уже минут двадцать терпеливо ждал этой момента, подсаживаясь к хозяину, где б он ни находился
и не сводил с него взгляд. Когда Григорыч поворачивался к нему, он часто, как суслик, садился на задние лапы, поджимая передние к груди, иногда тихо поскуливая на высоких нотах, будто посвистывая.
- Что?.. - Уже невтерпёж?  Сейчас пойдём, только поводок возьму на всякий случай.  Хотя, зачем тебе теперь поводок… - ты уже еле ходишь.
Джим понял. Встал, улыбнулся, - оскалив потемневшие от старости клыки, потянулся и поспешил к калитке.
Джим по-стариковски затрусил впереди, освежая свои метки мочой, и заменяя чужие - на свои. Григорыч не мешал ему, шёл следом, срывая в полиэтиленовый пакет приглянувшиеся; - одуванчики, лебеду, горчак для подкормки курам. Джим дошёл до угла, и повернул вниз к речке.  Они зашли на толоку, где паслись Сирдчихины
козы, да, немного в стороне, - бычок и корова.   Баба
Сирдчиха жила в деревне. Её дом стоял рядом с домом Николая.  Джим давно знал бабкину скотину, и не обращал на них внимание. Вынюхивая что-то в траве, он медленно продвигался к речке, обходя свежие кизяки. Так они подошли к обрывистому берегу.  Джим спустился по тропке к воде, прошёлся вдоль лениво дышащей реки. Название у неё странное, - сказочное. Наверно, из обещанного нам когда-то коммунизма.  Речка называлась - "Молочная". Джим остановился. Хотел повернуть обратно, но почему-то, - замер в полуобороте, вытянул морду, потянул в себя речной воздух и несколько минут стоял неподвижно, всматриваясь почти слепыми глазами в противоположный берег или, куда-то дальше, - в безмерный простор, уходящего лета.
    Григорыч стоял на возвышенном берегу и наблюдал за ним. Ему показалось, что Джим прощается с привычными, дорогими ему местами.               
    Вдоль берега росли мощные старые ивы. Многие птицы облюбовали их, - свили в их кроне гнёзда. Неожиданно для Григорыча и Джима, с ближней ивы шлёпнулся в воду зимородок.  Джим, как бы вышел из оцепенения, и вернулся к Григорычу. Виляя кисточкой хвостика, коснулся носом его ноги, взглянул с любовью в глаза хозяина и засеменил дальше, приближаясь к корове. Она, изредка моргая мохнатыми, большими глазами, следила за ним. Джим, - то ли не обращая на неё внимания, то ли не видя её, - остановился в нескольких метрах от неё, потоптался немного и присел на корточки справить нужду по-большому. Корове, видать, это не понравилось. Она опустила голову, и из-подо лба, - не сводя с Джима глаз, сделала несколько шагов вперёд, как бы, предупреждая его; - уходи!  Не то будет хуже. Джим не видел её и продолжал делать своё естественное дело. Только он привстал, чтобы бежать дальше, как получил сильный толчок в бок коровьим лбом.  Она, даже приподняла рогами Джимку. 
Тот - крутанулся, корова мотнула головой, и собака отлетела, примерно на метр, в сторону. Джим, не удержавшись на ногах, упал. Встал на ноги, не понимая, что произошло. Григорыч едва успел отреагировать. Он подбежал к корове, размахивая руками, хлестнул её поводком Джима. Корова хотела повторить атаку, но опасаясь Григорыча, подняв массивную, рогатую голову, - остановилась. Григорыч поспешил к Джиму и взял его на руки.
- Чего ты?.. – Обратился он к корове. - Поняла, что он  старый?  Раз - ослаб, то и рогами бодать можно?   У-У, - я тебя!.. - Потряс он поводком на корову. Она сделала два шага назад и замычала.
   Раньше, корова немного побаивалась Джима, и когда он с любопытством подходил к ней ближе, - ретировалась, отступала.
   Григорыч осмотрел Джима, поставил на траву. Джим лизнул ему руку и завилял хвостом.
- Что… - обошлось?..  Цел остался?  Видишь, даже скотина понимает, что ты уже не тот. Джим виновато опустил мордашку.
- Ничего.... - Переживём и это… - Многозначительно произнёс Григорыч. - Пошли дружок, домой.   Джим, как ни в чём ни бывало, затрусил вдоль забора, вверх по дороге. Григорыч побрёл за ним. Где-то на подсознательном уровне отметив, что Джим первый раз за всю его жизнь так безропотно проглотил "пилюлю" обиды. Не огрызнувшись, не обидевшись, - принял её, как должное.
- Он, дружок, тоже понимает, что с ним, совсем рядом, ходит смерть, - Прошептал под нос Григорыч.
- Ты чего мою корову трогаешь? - Услышал Григорыч сзади себя. Обернулся. Баба Сирдчиха размахивая палкой, посылала в его сторону проклятья. Он, молча пошёл дальше, мысленно бубня: - Восемьдесят пять лет прожила на белом свете, а ума - так и не нажила.
    Григорыч видел, что теряет собаку, что ещё немного, и его – не станет. Джим, уже с трудом вставал. Его покачивало, мочился - с кровью.
- Может это от того, что его корова боднула?  Мучается
собака. - Со слезой на глазах, рассуждал Григорыч.
- Надо решаться. Надо везти на укол.  Жалко...  Он же, - мой верный дружок, С кем я буду разговаривать?..  О ком заботиться? Ой, как скоро тебя не станет…   Джимушка, потерпи ещё немножко....  Завтра я тебя отвезу. Сделают укол, и ты уснёшь. Тебе, станет легко!..  А мне?..  Совсем недавно, ты меня загнал почти до смерти. Месяц прошёл, и ты – умираешь.               
   Григорыч заметил, что Джим хочет встать, но - не может. Вот, - он поднялся и тут же упал, подавшись вперёд, ударившись головой о стену.
- Малыш!..  Что ты хочешь?
Джим поднял мордочку и посмотрел на хозяина.  Чуть заметно вильнул несколько раз обрубком хвоста. В его глазах появились слёзы.
- Ты наверно, хочешь на улицу? По нужде тебе надо сходить?..  Я тебе, помогу.  Он: поднял Джима. Взял его как ребенка на руки, вынес на улицу и поставил в тени под забором. Хотел отпустить, - Джим начал падать.
- Я тебя подержу, - делай свои дела.  Джим, как будто понял, стал писать.
- Вот и молодец…
В конце процедуры он помочился с кровью и, потеряв сознание, - осел, распластавшись в руках у Григорыча.
- Малыш!.. - Ты, ещё живой? - Испугался Григорыч. С его щеки скатилась слеза.  - Дышишь!.. -  Живой, значит….  Сейчас, я тебя на твою подстилку отнесу.
Григорыч аккуратно положил Джима на его матрац.
Полежав немного, Джим пришёл в себя. Нашёл силы приподнять голову, посмотреть на, рядом стоявшего, стареющего, одинокого, с осунувшимся от горя лицом, - хозяина.  Вильнул хвостом и потянул носом воздух.
- Тебе лучше!?  Вот, и хорошо.  Давай я тебя немного расчешу. Ты раньше любил расчесываться.
  Он взял в шкафу расчёску Джима, подсел к собаке....
  Через два часа Джим умер...    Перед смертью он минут пять громко выл. Вой распространялся на всю округу.

- Малыш!.. Ты просишь Бога ещё пожить?.. Или, - наоборот; - быстрее впустить в иной мир!?  Скорее, - сообщаешь округе, - всем своим подругам, что тебя больше нет!.. Прости, мой хороший, что иногда тебе от меня доставалось.
Он взял его за мордашку, приподнял и погладил по головке. Джим приоткрыл глаза. По-человечески посмотрел на него, чуть слышно, коротко рыкнул и потерял сознание. Грудная клеть со всех сил старалась пополнять его лёгкие воздухом.
- Ты попросил, чтобы я не мешал? Просишь оставить тебя в покое? Хочешь, чтобы я ушёл...  Я - уйду. Уже ухожу...
       Григорыч вышел на крыльцо. Перед тем, как стемнело, он занёс Джима в дом.  Начался дождь.  Небо изрыгало молнии, сопровождая раскатами грома.  Григорычу казалось, что сама природа плачет, провожая Джимку на «Тот Свет». Минут пять он стоял и рыдал, не стесняясь собственных слёз.
                Когда вернулся в дом, - Джима в земной жизни, уже не было.
Он на несколько минут присел на корточки возле тела Джима.  Внимательно рассматривал собаку, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. После; - встал, принёс чистую простынь, расстелил её на полу.  Поднял тело Джима. Оно безжизненно повисло у него на руках. Положил на середину простыни. Положил в такую позу, в которой Джим часто лежал рядом с ним, свернувшись клубочком. Ещё раз долгим взглядом ощупал его с головы до лап, погладил по головке и аккуратно завернул в простыню.
- Прости меня, малышка. Прости... Я понимаю, - все мы там будем. Быть может там, и правда, - лучше, чем здесь... Хотя, я в это...  Он хотел сказать; - не верю, но – запнулся, смахнул слезу пальцем со щеки, потушил свет и пошёл спать.
      Сон - не шёл. В памяти всплывали разные эпизоды из жизни Джимки… - и его собственной...
        Рассвет только загорался, а Григорыч был на ногах. Умывшись, он вскипятил чай, намазал хлеб сливочным маслом, достал из холодильника два яйца, выпил их сы
рыми, прямо из скорлупы, запил чаем, в прикуску с хлебом, намазанным маслом. Ел без аппетита, - машинально, не от потребности, а в силу выработанной годами привычки. Позавтракав, выгнал из гаража машину. Взял, успевшую отвердеть тушку Джима, положил в багажник и отвёз в лог.  Похоронил Джима там, где Джим последний раз испытал силу собачей страсти и любви.
       Вернувшись на дачу, сжёг все вещи, принадлежавшие Джиму.  Достал его дипломы и медали, заработанные им вместе с хозяином в молодости на выставках и соревнованиях для собак.  Долго сидел неподвижно, то-ли разглядывая их, то-ли вспоминая, как они жили неразлучно в этом мире… - то-ли раздумывая, - зачем и как, жить ему дальше...

                ПОСЛЕ  ИЗЛОЖЕННОГО.

     Прошло больше года.  Григорыч свыкся за это время со своим полным одиночеством. Он часто вспоминал Джима. Проезжая мимо ого могилки, притормаживал машину, вглядывался в ещё не осевший холмик, почему-то не зарастающий травой.  Молодая, дикая груша служила ему хорошим ориентиром. Проезжая мимо, каждый раз посылал в простор полей два коротких сигнала. Иногда останавливался. Подходил к могилке, мысленно здоровался с Джимом, поправлял гранитный камень, подпиравший на склоне балки могильный холмик, и уходил, невольно задержав на лице печаль.
      Правда, последнее время он всё чаще проезжал мимо, не притормаживая, не замедляя ход автомобиля, забывая о печальной привычке.  Жизнь брала своё, шла своим чередом.
   Середина октября. Григорыч подгонял к концу, работы в саду и огороде. Всё его дачное хозяйство было  практически готово к зиме. Григорыч привычно копался в огороде. Случайно бросил взгляд на дорогу, проходящую вдоль огорода. Скорее, - взгляд был не случайным. Он интуитивно почувствовал на себе чей-то настойчивый взор. Повернулся на него. И увидел неблшую собаку, похожую на английского белого терьера.
В округе хватало одичавших или брошенных собак. За день, с добрый десяток пробежит по дороге, торопясь по своим неотложным делам. Они совершенно не обращали внимания на проходящих людей. Иногда, собаки сбивались в кичку, преследуя самку, наносили вред огородам, вытаптывая рассаду. Бывали случаи, - задирали кур, душили подрастающих цыплят. Дачники гоняли их палками, относились к бродячим собакам враждебно.
     Собака; поймав взгляд Григорыча на себе, наученная прежним опытом общения с дачниками, бросила на Григорыча диковатый, косой взгляд из-под мохнатых бровей, встала и засеменила прочь.   
Это был пёс белой масти, - с чёрными мазками на спине и морде. Одно ухо у пса - чёрное и, как бы, подломленное на половине, другое - белое, торчало на макушке. На носу, как почти у всех терьеров топорщились волоски, а мордашку отделяла; - густая, длинная, слегка волнистая, белая шерсть-воротник. Собака пришлась Григорычу по сердцу, хотя вид у пса, как у всех бродячих, был - поникший, недоверчивый. Сзади у пса красовался, закрученный кольцом, пушистый хвост.
 - "Бим"!  - Окликнул его Григорыч. Пёс остановится, как раз напротив калитки, и слегка повернул удивлённую морду к Григорычу.
- Ты, - Бим!   Тебя, так кличут?  Подожди Бим, сейчас я тебя накормлю.  Вынесу чего-нибудь поесть.
Бим повернулся всем корпусом к калитке и сел, ещё больше навострив торчащее ухо.
Григорыч торопился, - боялся, что Бим уйдёт. Отрезал
наспех кусок колбасы и вынес. Пёс сидел и ловил носом воздух.  Григорыч отломил с полкуска и поднёс Биму. Не успел положить на ступеньку у входа во двор, Бим схватил кусок, и в мгновение ока, проглотил. Он поел, низко опустил голову на довольно длинной шее, тайком поглядывая на Григорыча виноватым взглядом.
- Заходи, Бим, домой. Хватит шататься. Ну!..  Чего стоишь на пороге? Не бойся... Иди ко мне. Возьми ещё колбаски.
Он протянул руку с колбасой в сторону пса. Бим слегка
пошевелил чёрной, мокрой кнопкой носа и нерешительно зашёл во двор.
         Прошло   два месяца. Бим прижился у Григорыча. Оказался отменным сторожем. Залечил все раны, не сходящие с бродячих собак, - то от палки чьей-то злой души, то от покусов в боях за суку или за место существования. Григорыч дал ему таблетку от глистов; - "Вермокс", выкупал специальным мылом от блох и грибков. Пёс, - похорошел, немного раздобрел.
     Поспела зима. Григорыч взял Бима в дом. Вскоре пере-ехал зимовать в город.  Бим, уехал с ним. Он понимал многие команды.  Отлично знал своё место, и вообще, вёл себя так, будто он вырос у Григорыча в квартире. Григорыч всё больше соглашался с мыслью, что Бима кто-то выбросил за ненадобностью, как ненужную вещь, взяв щенком вместо игрушки, а столкнувшись с живым существом - со своим характером, запросами и требованиями, - спасовал перед трудностями.  А может быть, Бим и ого бывший хозяин, - не сошлись характерами...  В любом случае, это - жестоко, бездушно, бесчеловечно.
     Изредка, - когда Бим крепко спал возле Григорыча под столом или у кресла, а Григорыч задевал его нечаянно ногой, Бим, оскалившись, вздрагивал всем телом, рефлекторно поворачивая морду к нарушителю спокойствия. Опомнившись, виновато поднимал брови, поглядывая на хозяина. Сказывалась привычка, выработанная бродячей жизнью.   



                1999г.