Шум моря

   Алёша отдыхает с мамой на море. Алеше — тринадцать, скоро четырнадцать, маме — тридцать четыре. Мама у Алёши красивая; про неё говорят — «хорошенькая». Серые, ласковые глаза, спереди чёлка, а сзади хвостик. И сложена, как девчонка: тонкая талия и восхитительная, упругая попка. Раньше папа часто шлёпал маму по попке (в шутку, конечно), и звук получался отличный. Теперь нет — наверно, стесняется. Папы нет, он в Москве — работает, и мама напропалую кокетничает с мужиками. Вот и теперь она стоит во дворе, в своём коротком домашнем халатике, а рядом с ней дядя Саша. Близко наклонившись, он что-то говорит маме, держа её загорелую руку, и мама ему улыбается. Алёше это неприятно. Он старается не замечать всего этого.
   Мама стесняется его понарошку. По утрам она вскакивает из постели без майки. Алёша стыдится смотреть на маму и прикрывает глаза, но успевает увидеть её голые груди и крепкие ягодицы, разделённые узкой полоской трусиков. По утрам Алёшу мучает эрекция и, когда мама уходит умываться, он мастурбирует под одеялом.
   Южный день ленив и жарок, море безмятежно, вот только присутствие дяди Саши портит  настроение. Он недавно приехал с севера, нигде не работает, слоняется по посёлку или загорает на пляже с курортниками. Вот и теперь он лежит рядом с мамой и сыпет песок  тонкой струйкой ей на спину.
   «Ну, Са-аш», — протяжно, каким-то особенным голосом, говорит мама, ёжится плечами, и дядя Саша отряхивает песок с её спины. Его рука движется от маминой шеи по желобку спины, по-хозяйски забирается под застёжку купальника, на секунду замирает на маминой пояснице, на том изломе спины, откуда женское тело начинает вспухать и заманчиво расширяться.
   Алёша ненавидит дядю Сашу; ему хочется встать и ударить его, сыпануть песком в лицо, но он не двигается с места. Оказывается, он сильно возбуждён. Алёша поджимает колени к подбородку, скрывая своё возбуждение. Мама встаёт и, покачивая бёдрами, идёт к воде. Дядя Саша смотрит ей вслед, а затем подмигивает Алёше. Море лениво облизывает берег, два маленьких облачка-медузы повисли над морем, протянули щупальца вниз, и мальчик в истоме думает о том, что хорошо бы отсюда уплыть с кораблём, очертания которого виднеются на горизонте.
—  Колхида или Россия? — загадывает Алёша, — если Колхида, то всё пропало.
—  Иван Франко, — говорит дядя Саша, — на Батуми пошёл. Он тоже всматривается в корабль.
   Мама выходит из моря, покрытая капельками воды, и вдруг Алёша понимает, что она не просто красива, а ещё и очень соблазнительна. Он вспоминает об отце и с ненавистью смотрит на загорелую, широкую грудь дяди Саши. Дядя Саша молод, силён, самоуверен, и ему наплевать на Алёшу и его папу, на всю их жизнь. Ему просто хочется красивую женщину и эта женщина – Алёшина мама. Но самое неприятное, что, кажется, маме всё это нравится.

   Посёлок маленький и отдыхающих в нём не много, и Алёша общается с местными пацанами. После обеда он сидит с ними в беседке, во дворе. Алёшин мир лишь недавно окутался чувственностью, и местные пацаны помогают ему в сексуальном просвещении. Между прочим, дядя Саша авторитет и пользуется репутацией ловеласа. «Б***ун», — говорит про него хозяйка. Старшие пацаны говорят, что он переспал почти со всеми женщинами в посёлке. Летом он предпочитает курортниц, но не брезгует и местными дамами. В разговоре упоминается и Алёшина мама.
—  Что моя мать, я не понял? — как можно равнодушней, спрашивает Алёша.
—  Много будешь знать, скоро состаришься, — отвечает ему великовозрастный Витька.
—  А мою мать он тоже е.ал, — внезапно встревает в разговор полудебильный Колька, — отец бухой, на кровати спит, а он её на полу пялит, прикинь. А я у бабки в комнате сижу, а бабка в больнице, — изумлённо-тупым взглядом, он обводит сидящих пацанов.
Пацаны опускают глаза, смущённо посмеиваются. Слова «тоже» и «е.ал» царапают сердце. Значит маму тоже «е.али»? Он знает Колькину маму — тётю Мару. Полная, обрюзгшая женщина с большими тяжёлыми грудями. Дядя Саша «пялит» её на полу, не боясь и не стесняясь спящего мужа. Что тогда ему до его отца, который далеко, в Москве. Рассказ, вкупе с намёками пацанов, поражает мальчика. Неужели мама уже спала с дядей Сашей, и весь посёлок знает об этом? Или, всё-таки, нет?
   Алёша бродит один вдоль моря. Море безмятежно, светло, а на душе так тяжело. Он любит папу и конечно ничего ему не расскажет, но вдруг мама забеременеет от дяди Саши и тогда он всё узнает. Мама разведётся с папой и будет жить в посёлке с дядей Сашей, а он будет иногда навещать папу в Москве? Какая дикая нелепость.

   Солнце склонилось над морем, и чайки сидят на перевёрнутых лодках, ожидая, когда пляж опустеет. Они с мамой идут с переговорного пункта. Они только что говорили с папой. «Соскучилась, осталось недолго, Алёшка нормально», — всё это, скороговоркой, говорит мама в тесной кабинке. Она говорит о недокупленных учебниках, о том, что до школы уже недолго. Все мысли её сейчас там — в Москве. И наваждение отступает, она становится родной и близкой, и Алёше снова легко. Он кидает в чаек ракушки и мелкие камни. Розовые облака, протянувшиеся через весь горизонт, гаснут; море неподвижно и шевелится лишь чуть-чуть, у самого берега. Смеркается, огни посёлка на дальнем мысу отражаются в море, мерцают, колышутся. Как красиво и как легко на душе.
   Алёша возвращается домой уже в сумерках. У подъезда он видит дядю Сашу и маму, и останавливается, поражённый увиденным. А видит он, как дядя Саша, одной рукой обняв маму за талию, прижимает её к стене. А другая рука дяди Саши, комкая тонкую юбку, ползает по маминому бедру. Мама стоит, чуть откинувшись, уперев руки в грудь дяди Саши, словно собирается оттолкнуть его, но не отталкивает, а, слегка расставив ноги, понимающе улыбается. «Ну, Са-а-аш», — тянет мама чужим, отвратительным голосом. Чёлка её растрёпана. Алёша слышит оглушительные удары своего сердца и сильно возбуждается. Из подъезда выходит соседка, и дядя Саша убирает руку. Они здороваются. Проходя мимо Алёши, соседка, словно не замечая его, бросает: «Шлюха московская». Лицо её зло и морщинисто. Слово, сказанное соседкой, возбуждает ещё больше. «Моя мать — шлюха», — шепчет он, не разбирая дороги, через колючие кусты, уходя от подъезда. Он впервые видит, как мужчина ласкает интимные места женщины и эта женщина — его мать, московская шлюха. Только что она говорила папе, что соскучилась, а пол часа спустя, она обнимается с другим мужчиной. Мир взрослых наполняется сексом, ложью, прелюбодеянием. Что такое прелюбодеяние, он не знает, но точно чувствует смысл этого слова. Работа, семья, дети — всё это лишь прикрытие, на самом деле все они думают, как бы лечь друг с другом в постель. Алёша дико возбуждён. Он представляет себе член дяди Саши, — большой, наверняка больший, чем у отца; налитые яйца, полные спермы. Дядя Саша сильней отца, он умелей его в любви, он может подолгу ублажать женщину, он может удовлетворить её несколько раз. У мамы будет ребёнок от дяди Саши! Алёша мастурбирует в сумерках за сараями. Возвращается домой он совсем в темноте. «Где тебя носит, ужин сто раз остыл», — обыденным голосом говорит мама. Глаза у мамы накрашены. Он старается не смотреть на неё и про себя всё повторяет: «Шлюха, шлюха московская». Он думает теперь, что дело не в дяде Саше, а в маме — московской шлюхе, которая изнемогает от желания с кем-нибудь переспать, пока рядом нет мужа. Он всё ещё сильно возбуждён, но помастурбировать негде: туалет в конце коридора почти всегда занят, в двери, под ручкой, большая дыра, заткнутая тряпкой, которая периодически исчезает, а панцирная сетка, на которой он спит, предательски стонет и позвякивает, даже если совсем тихонько, пальцем перекатывать яички. Когда мама заснёт, он даст волю рукам. Возбуждение чередуется с тоской; Алёша думает, — хорошо бы заболеть, умереть, убежать отсюда, сесть утром в электричку и пусть мать ищет его, пусть испуганная бегает по вокзалам, лишь бы не думала о ненавистном дяде Саше, лишь бы их семья была спасена.

   Светает, за домом, на тополях воркуют горлицы. Измождённый Алёша выходит на улицу. День снова обещает быть жарким, но что-то изменилось. Море как-то потемнело, вспухло; оно блестит, и свежий ветерок треплет рубашки мужиков, сидящих на скамейке. Среди них – дядя Саша. Он возится со старым велосипедом. Они негромко переговариваются, но в свежем утреннем воздухе их голоса разносятся далеко. «Ну что, дала?» — спрашивает кто-то. «Нет ещё», — бодро отвечает дядя Саша. Речь конечно о маме. «Наша будет!» — сипло говорит пожилой однорукий мужик с красным, обветренным лицом. Дядя Саша переворачивает велосипед и ставит его на колёса, и Алёша видит, как под рубашкой перекатываются его мышцы.
   Дяди Саши нет, куда-то уехал, и Алёша отсыпается рядом с мамой на пляже. А на следующий день погода портится. С утра идёт дождь, во дворе и на пляже пусто, белёсое море проглядывает в просвете между сараями. Мама лежит на кровати и читает. Лицо её закрыто книгой, и Алёша рассматривает её загорелые, стройные ноги, халатик, под халатом, запавшим между широких бёдер, вырисовывается соблазнительный треугольник. Алёшина книга, — старая фантастика, открыта на одной и той же странице, которую он никак не может прочесть. Он смотрит в окно, на пустой двор, на мокрые крыши сараев.
   Дождь после обеда заканчивается, но поднимается ветер. Море шумит и пенится. Дядя Саша — тут как тут. Явился, не запылился, принёс арбуз. Развалившись на стуле, он, в очередной раз, рассказывает о жизни на Севере. Алёше противен его задушевный тенорок, наглый пустой взгляд, аккуратно подстриженные бачки. Мама сидит заложив ногу на ногу. Она в своём коротком домашнем халатике, нижняя пуговица не застёгнута, и Алёша старается не видеть её загорелую ногу, открытую почти до самой попы. «Все так сидят», — убеждает себя Алёша, — «в этом нет ничего особенного». «Раньше она так не сидела», — шепчет кто-то всезнающий внутри у Алёши.
   Мама как будто не слушает дядю Сашу, думает о чём-то своём и, вдруг, прерывает его, сердито взглянув на Алёшу: «Шёл бы гулять. Дождь давно кончился. Приехали к морю, что дома сидеть?». Дядя Саша деликатно молчит, невозмутимо вычищает ножом косточки из арбузных долек, сок стекает по его бритому подбородку. За окном смеркается. «Иди, иди, прогуляйся», — настаивает мама. Алёша знает, что произойдёт без него. Но сидеть с ними тоже невыносимо. Ну и пусть, — думает он, — будь, что будет. «Куртку надень», — вдогонку кричит мама, но он уже на улице и бредёт к морю.

   На море ветер, бесконечные валы накатываются на берег, беспорядочно хлещут в доски причала. Быстро темнеет, и в посёлке, на дальнем мысу, загораются огоньки, но теперь они не отражаются в море и от этого становится ещё тоскливей и бесприютней. Зачем он в этом глухом посёлке, заброшенном на берегу ревущего моря, где мама изменяет отцу? "Папа, ты ничего не знаешь! Она с ним целуется на кровати!" — шепчет Алёша. Он вспоминает, как пару лет назад, они ездили вместе в Измайловский парк и гуляли, взявшись за руки, по весеннему лесу. Слёзы градом текут из глаз Алёши. «Мама, что ты делаешь?» — вслух обращается он к маме, — «Ради пяти минут удовольствия ты рушишь наше счастье. Неужели ты не понимаешь?» Захлёбываясь слезами, Алёша прижимается к холодной, железной трубе, врытой в берег, и замирает, словно не чувствуя, как ветер пронизывает его. Он вконец продрог и возвращается во двор; ветра здесь меньше. Домой он не поднимается, боясь застать маму с дядей Сашей в постели. Его окно задёрнуто занавеской, из-за неё пробивается свет. Он стоит в темноте, под своим окном и старается что-нибудь услышать. Из дома доносятся разные звуки: кто-то кашляет, хлопают двери, в окнах гаснет и зажигается свет, — постоянно шумит только море. И в том, что произошло сейчас между мамой и дядей Сашей, нет ничего возбуждающего. Всё это — грязь, ложь и предательство.
   Алёша стоит под акацией у подъезда, он весь продрог и потерял счёт времени. Кто-то спускается по лестнице. Алёша уже знает кто. Дядя Саша выходит из подъезда, затягивается сигаретой, окутывается дымом. Дым долетает и до Алёши, он стоит рядом, но дядя Саша не замечает его. Затянувшись ещё раз, он исчезает в темноте. Наконец-то в подъезде, в тепле; ноги дрожат от холода, от усталости, от того, что он пережил. Мама в душе, её тапочки стоят у двери душевой и слышно, как льётся вода. В комнате беспорядок, духота и какой-то чужой, непотребный запах. На столе арбузные корки. Мамина постель помята и небрежно прикрыта покрывалом. Алёше хочется откинуть покрывало, но он боится лишить себя последних сомнений. Он гасит свет и быстро ложиться, закрывшись с головой. Член рвётся из трусов, он боится коснуться его рукой и чувствует, как головка пульсирует, непроизвольно выдавливая капельки семени. Как всякая недосказанность, оставляющая простор для воображения, увиденное возбуждает его сильнее, чем, если бы он застал маму с дядей Сашей в постели. Хотя какая там недосказанность? Постель его матери залита спермой мужчины, с которым она только что изменяла папе. Теперь Алёша уверен, что он это видел: простыня скомкана и влажна от пота, посреди большое мокрое пятно, а вокруг потёки спермы. Алёша знает, как она пахнет. Спермы много — дядя Саша овладевал мамой несколько раз; некоторые пятна уже засохли, другие ещё не впитались в простыню и блестят густыми, белёсыми каплями. Алёша трогает одну из них, зачем-то подносит к лицу. Пахнет, как у него, только резче. Может, встать и действительно посмотреть? Входит мама, на секунду зажигает свет: «Ты спишь?» Алёша не отвечает. Мама гасит свет, открывает форточку — в комнате стоит запах любовных утех, скидывает халатик и ложится. Слышно, как она ворочается на мокрой простыне, ищет место посуше. Наконец всё стихает. Тишину нарушает Алёша, внезапно повернувшись, он спрашивает в темноту:
—  Ты теперь разведёшься с папой?
—  С чего бы это вдруг? — не шевелясь, с притворным спокойствием отвечает мама.
—  Ты с ним целовалась...
—  Ну, чего ты придумываешь, — со смешком отвечает мама. — В школу тебе пора. От безделья не знаешь уже, чего выдумать, — добавляет она ворчливо.
—  А если ты забеременеешь от него?
Мать приподымается на локте и возмущённо произносит:
—  Совсем обалдел?! Такие вещи матери говоришь!
—  Я говорю, а ты делаешь! — выкрикивает Алёша.
—  Что, что я делаю?
—  Ты спала с ним сейчас, с этим Сашей! Вы специально меня прогнали!
—  Да с чего ты взял-то? — возмущение её притворно, — ну, посидели с человеком, поговорили, арбуз поели...
—  Арбуз?! У тебя вся кровать в его сперме! — выпаливает Алёша. Он слышит, как мама сглатывает. Она молчит, не зная, что ответить. И вдруг примирительно говорит:
—  Ты только отцу не рассказывай.
И той капризно-виноватой скороговоркой, которой она иногда оправдывается перед папой, добавляет:
—  Папа с нами не ездит, всё работа, работа. Всё время одна, я же не старуха. Ну, встретила симпатичного мужика... не удержалась, переспала...
Слово сказано. Мама откровенно назвала то, что сейчас она делала с дядей Сашей. Алёша ещё сильней возбуждается и смелеет от маминой откровенности:
—  Ты теперь ещё… с ним спать будешь?
Мама молчит и, вдруг встав с кровати, ложится к Алёше, обнимает его, прижимается к нему всем телом. Алёша чувствует плечом её груди, хорошо хоть она в майке, и поворачивается так, чтобы мать не коснулась его стоящего члена. Он стискивает зубы, удерживая семяизвержение: не хватает ещё пролиться в объятиях мамы, — она всё сразу почувствует. Мать гладит его по голове, целует волосы, щёки: 
—  Бедный мой сынуля, испереживался, а мать распутничает. Совсем взрослый у меня, — вздыхает она.
—  Мама, давай уедем отсюда, я не могу здесь больше! —  говорит  Алёша.
—  Ну, куда мы сейчас уедем, две недели всего осталось... И билетов не купишь...
Она целует и гладит голову сына:
—  Он мне самой уже надоел... Проходу от него нет, — в сердцах говорит мама. — Ну, не выгонишь же его...
—  А папу выгонишь! Папу можно! — всхлипывает Алёша. 
—  Ну, Алёшенька... перестань, не выдумывай, — мать ещё крепче прижимает его к себе.
—  Он больше к нам не придёт, — успокаивает его мама.
«Неправда, не надоел», — шепчет кто-то всезнающий и печальный, — «ей нравится дядя Саша».
Алёшу трясёт от возбуждения:   
—  Мам, а ты точно не забеременеешь? — снова спрашивает он, обнимающую его, мать. 
—  А, если тебе капля туда попала? Достаточно одной капли, — говорит Алёша, изнемогая от похоти.
—  Спи уже, гинеколог мой, — мама ложится в свою кровать.
Алёше хочется ещё много чего спросить у мамы, но слишком откровенными вопросами он боится разрушить ту волшебную доверительность, возникшую межу ним и мамой. Напоследок, Алёша всё же спрашивает:
—  Тебе хоть хорошо было? Лучше, чем с папой?
Мама не отвечает, тихо дыша, — прикидывается спящей. Наконец она засыпает. Алёша два раза мастурбирует под одеялом. Осторожно, чтобы не запачкать простыню, он вынимает липкую ладонь из-под одеяла и засыпает. За окном шумит море.