Обитель нерожденных

 - Итак, Михаил сказал, что у вас есть важная информация для меня? – главный редактор газеты «Причины и Следствия» Антон Давидович приподнял голову, отчего оправа сползла на нос. Из-за черного письменного стола и сугроба бумаг, освященных квадратом монитора, Александра сверлили внимательные глазки.

 Александр кивнул:

 - Да, есть…. И даже скорее не информация. У меня есть для вас… статья….
 
 - Ста-а-тья? – протянул редактор, и откинулся в кресле, скрестив руки на груди. Его манера завышать тон в конце фразы сбивала с толку.

Александр почувствовал себя не уютно, и еще сильнее вжался в черную кожу дивана, на котором сидел.  Он не совсем представлял, с чего начать объяснение упитанному мужчине с подстриженной темной бородкой по овалу лица. И не был уверен, что подберет слова. Поэтому заговорил быстро, вкладывая эмоции:

 - Да, статья! Понимаете… мой друг, недавно, стал свидетелем… …и даже не свидетелем, а участником странных событий, и попросил меня обнародовать эти события. Я решил, что лучше всего это сделает газетная статья.

 - И вы пришли в нашу газету?

 - Верно. Пришел. Ведь «Причины и следствия» выходит везде, они интересны и их покупают. В том числе моя жена…

 - Спасибо, - чуть оттаял редактор, - только вы в курсе, что мы не берем статьи у всех подряд? У нас есть штат корреспондентов, и они отлично справляются. Я бы и Вас, честно говоря, отказался принимать, если не Михаил.

 - Конечно, я понимаю. И поэтому попросил Михаила позвонить, мне нужно поговорить с  Вами, Антон Давидович. Может в конце нашего разговора, Вы, сочтете нужным сделать исключение для одной статьи. Тем более что, она будет действительно интересна. И я…. – Александр чуть помедлил, - отблагодарю Вас.

 Редактор сидел, не меняя позы, лишь наклонил голову, отчего между очками и бровями возникла щель, через которую темные зрачки впивались в посетителя.

 - Ну, хорошо, – сказал он, - а зачем Вам так нужна эта статья? Неужели только по просьбе друга Вы добрались до моего кабинета?

 - Да, именно, - просто и тихо ответил Александр, - и еще я тоже считаю, что об этом нужно рассказать.
 
 - Так почему же ваш друг сам не пришел тогда?

 - Он… он исчез.

 - То есть, как исчез?! – Антон Давидович приподнялся в кресле, подаваясь вперед. Александр понял, что заинтересовал его.

 - Да вот так. Никто не знает где он сейчас.

 - И это как-то связано с событиями, которые, как Вы говорите – произошли с ним?

 - Не исключено. Хотя… есть и другие причины.

 - Ладно! – Антон Давидович на секунду задумался,- расскажите все с самого начала, а там уже определимся насчет статьи. Только не сильно растягивайте, а то рабочий день на исходе, он выдался сегодня не легким. И еще… если вы уж утверждаете, что статья будет достойна публикации, то я включу диктофон. Не вы же хотите писать статью, а журналисту нужен материал.

 Он достал черную коробочку из ящика стола, и подержал палец на кнопке. Загорелся красный огонек. Александр чуть расслабился, удобней устроился на диване, и уже неторопливо, приглушенным голосом сказал:

 - Знаете, Антон Давидович, мой друг столкнулся… …с иным измерением. Как бы странно это не звучало. Мне и самому сложно поверить, но действительно, существует мир, который не виден нам. То ли из-за ограниченности человеческой природы, то ли из-за вечного стремления человека упростить и понять.

 У Александра мелькнула мысль, что возможно, в конце рабочего дня, его философские извержения покажутся редактору смешными, и он посмотрел на слушателя. Тот сидел, неподвижно. Александр продолжил:
 
 -  И мой друг, Николай Захарьевич Раменский никогда не был верующим человеком. Он вгрызался с удовольствием и рвением в науку, как студент-отличник.

 Мы познакомились в медицинском университете, меня всегда восхищал его неунывающий характер, неугомонный до знаний. Знаете, его можно было  бы даже назвать «ботаником»: очки на осунувшемся лице, вечные учебники, измятые тетради, хорошее отношение преподавателей…. Однако, от «ботаника» Колю отличала какая-то внутренняя твердость что ли. И главное - он, действительно, искренне хотел помогать людям. Порой был даже по-детски наивен.

 На интернатуре наши пути разошлись, я стал терапевтом, так и не окончив ординатуры, а Коля вдруг подался в акушерство-гинекологию. Мы посмеялись, что он там забыл, но он ответил:

 - Вы видели лицо матери, когда ей впервые подносят младенца? Нет?! Эх, вы! Это же чудо! Появился новый человек! И появился благодаря мне! Ковыряйте и дальше уши, сращивайте кости, кормите таблетками несчастных пациентов. А я буду проводником людей в жизнь!

 Любил говорить он образно. Затем я виделся с ним реже и реже, женился, ушел работать в областную больницу и мы совсем перестали встречаться.
Александр ненадолго замолк, редактор воспользовался паузой:

 - Хотите кофе? – спросил он, вставая из-за стола.
 
 - Я? Ах, да! Не откажусь.

 - Хорошо, - Антон Давидович прошел куда-то за книжную полку у правой стены. Оказалось, там стоит крохотный столик, невидимый при первом взгляде. Толстяк зазвенел ложкой, поинтересовался: нужен ли сахар.

 Пока он колдовал над шипящей кофемашиной, Александру представилась возможность рассмотреть кабинет. Типичная обстановка офиса – папки на стеллажах, жалюзи скрывающие шумный город и даже фикус живущий на полке. Выделялись только черный цвет стола и дивана и часы.
 
 Часы пятиугольной, и тоже черной пирамидой, возвышались над левым углом стола. Вершина завершалась металлическим кругом,  в котором, собственно, и двигались стрелки, торчащие из середины выгравированного глаза. Круг напоминал флюгер, и даже мог крутиться, как флюгер.

 Основание пирамиды украшала шуточная надпись: «Работай лучше – шеф всегда наблюдает». И так как часы крутились, было непонятно кому обращена надпись: то ли подчиненным Антона Давидовича, якобы он наблюдает за ними; то ли самому Антону Давидовичу от неизвестного Александру шефа.

 Редактор вышел из-за шкафа и подал Александру горячую кружку.

 - Пейте. Отличный английский кофе, знакомый привез оттуда. У нас стоит кофейный автомат, но там - отрава. Я предпочитаю заваривать сам.
 
 - Спасибо. Интересные у вас часы, Антон Давидович.

 - Часы? А! Подарок начальства.

 - Да? – Александр решил польстить, - я думал выше вас  - никого нет.

 - Есть, - Антон Давидович принял прежнюю позу в кресле, - продолжайте, зачем замолчали?

 - Да-да, конечно. В общем, прошло лет десять, и мы пересеклись совершенно случайно в магазине. Вид у него был не особо веселый – недавно развелся с женой. Знаете, Коля был сильно истерзан разводом. Он больше любил медицину, чем семейные дрязги. А его жена, по рассказам женщина красивая и оттого стервозная, как раз любила наоборот. Тогда Раменский плюнул, оставил квартиру жене, а сам снял однушку на окраине и ударился в работу. В последнее время он работал в частной клинике «МедментоМори», там хорошо платили.

 - Как вы сказали? – вскинул брови редактор, - «МедментоМори»?

 - Да. «МедментоМори». Достаточно известная клиника в городе.

 - Знаю, - кивнул Антон Давидович.

 - Ну вот, я пригласил Колю в гости. В то время я уже женился на милой девушке, фармацевте нашей поликлиники с певучим именем – Светлана.
Светлана и я с удовольствием приняли Раменского. Ему и самому, видимо, одиночество надоело. Интерес к женскому полу он потерял, коллеги растворялись в семьях, как только снимали халаты, а он оставался совсем один и поэтому пришел в тот же вечер.

 Высохший от холостяцкой жизни, но опрятно одетый, он галантно поздоровался и после необходимой церемонии приветствия, сел за ужин. Естественно, завелись расспросы друг друга о работе, о жизни в последние годы.

 - Приятно видеть, Саша, что у тебя такой теплый семейный уют, - сказал Раменский, улыбаясь краешками губ, - Светлана – умничка! А у меня не задалось, к сожалению…. Видимо, не создан ни я, ни она для семейного счастья. Мальчишку только жалко…. 

 - Сколько ему? – спросила зардевшая от комплимента Света.

 - В школу пошел в прошлом….  Большой уже. А у вас дети….

 Он осекся, почувствовав, что задел больную тему. Знаете, Антон Давидович, хороший врач всегда немного разбирается в людях. Я имею в виду психологию, а не только внутренности. Хотя может, заметил, как изменилось Светино лицо. Мне пришлось пояснить:

 - Коль… …Света не может иметь детей.

 Он вдумчиво закивал, и, выждав паузу, тихо поинтересовался:

 - Диагноз?

 - Эндометриоз.

 - Может я посмотрю….
 
 Мы повернулись к Свете, она вздохнула:

 - Коль.… … Смотрели уже, кто только не смотрел. Не надо, я давно смирилась, наказание такое, видно, мне. Мы хотим из детдома усыновить.

 Коля опять понимающе закивал, а я, приняв беззаботный вид, воскликнул:

 - А знаешь ли ты, Николай, что моя жена отлично играет на гитаре и поет?

 - Да-а, - деланно удивился он.

 - Конечно, да еще и песни сама сочиняет! Свет, сыграешь?

 - Свет, я же говорил, что ты умничка! Сыграй, пожалуйста, - присоединился Коля.

 Моя супруга покраснела, мило улыбнулась, как может лишь она, и через минуту принесла старенькую акустическую гитару.

 - Ну что вам сыграть?

 - Давай что-нибудь из своего, - попросил Коля.
 
 - Свет, давай твою колыбельную, которая мне безумно нравится. Она сочинила ее когда была студенткой. Очень красивая песня. Свет?

 - Но ты, же знаешь – я не особо люблю эту песню….

 - Свет, ну для гостя, можно же, а? – принял я хныкающий вид.

 - Све-е-ет, - присоединился Коля, протягивая слово тоном умирающего котенка.
 
- Ну, хорошо, уговорили - моя жена устроилась удобней на стуле, обвила рукой деревянное тело, взяла аккорд и тихо запела:

Спи беспечно, ангел мой,
Ты еще совсем так мал,
И не видел свет земной,
Жизни радость не познал.

Не познал и вкус печали,
Вкус соленых горьких слез.
Ты пока в самом начале
Спишь среди беспечных грез.

И пусть зло жестоким взглядом
Наблюдает за тобой,
Ты не бойся – мама рядом,
Спи беспечно, ангел мой.

 Пела она тихо, но очень точно вытягивая мотив мелодии. Гитара звенела арпеджио в тон. Мы с Колей замерли от удовольствия.
 
- Это все? – спросил наш гость, когда песня стихла.

 - Все, - ответила Света.
 
- Очень красиво! Ты, Свет, талантище! Я бы слушал и слушал, но она у тебя что-то очень короткая. Всего три куплета, ребенок и уснуть не успеет.
 
- Какая уж есть, - жена приставила гитару к стене, - чай вам подлить?
 
И мы опять стали говорить. Вспоминали студенческие годы, шутили, обсуждали новости. Света несколько раз нам пела другие песни, но в конце ужина мы вновь упросили ее исполнить колыбельную. Уже поздно вечером, я пошел провожать Раменского. В дверях лестничной площадки он вдруг сказал:

 - Прости за вопрос о детях.
 
- Да ладно, что есть, то есть.

 - Но неужели ты не пытался попробовать еще что-нибудь сделать? Может, я посмотрю, определю от чего развилась болезнь?
 - Я пытался… …пытался уговорить, Свету, но она не хочет. Уперлась, принесла бумажку с диагнозом и не позволила мне пойти к другому врачу. При одном упоминании о повторном обследовании плачет навзрыд, а у меня нет сил терпеть.

 - Да, понимаю…. А кто обследовал?

 - Во второй поликлинике, кто сейчас не вспомню…. А! Перов вроде.

 - Перлов. Есть такой, - Коля кивнул, - Ну, смотри.  Я, конечно, не люблю хвалиться, но за эти годы я поднатаскался в деле, может даже лучше чем Перлов. И если определить, отчего эндометриоз, то есть шанс….
 
- Коль,  Света очень болезненно относится, уж точно сейчас ничего не получится. Спасибо за помощь, но, тут, действительно надо смириться.

 - А когда женился - не знал?

 - Как тут узнаешь! Девушка из приличной семьи, отец и мать, здоровые люди, работала фармацевтом такая… …с симпатичной улыбкой.

 -  Да причем тут отец и мать. Значит, симптомов не было, - он о чем-то подумал, потом протянул мне ладонь с длинными белыми пальцами, - Хорошо, спасибо за вечер. И супруге спасибо. Поехал я, а то завтра работать.

 И он стал спускаться по лестнице, под гулкое эхо шагов….
Через несколько дней Раменский пришел опять. Понравилось у нас, а нам понравилось с ним. И потом опять.

 Потом уже зачастил к нам на семейные ужины, буквально через день. Мы болтали о себе, о жизни, о всякой всячине, которую можно обсуждать людям на встречах с близкими друзьями. Надо отдать должное, к теме бесплодия моей жены Раменский больше не возвращался. Хотя я уверен, что профессионалу как он, любой непоправимый диагноз кажется вызовом. Зато Николай часто рассказывал о работе, или же выведывал о работе у меня.

 И все бы было прекрасно, пока не появилась женщина в длинной юбке….
 
 Александр замолк, отхлебнул кофе и подождал пока ароматная жидкость, горечью омоет, кислое от разговора, небо. За дверью слышался гул голосов, обрывки фраз. Шаги протопали к двери и басовитый мужской голос сказал:
 
 - Антон Давидович, мы домой. Закроете тогда?

 - Идите, закрою, - сделал прощальный жест пухлой рукой редактор. Шаги удалились, а Антон Давидович посмотрел на часы, затем на Александра, - Ну и что это за женщина?
 
- Женщина в длинной юбке. Такие обычно всегда работают в церквях, продают свечи за прилавком или же моют пол. Притягивал внимание ее взгляд. Уставший, приправленный отчаянием взгляд на лице с бороздами морщин. Женщина стояла посреди тротуара, а я и Раменский не спеша шагали в ее сторону с остановки. Я первый заметил ее, и скорее всего бы прошел мимо, но Коля…

 Коля, увидев ее, нахмурился, будто от зубной боли, оборвал фразу на середине и взял меня за локоть.

 - Пойдем сюда, - он толкнул меня в направлении двора пятиэтажки справа. Я не успел удивиться, как очутился в тихом тенистом месте, где на площадке резвились дети. Раменский не без усилия натянул улыбку и продолжил беседу.

 -Что с тобой? Ты из-за той женщины сюда меня затолкал? Знаешь ее? - накинулся я. Он неохотно поморщился и ответил, что знает.
 
 - Так она, получается, тебя специально ждала? А ты отчего-то свернул? Какие у тебя с ней дела? Почему боишься? - засыпал вопросами я.

 Он вдруг повернулся и сказал глухо:

 - Саша, ну хватит донимать. Ничего плохого я ей не сделал, она почему-то решила преследовать меня, вот уже около твоего дома караулит…. Но не хочу говорить.

 Пришлось отстать. Мы пришли домой, и как обычно, провели замечательно вечер. Коля рассказывал с жаром о работе, и, похоже, забыл о происшествии. Но мне хотелось ему помочь, поэтому я откупорил бутылку французского коньяка. Это как нельзя лучше вписалось в атмосферу встречи, мы расслабились, и в конце вечера Раменский уже восклицал:

 - Рождение нового человека – это чудо!  Ни разу я не пожалел о выборе специальности. Когда держишь на руках крохотное тело, минуту назад бывшее в утробе, еще мокрое, беспомощное, орущее…. то не веришь, что это слияние всего-то нескольких гаплоидных клеток. Представляете! Нескольких клеток, которые превратились в биомассу, и вот стали уже индивидом! Стали человеком!
 
 И этот крикливый комок, со сморщенными ногами, красноватый из-за гипоксии, быть может, вырасти великим. Может рабочим, может юристом… …политиком… …не важно…. Важно, что еще один наш сородич пришел в мир, ему предстоит долгий путь и я….  Я! Не кто-нибудь другой, помог преодолеть начальную точку отсчета. То есть я получаюсь как некий проводник что ли….
Особенно если роды были сложные. Меня в последнее время зовут только на сложные роды.

 Света застыла с умиленной улыбкой, а я же посчитав такую речь слегка пафосной, решил влить ложку дегтя:

 - А может этот «сородич» принесет много зла в мир?! Гитлер же тоже когда-то беспомощно барахтался на руках акушера, под восхищенным взглядом матери.
Ребра ощутили острый локоток жены:

 - Не перебивай. Скажи, Коль, а когда ребенок становится живым существом? Вот клетка – она живая, но ведь не чувствует, не видит сны. А малыш, хоть и не мыслит как взрослый, но уже…. В общем, не могу выразиться правильно, но ты понял ….

 - Хм, понял…. Но никто не даст ответа на твой вопрос, Свет. Я читал… …читал, что иудаизм считает, что душа дается на сороковой день, мусульманство – на сто двадцатый…. Христианство - в момент зачатия, но рассуждения ведутся об этом и сейчас…. Сложный вопрос за гранью понимания. Хотя сам придерживаюсь мнения: родился, и только тогда стал человеком.

 - Сложный вопрос… …просто одна моя подруга сделала… …сделала аборт на четвертой неделе…. По глупости вышло, а теперь не может себя простить….
Коля зевнул и сказал:

 - Не выспался сегодня, с утра операция, - потом обратился вновь к жене, - Свет, да бывает…. Что там на четвертой неделе-то? Биомасса одна. Все же лучше, чем нежеланный ребенок с перечеркнутой судьбой. Пусть не убивается, нервы дороже. Ладно, пойду я, пожалуй. Спасибо за угощение. Ох, что-то хороший коньяк у тебя, Саша, чувствую.
Он засмеялся, и мы пошли его провожать. Когда за ним закрылась входная дверь, Света неожиданно сникла и сообщила, что у нее болит голова.

 - Может от коньяка? – переполошился я, - иди, полежи, уберу со стола.
Она бледная, и сама не своя исчезла в спальне, а я прошел на кухню. На столе взгромоздились остатки ужина и узорчатые рюмки, воздух был спертый, пахло то ли алкоголем, то ли сыростью. «Так дело не пойдет!», - сказал я себе, и потянулся к форточке, распахнул ее, и вдруг…

 …вдруг увидел ту самую женщину в длинной юбке. Она стояла у подъезда в свете фонаря, безмолвной фигурой. Послышалось пиликанье домофона, и в свете того же фонаря возник Коля. Его силуэт со спины виделся черным. Заметив женщину, он сунул руки в карманы, и зашагал неестественно большими шагами мимо.  Но она преградила дорогу. Возможно, Раменский что-то сказал ей, с третьего этажа не слышно, потому, как неожиданно вечернюю тишину прорезал вопль. Вопль полный отчаяния и боли, так кричит обезумевший, когда исчезает последняя надежда.

 - Убийца! Убийца! Проклят! Я проклинаю тебя! Проклинаю убийца!
Коля нервно отодвинул ее в сторону, она даже не сопротивлялась, а лишь подняла руку, указывая на Раменского, и пронзительно крича:

 - Убийца! Проклинаю! Вы все убийцы! Ради чего?! Счастью вашему мешают?! Да нет у вас счастья, в крови утопили! Ради чего живете?!
Коли уже не было видно, а она все кричала, пока крик не перешел в рыдание. Я стоял, ошеломленно глядя в темноту окна, прижав лоб к холодному стеклу. Как вдруг почувствовал за спиной чье-то присутствие. Света. Строгая и молчаливая она тоже смотрела в окно,  а по щеке катились слезы. Странно, до этого я видел ее слезы лишь при упоминании о бесплодии.

 - Что происходит? Почему ты плачешь? – воскликнул я.

 - Биомасса…. Всего лишь биомасса…, - прошептали поджатые губы, и, не поднимая на меня глаз, Света ушла опять в спальню….



 - Что, блин, такое происходит! – уже кричал я, а сам набирал номер Раменского.

 Он ответил не сразу, а через три бесконечных гудка.

 - Да, Саш, - будто из далекого мира, глухо и с невнятно звучал голос.

 - Ну, что у тебя случилось? Ты в порядке?

 - Да в порядке…. Женщина больная…. Все, нормально. Что с нее возьмешь.

 Куда только девался веселый Коля, который сидел у нас несколько минут назад. Раменский был подавлен, и я даже по телефону ощущал угнетенное состояние. Но донимать расспросами стало бы жестоко.

 - Хорошо, ты сильно-то не расстраивайся. Бывает.

 - Я не расстроился, Саш. Просто неприятно.

 - Ну, кому приятно, когда на него кричат. Ладно, спокойной ночи тебе. Выбрось все из головы. Хочешь к нам приходи.

 - Нет, спасибо. Завтра с утра на работу. Я домой. И вам спокойной ночи.

 Я положил трубку.

 Моя жена нарыдавшись толком ничего не смогла объяснить, мол « вдруг слова о биомассе показались ей циничными, стало жалко детей». Видимо, сказалась боль в голове и гормоны. На следующий день она пришла в порядок, и жизнь закипела прежним графиком. Вот только Коля… …перестал приходить к нам.

 - Совсем?  - спросил Антон Давидович.

 - После того случая на неделю. Пропал, и даже не звонил. Мы набирали ему, но он таким, же глухим, убитым голосом ссылался на работу, говорил, что не высыпается. Странно, но Раменский не казался впечатлительным человеком. Настроение настроением, но что бы пропал сон! Неужели слова больной женщины могли вывести его так из строя?

 Александр умолк.

 Кофе в руке давно остыл и потерял силу. В соседней комнате не слышалось ни звука, молчал и Антон Давидович. Не меняя положения, редактор, точно так, как и сначала разговора, поблескивал темными глазами в амбразуру очков со лбом, лишь один раз встал и молча, зажег свет и закрыл жалюзи.
Часы на столе показывали около восьми, металлический глаз поблескивал в освещении. Жалюзи не справлялись с обязанностями, и через них просачивалась жизнь шоссе -  там люди торопились домой: гул моторов, тормозов, клаксонов перемешивался в полифонию городской суеты. Суета мешала Александру собраться. Он старался снова пережить самую важную часть рассказываемых событий, что бы рассказать ярко и выразительно. И еще бесконечно благодарил человека, напротив, за то, что не торопил, а ждал, восседая в кресле, как конституционный судья.

 «Ему может и статья то не нужна. Решил уже. Меня слушает из-за приличия», - подумал  Александр, но тут, же одернул себя: «С таким настроем нельзя дела делать. Соберись и продолжай».

 - Прошло недели две, - нарушил тишину Александр, -  где-то в половину двенадцатого ночи я собирался ложиться спать, Света сидела в кресле с маникюром, как прозвенел звонок. Недоумевая и ругаясь, я собрался послать подальше нарушителей спокойствия, как вдруг увидел – звонит Коля.

 - Саша, Алло, Саш! Ты дома? – он был до крайности чем-то взволнован.

 - Привет, ну конечно дома. Что-то случилось?

 - Случилось! Я думал, справлюсь сам, но не могу…. Они приходят ко мне…. Я так не могу больше….

 - Кто приходит? Коля! Коль, кто приходит? – я увидел тревожный Светин  взгляд.

 - В общем…. Простите меня что поздно, можно приду сейчас? Больше некуда идти…. Один не могу оставаться больше.

 - Конечно, приходи, - я снова посмотрел на Свету, она кивнула.

 - Все, скоро приду.

 Он отключился, а я, окаменело, еще смотрел на светящийся экран телефона несколько секунд.

 - Что случилось? – Света поднялась с кресла.

 - Коля сейчас придет, толком ничего не рассказал.

 Не прошло и получаса, как мы открыли дверь. На пороге стоял Раменский, но не тот Раменский, а какая-то его темная сторона, высосанная, загнанная, истерзанная душевными муками.  Его глаза с лопнувшими сосудами и серыми отеками нервно метались, он не мог сосредоточиться, оттого двигал сумбурно руками, часто тер переносицу.

 - Простите, что поздно…. – начал Коля.

 - Брось ты извиняться, пошли на кухню. Свет, завари чаю с мятой, - взял я ситуацию в свои руки.

 На кухне он чуть-чуть расслабился, закипел чайник, и Коля длинными пальцами обхватил фарфоровую чашку. Мы ничего не спрашивали, ждали, пока расскажет сам, а он жадно глотал ароматный чай.

 Напившись, будто бы в приступе горя, Раменский положил голову на руку, потер лоб. Затем резким движением откинулся, назад и оглядел нас.

 - Саша, Света…, - в натуральном смысле простонал он, - Я так больше не могу, не сплю вторые сутки. Измучился. Не понимаю, что происходит! Я боюсь… …боюсь спать. Лишь ложу голову на подушку, они приходят…. Понимаете…. Так не бывает. Сложно поверить, но я столкнулся с другим измерением. Звучит глупо. Да. Но оно существует. Эта женщина…. Она…. Видимо, действительно есть неведомая сила проклятья. Кто бы мог подумать!
Он снова уронил голову на руку на некоторое время.

 - Но стоит по порядку. Мне больше не кому рассказать, понимаете? Родители далеко, семьи нет, коллеги покрутят у виска пальцем. Но я должен рассказать, потому что сил терпеть, больше нет…. Надеюсь, вы мне поверите!
Так вот, вы, конечно, стали свидетелями скандала в последнюю нашу встречу. Придя домой, я тогда попытался уснуть. Но только задремал, как во сне уже или еще наяву, мне почудился еле слышный плач. Плакал младенец, меняя тембр с высокого протяжного на низкий, он иногда прерывался набрать дыхание, и опять начинал протяжно плакать.

 Я открыл глаза и прислушался. Во мраке комнате было тихо, окно освящалось фонарем и на улице тоже никаких звуков. Подумав, что причудилось, я вновь закрыл глаза. Но как только дрема затуманила разум, плач возобновился. Тихо, но отчетливо сверлил меня, как зубная боль….

 Я встал, включил свет. Прошелся по комнате, слушая у каждой стены квартиры,  не голосит ли это ребенок соседей. Однако, нет. Все та же тишина ночного  оцепенения висела вокруг.

 Убедившись, я прошел в ванную и достал с тумбочки снотворное. Приняв таблетку, уже в третий раз лег, и отключился….

 И только мой мозг перешел в фазу сна, плач возобновился. Но сейчас он не был прежним. Плакало уже несколько детей. Мрачный хор младенцев заливался на пронзительные лады, протяжно и бесконечно терзая нервы. Словно четырнадцать тысяч младенцев убитых в Вифлееме разом ожили и в предчувствии смерти, скованные ужасом издавали звуки.

 Я пытался понять, откуда это и неожиданно ощутил, что он рождается, внутри моего сознания. Постоянно нарастая, плач выворачивал меня наизнанку. Младенцы, терзаемые неизвестными мне страданиями, стенали и орали, ревели, скулили прямо внутри головы.

 Я спал или не спал, находясь на грани между дремой и бодростью. И в этом состоянии, как расслабленный, видимо от таблетки снотворного, не мог встать. Словно, муха в паутине, беспомощно лежал и бесконечно разрывался изнутри от нестерпимого плача. От невыносимого плача кромающего душу на куски….
Когда я очнулся, одна моя рука зажимала ухо, вторая комкала простыню. Одеяло и подушка валялись на полу, а меня трясло в лихорадочном ознобе. Комната по-прежнему хранила кладбищенскую тишину. Так же единственным светлым пятном оставался фонарь в окне.

 Я боялся уже ложиться, и остаток ночи просидел на кухне, уставившись в экран телевизора. Попутно размышляя - что происходит. Так и досидел до зари.
Потом был долгий рабочий день, и я мучимый головной болью, работал в больнице.

 Ты прекрасно знаешь, Саша, что я не трус. Но мысль о возможности услышать снова невыносимый плач не просто пугала меня…. Нет. Она ужасала. И я боялся даже присесть, что бы ненароком не задремать.

 Но под вечер так вымотался, что произошедшее казалось наваждением. Вдобавок пришла идея: остаться на ночь на работе. Во-первых, тут людно, во-вторых, быть может, дело в месте для сна. И я незаметно для себя успокоился. И чем больше уставал, тем больше события последней ночи, отходили на задний план. Уже скоро в ординаторской я вытянулся на дежурной кушетке, накрывшись халатом, уснул….

 Света подлила ему чая, и спросила:

 -  И опять услышал плач?

 Коля мотнул головой:

 - Нет. Сначала спал спокойно, не помню, сколько и как – вымотался сильно. Лежал, и мне было так тепло и уютно, как никогда, будто в детстве. Знаете, чувство защищенности и беспечности, как раньше. У костра зароешься с головой в спальник и лежишь в тряпичном коконе, а весь мир остался по ту сторону тряпичной стены. Мир с его недостатками, обидами, лишениями, болью, кровью, болезнями…. А тебя это не волнует, ты укрыт от всего, и лишь нега сна и приятные мысли сейчас с тобой.   

 Но неожиданно я услышал женский голос вдали, словно за гипсокартонной перегородкой. Знакомый до каждой нотки голос.

 - Сейчас, родная, сейчас ландышами подышишь….

 Через некоторое время женщина опять сказала:

 - Все…. Можно начинать.

 И тут еще более знакомый голос, но уже мужской ответил:

 - Хорошо. Поехали, Зиночка….

 Зиночка. Где-то я уже слышал это имя. Но будто кто-то специально затуманил память, и как я, ни напрягался, не мог вспомнить.
Мужской голос уверенно стал перечислять предметы, по-видимому, обращаясь к Зиночке:

 - Зеркала…. Ага. Щипцы. Есть. Зонд. Так, расширитель. Ага. Давай второй.

 Вдруг я почувствовал, как из внешнего мира, в мой уютный и спокойный кокон пытается прорываться что-то безжалостное и бездушное. Будто кому-то не нравиться мое блаженство, и он решил разорвать мой мир. Я ощутил смутную тревогу, еще не до конца понимая, что происходит.
Металлическое гладкое щупальце возникло совсем близко, шаря по наружной  поверхности кокона, как разведчик. Оно раскачивалось из стороны в сторону, потом неожиданно исчезло. Послушался снова голос:

 - Хорошо. Кюретка открыта? Да? Давай.

 Я осознал, что снова приближается ко мне очередная металлическая трубка. Однако, она не собиралась раскачиваться в излишних движениях. Прямиком, вгрызлась в стену кокона, с треском лопая тонкую материю. Глухой чавкающий звук сопровождал ее действие, и неожиданно мой уютный мир стал рушиться. Металлическая трубка в буквальном смысле поглощала его, безжалостно пробираясь прямо ко мне….

 Я увидел, совсем рядом ее раскрытый зев, и чуть ниже крохотный штамп фирмы изготовителя. Штамп изображал стрелу опущенную острием к низу, а сверху раздваивающуюся будто рогатка, перед острием стрела перечеркивалась тремя отрезками, а под острием стояла гравировка: «Molk». Что-то знакомое заставило меня вздрогнуть, и я задергался, заерзал во сне. Попытался закричать. Но крика не получилось, ведь я спал, а получилось лишь безмолвно распахнуть рот.

 Чудовище прорвалось. Зияя раскрытой черной дырой на конце, в которую всасывалось все вокруг, оно приближалось. 
Нет, не ко мне. Неожиданно меня будто откинуло, я стал сторонним наблюдателем картины. Как становиться контуженый солдат сторонним наблюдателем боя. Меня посадили на скамейку запасных.
Тогда к чему же стремилась пасть чудовища?!

 И тут я понял, что кроме меня в моем мирке есть еще кто-то! Тот, кто находится тут давно по соседству, но совершенно безобиден.

 Это был эмбрион.

 Маленький зародыш человека с нелепо закрученными ручонками, кривыми ножками.  Он чувствовал приближение смерти, потому что затеребил всеми конечностями одновременно. Дергаясь, и стремясь найти укрытие, вертелся и бился. Рот открыт в безмолвном крике.

 Снизу неумолимо ползла вверх металлическая трубка с дырой на конце, поджимая его к верхней стенке кокона. Да и кто его мог услышать, если сама мать обрекла на смерть?!

 Наконец, трубка добралась до жертвы. Трепещущего и колыхающегося малыша подтянуло к себе жало. Это был последний миг. Миг перед смертью. Несомненно, незамысловатый еще неродившийся человечек хотел жить. Его крохотное личико исказилось предчувствием гибели. Его рот продолжал кричать, маленький носик дергался от движения губ.

 Я в ужасе смотрел на происходящее, на закрытые глазки…. И тут… …он открыл их…. Я понимаю, что это звучит глупо! И еще глупее из уст врача! Но я клянусь, он открыл глаза!

 Открыл и посмотрел на меня осознанным взглядом. Будто хотел что-то сказать….

 В следующий миг ему оторвало ноги….

 Потом кусок за куском жало разрывало тельце, а он все еще продолжал смотреть мне прямо в глаза.

 Когда осталась лишь голова, безжизненно плавающая без всякой помехи, жало пошарило для достоверности в поисках добычи, и, насытившись, уползло, откуда появилось.

 Но это еще не конец. В брешь протиснулись щипцы, словно стервятники добирать остатки пира. И добрали голову. Взяв ее в стальной капкан, они сомкнулись, раздавив и крохотный носик, и губки, и глаза…. И мололи, мололи, мололи до бесформенной массы, а потом вытягивали наружу, принося жертву невидимому идолу.

 Вскоре тут было пусто. Еще недавно милое и уютное местечко, превратилось в место убийства. В страшное место убийства матери ребенка.

 - Ну, вот и все Зиночка, - весело сказал мужской голос, - чай пить пойдем?
 
 Я коробку конфет принес.

 И будто пелена спала с моей памяти и рассудка. Зиночка – же наш анестезиолог! А кто врач?

 Я высвободился из кокона и сейчас его глазами смотрел на полную Зиночку в халате, на красивую женщину, занявшую операционный стол, на серые инструменты, безобидно разложенные в ряд, и на кровавую лужу в тазу, еще недавно бывшую малышом. А самое главное, я смотрел на длинные тонкие пальцы врача, виновника операции…. До боли в зрачках знакомые длинные тонкие пальцы, держащие кюретку с гравировкой: «Molk». Мои пальцы, участвовавшие в операции три дня тому назад….


 Очнулся от тряски за плечо, поднял глаза: яркие орельдурсовые волосы, венчавшие накрашенное лицо сорокапятилетней женщины возникли из небытия. Встревоженная Зиночка всматривалась в меня.

 - С тобой все хорошо?

 Ответить я утвердительно не мог, а лишь кивнул, усаживаясь на кушетке.

 - Сколько время?

 - Семь утра. Ты так орал, будто без наркоза резали.

 - Орал?! – я посмотрел в ее подведенные глаза, - Зин…. Ведь мы с тобой такое зло делаем. Убийцы мы с тобой.

 - Ты про что это? – похоже, она встревожилась еще сильнее.

 - У тебя есть дети?

 - Есть, а что? - Зиночка покачала головой. И почему ее называют уменьшительным именем? В ней ведь килограмм сто, не меньше.

 - Да просто…. Аборт не хотела сделать?

 - Сон, что ли какой тебе приснился?

 - Да сон…. Да и не во сне дело. Дело в том, что детей то мы убиваем?

 Она постояла секунду в ступоре, потом собралась:

 - Захарыч, знаешь, что я тебе скажу… - Зиночка опустилась на кушетку рядом, - коль в тебе впервые мораль проснулась. Детей убиваем не мы, а их родители…. Те, кто ставит подписи на бланке. Они ведь убили их еще до нас, раз пришли сюда…. Решением убили.

 А мы только помогаем малышу. Да и матерям тоже. Ну, откажем ей…. Она же в другую клинику пойдет. А нет, так сама народные методы применит. И хорошо еще, если жива останется. Или родиться он…. Не нужный матери…. …рожденный и брошенный…. Вот это страшно! А тут она спокойна, стерильна, он еще и не человек совсем…. Несколько клеток, раз и нет его….

 Знаешь, какие жизненные ситуации бывают? Нет, не знаешь! И не надо женщин винить! Никого не надо винить! Сами бы мы, как поступили?
Да и вообще! Что с тобой? Ты когда в медицинский шел, о чем думал? К нам в клинику пришел работать, тебя же не тянули под дулом, а теперь спустя год задумался?

 - Я людям хотел помогать! А стал убийцей!

 - Ой, ну да брось. Ты и помогаешь им. Аборт это помощь, и какая помощь! Сколько семей спас от распада, сколько женщин вытянул. Не от легкой же жизни они на аборт идут. Ты ж лучший, Захарыч!

 - Не от легкой, говоришь? – я выпрямился и от отчаяния почти закричал, - А последний аборт помнишь? От чего она пришла? Петь хотела, карьере мешал. И этот ее приперся: отец ребенка: то ли музыкант, то ли продюссер! Да прямо к шефу сразу! Важные персоны! Теперь петь не мешает ничего, с телевизора будет смотреть на нас. Цветы им будут дарить на юбилеях, в щеку чмокать: «Какой прекрасный человек! Народный артист»! Передовики страны!

 А знаешь ли ты, Зиночка, – мать ее ко мне приходила. Бабушка то бишь, тому кровавому месиву, что мы извлекли из певички. Пришла, а слезы катятся по щекам. «Доктор, умоляю, Христом Богом прошу, не делайте аборт! Дура, она, дура! Бесполезно говорить, избегает меня. Это же мой единственный внук».

 А я смотрю и вижу – блузка у нее такая застиранная. Наверно еще совдеповских времен блузка, цветы розового окраса белые аж стали. И из кармана достает пачку. Мятую, не раз пересчитанную пачку денег, дает трясущейся рукой. А слезы льются: «Возьмите, доктор, возьмите. Только не убивайте внука. Я сама воспитаю, у меня и комната есть в общежитии ухоженная и пенсия, пусть она только выносит…».

 - Бабуль, - говорю ей, - не надо мне денег,  она ведь к другому доктору пойдет. Вы и ему дадите?

 - И с ним, что-нибудь придумаю, Бог поможет - говорит, - Вы только не убивайте, пообещайте мне, что не сделаете? А я за вас всю жизнь молиться буду.

 А как я откажусь от операции, когда меня сам шеф вызвал?! «Лучший наш доктор – Анатолий Захарьевич Раменский». Представил певичке, и кучерявому продюсеру.

 Да не доктор я! Не доктор! Лучший палач я! И мать-убийца этому палачу руку кокетливо тянет здороваться, улыбается. Мол: «Вы, палач, сделайте смерть моего ребенка побыстрее, не важно как: разорвите, четвертуйте, сожгите в кислоте. Главное быстро и без последствий, а я в долгу не останусь».
 
 И я сказал бабушке ту же чушь, что и ты сейчас говоришь: про тяжелые ситуации, про перекладывание ответственности на родителей, про нежелательных детей, планирование семьи, про то, что хуже ребенку на свете будет, если ему тут никто не рад. Только бабушка не слышала, да и не хотела слушать.

 - Я буду преследовать вас, доктор! Не делайте! Не берите грех на душу, возьмите деньги, тут много – сорок тысяч, вам меньше заплатят. И совесть спокойна будет….

 Оттолкнул тогда я бабулю! Ты, понимаешь, оттолкнул, Зин? Она мне вслед про проклятие твердила. А я шел, и знал, что сделаю аборт. Шеф ведь сказал - что бабушкины слезы.

 Зиночка смотрела обиженно. Нет, не понимала она. И как понять человека, который три дня назад аборт делал, а теперь мораль читает. Да громко читает, орет даже. Кулаком стучит по кушетке. А может, не хотела понять, потому что тоже под роль убийцы подпадала?! Встала и ушла….
Коля опять уронил голову на руки.

 - Знаете, Антон Давидович, я совершенно не представлял, как ему помочь, даже медицинское образование бессильно в душевных травмах. От диагноза: бессонница, муки совести, проклятия – нет таблеток. Ему лишь хотелось выговориться, поэтому мы не мешали.

 - А потом снова бесконечный день с разрывающейся на части головой и совестью, - поднял голову Коля, - и снова боюсь спать. Вечер как приговор, иду домой – остаться наедине со своими видениями. А главное – не знаю, как избавиться…. И понимаю, - неспроста, неспроста меня мучат. Значит, есть какой-то высший не материальный разум, который взялся за меня. Он не просто пугает меня, а показывает конкретные картины: «Садись, мол, Николай Захарьевич, в первый ряд, начинаем…».

 Полночи я просидел в интернете, искал ответы на вопросы…. Я просто уверен был, что если закрыть глаза….

 И точно: тут же стены раздвинулись, а я провалился куда-то в глубины иного мира.  И очутился в странном месте: черная выжженная пустыня с бардовым отливом неба. Порывистый ветер ударяет пылью по коже.  Солнца нет,  а вместо него сияние  в кроваво-земляных тонах.  На горизонте возвышается громада, раскинувшаяся  от земли и доверху, с левого края до правого. Скорее всего - это стена, явно не сотворенная человеком. Она опоясывает пустыню, будто заповедник, из которого ни выйти.

 И увидел я, что впереди зияет большая яма, и туда непрестанно опускаются с неба странные частицы, напоминающие мусор. Опускаются словно тонущий предмет на дно реки – плавно и не спеша. Мое сердце сжалось от непонятного предчувствия.

 Но что-то заставило двинуться вперед и подойти к самому краю. Неожиданно капля воды ударила меня в темечко и скатилась за шиворот. А потом еще одна….
 
 Я подставил ладонь, и вода серебряного цвета потекла по складке кожи.
 
 Оказывается, тут лил дождь. И чем ближе я подходил, тем сильнее он становился. Эпицентр его приходился на саму яму.

 Наконец, увидел противоположную стенку, уходящую вниз и блестевшую от влаги. Одна кучка с мусором спланировала совсем рядом, на дно….

 Ох, Ты Господи! Не мусор это совсем, а крохотная ручка!
И тут дошло до меня…. …что яма – кладбище! А в ней собраны дети. Вернее останки детей: туловища с рваными ранами, головы искаженные гримасами, крохотные конечности. И сквозь бардовое небо продолжают и продолжают прибывать новые не дожившие до дня рождения младенцы. Прибывать на свалку ненужных детей, падая в кучи, наваливаясь друг на друга, хлюпая в дождевой воде, красноватой то ли от цвета неба, то ли от крови.

 И закричал я! Нет, не наяву, а прям здесь, во сне, от ужаса человеческого беззакония. И, казалось, небо содрогнулось от крика, и ожила пустыня….
Раздался громогласный плач от края до края, резавший душу части. Стенания и вопль, слышимые в первую ночь моего проклятия…. Сотни тысяч младенцев рыдали, а я стоял на краю, человек виновный в их смерти и тоже рыдал.

 На другой день не пошел на работу – взял отгул. Целый день провалялся в кровати – раскалывалась голова, ничего не ел. Просмотрел в интернете десятки сайтов посвященных абортам, пару фильмов. Когда стемнело, напился кофе и не спал ночь. Под утро вышел на улицу и бродил под шум утренних машин. Сунулся в магазин, купил фруктов и буквально впихнул в рот.

 А потом решительно направился в клинику. В коридоре столкнулся с Зиночкой.

 - Как ты? – поинтересовалась она, - выглядишь неважно. Брось ты переживания свои, баба что ли? Две операции ведь на сегодня.

 Я оттолкнул ее, молча, прошел вперед. И услышал вслед шипение:
 
 - Тоже мне святой стал!

 - Кто святой? -  спросил шеф, выходя из кабинета.
 
 А я говорил, вам, что шеф на работе – царь и бог. Создатель и главный руководитель клиники «МедментоМоре» -  Сергей Викторович не любил, когда сотрудники не лечат клиентов. Клиенты приносили доход.
Зиночка испарилась, блестя бешеными глазами, а шеф жестом пригласил в кабинет.
 
 - Николай Захарьевич, у вас сегодня две операции. Вчера, вы прогуляли, сегодня поработаете? Очень важных людей доверяю.

 - Какие операции?

 - Один аборт, а вторая биопсия шейки.

 Шеф пристально изучал меня, и мне стоило значительных усилий собраться с силами:

 - Сергей Викторович, я не буду делать аборт.

 - Почему же?

 - Я не буду убивать детей!

 - Вот как, убивать…, - он задумался, и я почувствовал – буря близка. Но оказался не прав:
 
 - Может вам дать еще один больничный, а потом….

 - Нет, я не буду больше вообще никогда делать аборт, - твердо повторил я.

 - Что-то случилось? Почему вдруг решили, что кого-то убиваете? – шеф еще терпел мои выходки, наверно, оттого что я на хорошем счету.

 - Аборт – убийство!

 - Сядьте, - резко сказал он, - аборт – операция узаконенная государством, и которую вы, между прочим, совершали сотни раз. Вытаскивание из матери бездушного плода – не убийство. Что с вами случилось? Где  вы набрались женской эмоциональности?

 Я молчал.

 - Я плачу вам не плохие деньги,- сказал опять Сергей Викторович, - а деньги платят клиенты, которые в том числе, хотят, что бы им делали аборты. И вашей сентиментальности нет места в этой цепочке. Сентиментальные люди слабые, и ничего не добиваются. Я вырос без матери и отца в детдоме и знаю, что говорю. Нет, я конечно не против добра. Вы, наверно, в курсе, что клиника отчисляет средства на детский дом. Но добро надо делать там, где есть смысл,
 
 - Сергей Викторович неожиданно принял добродушное выражение, - Вот что! Николай, идите домой. Отдохните еще три дня, а потом, приступите, пожалуйста, к обязанностям.

 Шеф мягко, но решительно подтолкнул меня в сторону двери. Разговор окончен. Я ушел  с горьким чувством разочарования: в людях, в жизни, в себе….

 Произошедшее за дни, что я находился дома, вспоминается на грани сна и реальности. Я почти всегда лежал в кровати, вставая лишь по необходимым нуждам. Кажется, мне звонили, не помню, как отвечал.

 - Ты отвечал, что не высыпаешься! – сказал я.

 - Да, наверно. Снова я оказывался посреди пустыни плачущих детей. И напряжение становилось так велико, что нервы натягивались, будто струны по телу. Пейзаж багряного неба давил на психику. Иногда, кто-то разглядывал меня, я боковым зрением улавливал подслеповатые  разумные зрачки, но при повороте головы виделась лишь черная земля. 

 Наконец, я увидел смотревшего. Он стоял на ногах и выглядел целым. Два розово-белых шрама тянулись через лицо и заканчивались у шеи, на виске запеклась рана. Темного оттенка туловище распухло. Неестественно висели ручки и не могли прижаться к телу, а выгибались двумя дугами с боков.

 Мы некоторое время, молча, разглядывали друг друга. Наконец, я не выдержал:

 - Что тебе нужно? Скажи, что это за место? – звуки эхом разлетелись по окрестности. И только сейчас до меня дошло - плач прекратился. Казалось, сама земля слушает речь.

 Младенец вдруг поднял ручку и сделал жест идти за ним. Я увидел, как маленькое тело развернулось и двинулось к темным стенам вдали.

 Малыш передвигался быстро для своего размера, может и не шел вовсе, а, скажем,  перемещался. Интересно, но я тоже стал обладать возможностью такого перемещения. Не ногами, скорее силой мысли можно было двигать пространство, и оно скользило назад со значительной скоростью.

 Так мы двигались несколько минут, молча.

 Неожиданно посреди пустыни возникли фигуры. Как восковые изваяния стояла толпа младенцев, подобных моему поводырю. Они будто дожидались нашего прихода. Полуслепые глаза не моргали, а сконцентрировались на точке, словно в мире не существовало ничего более. Точкой был я.

 Большинство из них имело шрамы, и тела покрытые увечьями. Мой спутник подвел меня, повернул голову и посмотрел в самую душу. Ручка указывала вытянутой ладонью встать перед толпой этих несчастных.

 Сам он вышел из-за спины и присоединился к переднему ряду.
 
 Наступила пауза минуты на три, мы разглядывали друг друга. Скоро я уже чувствовал себя музейный экспонатом, и отчего-то становилось не по себе. Похоже, жителям этого мира некуда спешить. Я спросил, обращаясь больше к проводнику:

 - Вы можете мне ответить: зачем я здесь?

 И снова повисла пауза. Малыши, обдумывали слова, потому что некоторые заморгали, некоторые опустили вниз головки. Я почувствовал себя студентом перед комиссией. 

 Вдруг проводник сказал детским, но не высоким голосом:

 - А мы хотели спросить у вас – зачем мы здесь?

 Я опешил! Говорящие младенцы, которые по земным меркам, даже еще не родились, удивили меня больше, чем все увиденное ранее. Значит кроме речи, они и соображали лучше, чем надо в их возрасте. Да и какой возраст? И отсчет еще не пошел.
 
 Хотя чему удивляться - сам же задал вопрос, ожидая ответа. Не как с  малышами говорил, не как с детьми – попросил объяснить причины того, что и сам не понимал. Так почему удивляюсь?

 В это время опять затянулась пауза. Они ждали ответа, я – судорожно цеплялся за остатки понятий о мире. Отчего-то я посчитал долгом отвечать на детские вопросы. Нерешительно и запинаясь, проговорил:

 - Ребята….

 Но почему обращаюсь – «Ребята»? Они всего лишь…. Я вспомнил емкость в операционной с кровавой кашей загубленного ребенка. Это ли сейчас смотрит на меня? Тысячи останков из кровавых тазов?! Разумно смотрит, говорит разумно! Ах, если бы каждого врача и мать перед абортом ставить поговорить вот с такими «ребятами», мол: «Сынок, убить я тебя решила. Понимаешь, муж скоро вернется, а ты на дядю Сашу похож будешь…. Да и по срокам не сложно вычислить. Так что, извини, не для тебя белый свет существует. Ты всего лишь ошибка - умри». А он будет стоять, и смотреть полуслепыми глазами, не видавшими солнечного света….

 - Ребята… …не знаю, как так получилось, но я из того мира, откуда вы… …откуда вас….

 - Где не захотели нас рожать, - сказал уже более тонкий голос, и я понял, что говорила девочка.

 Малышей сложно отличать по половому признаку, но она стояла в первом ряду и выделялась из лысоватой массы светлыми волосиками. Сразу понятно – девочка.
 
 Ее большие синие бездонные глаза не сильно затянулись туманной пленкой, а поэтому на общем фоне выглядели ясными. Наверно, она одна обладала такими глазами.

 - Ну да, не захотели рожать….

 - А почему нас не захотели рожать? – опять спросила девочка.
«Какой же вопрос простой», - мелькнула мысль: «И надо дать ответ за все человечество. Ну, доктор, скажи что-нибудь внятное».

 - Потому что… …вы… …вам не повезло зачаться… …создаться в неудобный момент для родителей. И родители… …родители, - я шумно выдохнул, - не захотели вас родить.

 Они некоторое время размышляли. Слева меня разглядывал худой, бледный полупрозрачный малыш с выступающими венами на лысом черепе. Он поинтересовался тоном исследователя:

 - То есть мы им не нужны?

 - Ну,… …получается, что не нужны.

 - И во всем виноваты родители?

 - Ну… …знаете, мне сложно судить ваших родителей. Порой причины бывают слишком весомыми.

 - Причины…, - протянул понимающе дитя, - эх, а я так хотел увидеть маму.

 Я только вздохнул, а малыш снова спросил:

 - А вы можете рассказать нам как там… …в мире? Красиво?
 
 - Вообще-то, смотря откуда смотреть, но в целом - да. Красиво.

 - Расскажите, - жалобно попросила девочка и подняла брови домиком. Ее глаза расширились и походили на два маленьких кристаллика. Остальные дети подтянулись ближе.

 «Что же я могу им рассказать!», - подумал я: «Но с другой стороны малыши так жалобно смотрят, и есть шанс скрасить участь страдальцев. Тем более – это легче, чем отвечать на вопросы».

 Дети замерли, девочка открыла ротик. Бледный малыш склонил голову на плечо с видом ученого, казалось, дай блокнот и ручку - будет вылитый аспирант.
 
 Они, как обычно, любили сказки. А наш мир был для них сказкой.

 И я начал. Начал говорить про место, откуда их изгнали. Я говорил про появление людей на свет, про встречу с мамой и сладость ее укачивания. Про первые шаги и познания. Я рассказывал о природе, о птицах и зверях. Про то, как колется трава в ладонь и как  холодит пригоршня воды. Я коснулся и технической стороны, в красках описал громадные железные машины, их пользу для людей. Я говорил и говорил и так увлекся, что совсем забыл, где нахожусь….

 - Замолчите! – неожиданно раздался крик. Лицо проводника перекосилось от гнева, два шрама побагровели. Я в недоумении умолк.

 - Вы понимаете, что делаете? Поглядите вокруг! – кричал детский голос, - мы в аду. В аду! Зачем вы рассказываете о том, чего нам не видеть, не ощутить?!

 - Но я хотел как лучше…. Я не знал.

 - Лучше вы уже не сделаете! Ад наш удел!

 - Но почему ад? Насколько там у нас известно: ад – место мучений, а тут хоть и не самый красивый пейзаж, но….

 - Не самый красивый?! Подумайте! Разве не мучение быть разорванным с согласия матери? Поглядите, - он ткнул крохотным пальцем в шрам, - за что? Ответьте – за что?! Чем мы провинились?! Вы хоть представляете себе боль, когда вам отрывают руки и ноги?!

 Разве не мучение осознавать каждый день, что тебе никогда не познать жизни?! Осознавать себя изгнанником?! Разве не мучение жить здесь, и видеть постоянно прибывающих сюда братьев! Куски братьев, которые долго будут лежать в яме, пока не срастутся кое-как тела? У нас нет даже могил в вашем мире.

 Посмотрите вокруг! Знаете, зачем тут эти стены? Только они защищают нас от того, что находиться снаружи. Есть лишь одна дверь. И когда она открывается, то слышаться крики людей снаружи. Стоны и жуткий скрежет, от которых застывает сердце. Темнота пытается прорваться, но два светлых стерегут проход, пока обреченный из нас выходит.

 Вы, кажется, интересовались: зачем вы здесь?! О! Нет! Не за тем, что бы травить и так отравленные души историями о счастливой жизни.  Вы здесь, что бы увидеть и рассказать! Так смотрите же!
 
 Он взял за плечи какого-то малыша из толпы и вытолкнул ко мне, - узнаете?

 Я всмотрелся в крохотное лицо. Такое же, как и сотни других, здесь, только раны свежие, совсем недавно затянулись. Истерзано лицо – видимо черепно-мозговая травма, руки и ноги растут неестественно, будто новичок поработал в фотошопе. Но где-то я его видел.

 - Узнаете? – спросил проводник, - нет? Вы же его отправили сюда. А он узнал вас, доктор. Он слышал ваш голос.

 Меня осенило – это внук той самой женщины в длинной юбке! Я вспомнил и отпрянул, как ошпаренный. А проводник продолжал:

 - Узнали. А теперь взгляните….
 
 Толпа расступилась, вперед вышли пятнадцать детей. Вернее вышли лишь двенадцать, а троих они держали на руках. Все были изъедены кровавыми полосами, запеклась кровь на висках и у губ. Во взгляде сквозило отчаяние.

 - Ну как? – поинтересовался проводник, - а знаете, почему они вместе? Они братья и сестры. Их мама делала пятнадцать раз аборт, и во-он последний, - крохотный палец ткнул в лежащую груду мяса на руках.

 - Они вытащили его сегодня из ямы, прямо перед вашим приходом. Скажите, доктор, почему? Почему их мама это делает? Не знаете? А ведь она прямо сейчас гуляет с каким-то мужчиной, это значит, что будет и шестнадцатый! Но ничего! Ей осталось совсем недолго, скоро они обретут свою маму.

 - Но откуда вы знаете…, – у меня дрожало все, внутри, и голос показался неестественным.

 - Знаем, - кивнул маленькой головкой проводник, - Нам сообщают, что нужно.

 - Но кто?!

 - Светлые люди.

 - Светлые люди?

 - Да. Светлые люди, которые спускают нас сюда, и плачут, плачут. Вы ведь уже видели яму?

 - Это где идет дождь, и туда падают….

 - Не подают! Их спускают на руках, – проводник гневно вздернул лицо, - каждый день, каждый час, каждую минуту! И не дождь это! Это слезы светлых людей! Они несут нас на руках и плачут.

 - Слезы…. Но я не видел….

 - Ты не можешь увидеть. Ты еще жив.

 Меня передернуло.

 - Но почему тогда они не вытащат вас отсюда?

 - За нас никто не просит.

 - А кто должен просить?

 Проводник вздохнул:

 - Да, кто-нибудь. Лучше мать,  тогда есть шанс выйти.

 - Значит отсюда выходят?

 - Выходят, - неожиданно сказал «аспирант», - Либо наверх светлые люди, либо в ту дверь в стене.

 - А куда выходят?

 - Куда забирают светлые -  мы не знаем, а в дверь - на встречу с матерью, - ответил уже проводник.

 - А! То есть вы видитесь с матерями?

 - Приходит время - видимся, - насупился аспирант, - только уже не как ее дети, а как обвинители….

 - Пойдемте, вам пора, -  неожиданно резко сказал проводник.

 Я недоуменно посмотрел на оставшихся детей. Пятнадцать безучастно смотрели в пустоту, аспирант склонил головку наблюдая.

 - Уже…. Ну, ладно. Прощайте, малыши!

 Они промолчали. Проводник вышел вперед и указал рукой мне. Я посмотрел еще раз на стоящие фигуры, вздохнул и двинулся вперед.

 - Стойте! – вдруг закричал писклявый голосок. Та самая девочка сорвалась с места и подбежала ко мне. Ее левая ручонка обвила ногу, слезы капали из глазенок. Она шептала быстро-быстро, словно боялась, что я оттолкну ее:

 - Дядя, найдите маму мою. Найдите. Скажите, что я люблю ее. Пусть она больше никогда так не поступает, как со мной. Пусть родит нового ребеночка, и любит его вдвойне за меня. Передайте ей, прошу, пожалуйста. Пусть она смотрит за ним, и лишь бы не убивает. Пусть ребеночек будет счастливым, и она даст все, что не дала мне.  Передадите? Передайте, а я почувствую, что там мама ласкает и качает его, как вы рассказывали, и порадуюсь. Пожалуйста, дядя, пожалуйста….

 Она подняла серо-голубые глаза, блестящие от слез.

 - Хорошо, малыш, - опешил я, - конечно передам.

 - И моей,  – неожиданно послышался другой голос, а потом и еще несколько - и моей, и моей, и нашей, и моей….

 Похоже, каждый теперь просил меня передать. Обреченно молчали лишь те пятнадцать. Я опешил – где же найти всех матерей?!

 - Так вы передадите? – потянула кроха за ногу.

 - Ну,… …я… …хорошо. Хорошо – я передам.

 Малыши замолкли.

 - Пойдемте, вам пора, - сказал проводник и тронулся вперед. Я последовал за ним, но через минуту обернулся.

 Фигурки детей стояли неподвижно и смотрели нам вслед. Наверно теперь у них есть надежда, что одним счастливым человеком по их просьбе будет больше. Эх, если б вы знали горемычные как все не просто!

 Только те пятнадцать были безучастны, обреченные, из другой касты, они не просили уже ни о чем.

 Очнулся я от звонка телефона. Звонил сам шеф. Голос злой:

 - Алло, Николай Захарьевич. Вы что себе позволяете?! Отпустил на три дня - ушли на пять. На звонки не отвечаете? Дальше так пойдет – уволю. Сегодня жду на работе - у вас операция. Аборт. Не захотите делать - забирайте документы. Ясно?

 - Да, ясней не куда, - взбесился я.

 - Хорошо, - Сергей Викторович положил трубку.

 А меня охватила ярость: «Аборт у меня! Сейчас! Сейчас вам сделаю аборт!», не помню, как я доехал до работы. Вошел в медицинский корпус и преодолел лестничный марш, кто-то из медсестер окликнул меня, но я не ответил. У приемной сидело несколько женщин. Что-то перемкнуло во мне.

 - Кто тут на аборт?

 Женщины посмотрели на меня удивленно, одна особенно статная, с милыми чертами лица, спросила:

 - А вам зачем?

 - Да не зачем! Что творите?! Вам же потом с этим жить!

 Сзади шедшая медсестра взяла меня за локоть:

 - Николай Захарьевич, что такое вы говорите?

 - А ничего, - заорал я и бросился к операционной. Распахнув знакомую дверь, я с силой ударил в стол ногой. Со звоном рассыпались хирургические инструменты по полу. Схватив, кюретку я, что есть силы, швырнул ее в окно. Послышался стук, стекло задрожало, но не разбилось. Зато разбился стеклянный шкаф, брошенный на пол. Разлетелись пробирки, у дверки сорвало петлю, и она скособочилась, как крыло подбитой птицы. А я рвал и метал все, до чего дотягивался.

 - Аборт?! Будет вам аборт!

 Позади охнула медсестра и попыталась меня остановить. Но, видимо, я выглядел так устрашающе, что она, отпрянув, скрылась в проеме.
 
 В коридоре послышались крики. Я  не стал ждать пока сбежится весь персонал, а выскочил из операционной, на лифте спустился вниз и покинул здание. К тому времени в комнате царил погром.


 Целый день бродил по парку, приводя в порядок мысли. Мне раз десять звонили, но я не брал, а размышлял, как быть.  Понятно – некий внеземной разум показывает мне всю мерзостную низость поступка по имени аборт. А значит, он существует. Этот самый разум.

 В парке была маленькая бревенчатая церквушка, построенная не так давно.
 
 Зашел туда, и некоторое время тупо смотрел в полутемную залу. Стоял так долго, пока не почувствовал на себе пристальный взгляд. Это была бабушка, сидевшая по ту сторону свечного прилавка.

 Я купил у нее свечку, и поставил на ближайший подсвечник. И снова долго бродил по парку, а когда свечерело, понял, что мне страшно.  И вроде не так страшны малыши на дне, как страшен факт происходящего.

 «Ты еще жив», - вспомнись слова….

 Нет! Я не хочу! Не хочу! Почему я должен попадать туда?! Да я делал аборты.
Но не один, же виноват в этом! Не в подполье ведь, а легально в хорошей клинике, с согласия родителей! Меня трясло,  и я тогда решил позвонить вам.

 Коля, наконец, замолчал, - сказал Александр, -  мы с женой тоже не могли произнести не слова. Поверить в его рассказ было сложно, но он не обманывал. Ясно, что тут вмешалась какая-то мистика, ведь при мне разыгралась сцена с проклятием.

 Света, похоже, думала, как и я, потому что просто сказала: «Тебе надо отдохнуть, Коль. Я постелю в зале на диване».

 - Нет, - Коля мотнул головой, - я не отдохну. Я опять попаду туда….

 - Так ты совсем не будешь спать? – встревожено спросила Света.

 - Не знаю, - он поднял глаза, красные от бессонницы и переживаний, - вы идите, я пока тут посижу.

 - Но может…, - начал я.

 - Нет-нет, все нормально. Спите спокойно, дайте только пульт от телевизора, и разрешите заваривать чай. Хотя, лучше кофе.

 - Конечно.

 Мы оставили его и удалились. Видимо, его история глубоко затронула жену, потому что она не захотела ничего обсуждать, а извинившись, отвернулась и заснула. Я же долго лежал и думал, прежде чем задремать.

 Разбудил нас крик.  Полуодетые, мы выскочили из спальни на кухню, где горел свет. Николай сидел на прежнем месте, на лбу его отпечаталась ручка чайной ложки. Лицо было бардового оттенка, а зрачки бешено вращались.

 - Что случилось? – сходу выпалил я.

 Коля не ответил, он будто бы был в другом измерении.

 - Коля, очнись, - прокричал снова я, и слегка толкнул его. Он вроде заметил меня, и его взгляд перестал блуждать, и уставился неподвижно прямо мне в душу. Больные, измученные глаза горели каким-то неземным рвением.

 - Света, дай воды, - протянул я руку, и когда пальцы ощутили холод кружки, вылил ее разом на голову друга. Струи потекли по волосам на скатерть, диван и пол. Коля даже не вздрогнул.

 - Я видел дверь, - вдруг сказал он, - видел ее. Те пятнадцать вышли. Пришло время свидеться с матерью. Этот ужасно. Крики и страх. Там тысячи, нет – миллиарды людей кричат разом….

 У меня мурашки пробежали по коже. От него веяло бешенством. Коля вдруг перевел взгляд на Свету.

 - Я видел и его….

 Света побледнела.

 - Она помнит колыбельную…. Ведь так? Ты не всю ее поешь, верно? Есть и продолжение.

 Коля вытянул губы и вдруг затянул знакомый мотив: 

-Но нет силы, мне держаться,
 Уж прости меня, малыш,
 Нам придется попрощаться,
 Пока ты беспечно спишь.

 Ты решился слишком рано
 Посмотреть на свет земной,
 Ты ошибка своей мамы.
 Спи сном вечным, ангел мой.


 Сомнений не было – это колыбельная моей жены. Но прежде мне не доводилось слышать продолжения. Я изумленно заметил, как Света опускается на стул, белее луны в темную ночь.

 - Что такое происходит? – воскликнул я.

 - Это правда, - Света говорила неестественным голосом, - правда! Никто не мог знать продолжения. Я пела ее… …когда была беременна.

 - Беременна, - я почувствовал, как пульсирует кровь в висках, - но ты же….

 - Нет. Я могла родить. На третьем курсе случилось с одним парнем, я забеременела. Но не могла родить! Тогда пришлось бы отказаться от учебы, признаться родителям. Я не могла, - жену прорвало, и поток слез хлынул на белые щеки.

 - И я решила сама сделать аборт медикаментозным способом. У меня был уже в то время доступ к нужным препаратам, мы практиковались в поликлинике. Но приняв нужную дозу, я почувствовала сильную боль снизу живота, мне пришлось обратиться в больницу. И… …так я стала бесплодна.

 - Но почему ты не сказала мне?! – я не помнил себя.

 - Не могла, - сквозь рыдания проговорила Света, - Любила тебя, а узнав, ты остался бы? Я договорилась – мне сделали ложный диагноз. И для приличия походила по клиникам, делая вид, будто хочу вылечиться….

 - Счетчик! – раздался Колин голос, - Счетчик! Считает каждого убитого! И чаша наполняется! Осталось не много! Я видел, я видел, - его вдруг затрясло от нервного напряжения. Он поднял руку, и она прыгала, словно стакан в землетрясение. Потом глаза закатились, и он стал заваливаться на бок. Я бросился к телефону и вызвал скорую.


 В палате было слишком много светлого цвета – блеклые бежевые стены, белые окна, белая кровать. Лишь стол и прикроватная тумбочка, несколько потрепанные временем, выделялись из общей массы. Пахло едким запахом больничных глубин, в коридоре шаркали ноги какого-то старика.

 Коля повернулся на кровати.

 - Я ждал тебя, - сказал он,- ты принес, что я просил?

 Я кивнул.

 - Садись, - кивнул он на соседнюю кровать, - спасибо, что устроил меня сюда. А то долго бы в таком режиме я бы не протянул. Как Света?

 - Света плачет постоянно.

 - Не вини ее, все мы ошибаемся.

 - Да я и не виню, скорее наоборот. Сам-то как? Спишь хоть, или….

 - Когда как, - сказал Коля. Вид у него был свежее, чем той ночью. Все-таки, как бы ни ругали нашу медицину, а при должных связях, она способна еще лечить людей.

 - Ну, кошмары то тебя все мучают? – не отстал я.

 - Меньше. Но я снова видел их. Девочку с кристальными глазами, того мальчишку-ученого и проводника. Всех их. На возьми, -  он протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги.

 - Что это? – я развернул – лист весь исписан ручкой, кривым подчерком.

 - Я написал все, что видел, - Коля внимательно смотрел на меня, - и хочу, что бы ты обнародовал письмо. Ведь я там был, чтобы видеть. Видеть – значит рассказать. Вот мой рассказ. Я подумал, может в газету отнести? Сделаешь?

 - Да… …но, как я…

 - Придумай что-нибудь. Просто сам не могу, скоро меня не станет….

 - Как не станет?! Что ты говоришь такое! Я договорился с хорошим врачом. Владислав Николаевич быстро поставит на ноги….

 Коля вздохнул, и устало опустил глаза:

 - Сделаешь мою просьбу?

 - Да, сделаю.

 - Спасибо. Давай что принес.

 Я протянул ему сумку. Николай быстрым движением задвинул ее под кровать.

 - Ну, прощай, Саша, - его ладонь с длинными пальцами, казалась прозрачной.

 - Не прощаемся,  - буркнул я, - расклеился ты совсем! Если бы тебя хотели умертвить, то зачем бы стали показывать видения?! Давай поправляйся.

 - Хорошо, - слабо улыбнулся он.

 Я уже почти вышел за дверь, как Коля сказал вслед:

 - Свете скажи, что он ее любит. Говорит - постоянно напевает колыбельную. Ему так легче. Он не держит зла. Я постарался объяснить ему….

 Я вышел из комнаты.


 Вечером мы с женой сидели и пили чай. Света с зареванным лицом молчала, и у меня настроение было тоскливое. Размышлять о несовершенстве мира уже надоело – винить никого не хотелось, поэтому я просто бездумно отхлебывал глоток за глотком.

 Но долго так сидеть нам не дали, раздалась трель телефона.

 - Александр? – спросил высокий мужской голос с дребезжащими нотками.

 - Да,- мое сердце екнуло.

 - Это Владислав Николаевич из больницы. Николая – нет.

 Я ощутил, как в голове становиться совершенно пусто. Будто я проваливаюсь в иное измерение.

 - Умер, - еле выдохнул я.

 - Да что вы! Нет. Он просто исчез. Нет его в больнице. Я звонил на сотовый – не доступен. Ему бы еще полежать. Вы же знаете, где он живет? Съездите, поговорите? А я снимаю всю ответственность с себя за его здоровье. Я сделал что мог.

 - Хорошо. Я понял вас, Владислав Николаевич. Спасибо большое вам.

 Я положил трубку. И стал одеваться.


 В свете лампы блестели очки редактора. «Надо же – дослушал до конца», - подумал Александр: «Есть надежда на статью».

 - Это все? – спросил редактор.

 - Да. Все. Хотя вот еще записи, - Александр достал из кармана сложенный вчетверо листок и положил на черную столешницу.

 - А куда же делся Николай? Вы нашли его дома?

 - Нет, дома его не было. Мне потом звонили и с «МедМентоМоре» - они тоже не застали его дома.

 - Хм, а в полицию не заявляли?

 - Нет. Смысл? Если бы Александр хотел что бы его нашли, он дал бы знать.

 - Да-а, - Антон Давидович выключил диктофон, -  этой статье скорее место в мистическом журнале, а не у нас.

 - Мистические журналы читает определенный круг людей. И большинство из них делает это -пощекотать нервы, а тут нужна другая реакция.

 - Ну, что же. Может вы и правы, - редактор откинулся в кресле, - может и правы. Нам надо посоветоваться с редакционной коллегией. Это своего рода сенсация. Но надо написать так, что бы поверили в историю.

 - Хорошо, - Александр встал, - Я пойду, а то уже поздно, ваш рабочий день давно закончен. Прошу вас - постарайтесь, пожалуйста, сделать так, чтобы статья вышла. Тема-то действительно серьезная.

 - Если она выйдет, вам нужно будет платить? – поинтересовался Антон Давидович.

 - Нет, что вы! Лишь бы вышла.

 - Хорошо, - редактор встал из-за стола и протянул руку, - я сделаю все, что могу. Спасибо за рассказ.

 - Пожалуйста, - Александр распрощался и вышел в пустой офис газеты «Причины и следствия».

 Тут было тихо, никто не стучал по клавишам, не болтал бесконечно по телефону. Кресла покоились возле просторных столов, как квадрат Малевича темнели мониторы.
 
 Антон Давидович распахнул дверь в коридор.

 - До свидания, - сказал он.

 - Вы сообщите мне о результатах, - Александр обернулся на пороге.

 - Постараюсь. Но вы и сами можете узнать, купив в киоске газету.

 - Хорошо, - Александр кивнул, и нажал кнопку лифта.

 Редактор прошел сквозь пустой офис в кабинет и грузно опустился на стул. Вздохнув, непонятно от чего, он взял телефон стал кому-то звонить. Когда на другом конце послышалось сухое – «Алло», - сказал:

 - Моисей Яковлевич, извините, поздно. Тут ко мне приходил посетитель…, - и далее он изложил вкратце историю услышанную ранее, а в конце спросил, - как вы считаете, стоит ли печатать?

 - Антон Давидович! – голос сделал ударение на имени, -  вы же помните, что в прошлом году мы давали рекламу «МедментоМоре»!

 - Ну, конечно я помню….

 - А теперь вы собираетесь написать прямо противоположную статью?

 - Но мы можем не говорить название.
 
 - Скажите, - голос хоть и говорил спокойно, но был рассержен, - у вас сколько детей? Трое если я не ошибаюсь. Вы хороший отец. И все нормальные люди – хорошие отцы. Какое вам дело до этих свиней, которые убивают своих же младенцев? Нам это только на руку. Вы понимаете, о чем я?

 - Да я понимаю….

 - Ну и вот. Ваша задача не морали читать в газете, а писать интересно, а главное – прибыльно.

 - Но статья такого плана может вызвать интерес….

 - Да какой там интерес. Она противоречит нашей политике. Вы, кстати, слышали, что певец Редруг хочет сменить пол? Вышлите к нему репортера завтра, - голос успокоился, зевнул, - Все! Отдыхайте. И смотрите, чтобы без инициативы там.

 - Хорошо. До свидания,  - сказал редактор и положил трубку.

 Он взял со стола сложенный вчетверо листок, посмотрел на прыгающие строчки. Вздохнул и оустил листок в урну. Затем посмотрел на часы. Время было около половины девятого. «Надо бы съездить с семьей куда-нибудь», - подумал Антон Давидович.

 Внезапно, он удивленно вскинул брови и снова посмотрел на часы. Затем схватил телефон, включил приложение электронной лупы и подвел ее к циферблату в круге. Сомнений не было – еле заметными, золотыми буквами у основания круга стояла гравировка фирмы-производителя. И называлась эта фирма – «Molk».

 
 Гончарная улица вилась вверх и была не так шумна, как проспект. Александр
сунул мелочь нищему старику, закутанному в пальто, и прошел сквозь толщу белой стены. Во дворе росли деревья и вились к храму узенькие дорожки. В тени каштана сидел человек на скамейке и держал в руках раскрытую папку.

 Александр направился к нему.

 - Здравствуй. Ну как ты?

 Коля приподнял покрытое щетиной лицо и улыбнулся:

 - Хорошо. Пока обошел пять человек.

 - И как?

 - Да по-разному реагируют. Где-то вообще выгнали, в одну квартиру не пустили. Только одна мать приняла и разрыдалась. Обещала больше так не делать. Одна из пяти. Но это результат! Понимаешь! Результат!

 - Понимаю, -  Александр сел рядом, -  ты тут теперь жить будешь?

 - Не знаю, работы еще много, - Коля потряс папкой, - спасибо, что достал это.

 - Аккуратней, - сказал Александр, - за это можно и под статью попасть.

 - Можно, но я должен рассказать. Хотя бы тем, до кого дотянусь. Пока они на земле еще не поздно что-то исправить, - он снова потряс папкой, - как со статьей?

 - Был вчера, обещали напечатать.

 - Ну, дай Бог. Хотя я не особо-то и надеюсь. А, ты представляешь, мне больше не видятся кошмары, сплю нормально, - Николай вновь улыбнулся.

 - Отлично. А то так долго бы ты не протянул.

 Коля кивнул.

 Они посидели еще с полчаса, потом Александр встал.

 - Мне пора, Коль. Я зайду еще завтра.

 - Иди, конечно, - Раменский кивнул.

 - Я зайду завтра, может что принести?

 - Не надо, все есть, спасибо.

 Саша протянул на прощанье руку и пожал длинные тонкие пальцы бывшего врача. Потом он двинулся к воротам, откуда пришел. Около ворот остановился перекреститься на храм, как вдруг увидел, что около Николая уже стоит женщина.
 И хоть она стоит спиной, Александр узнал ее. Это же та самая женщина в длинной юбке. И сейчас она о чем-то мирно беседует с его другом, а Коля смотрит на нее, слушает внимательно и кивает.