Банкир Сомов - Глава 18

Прошла неделя после возвращения Музы Андреевны из Швейцарии. Она встретилась с Еленой Дятловой и другими вдовами офицеров-вертолетчиков и после трудных и не слишком приятных переговоров сумела найти приемлемый для обеих сторон вариант, по которому «Фонд имени Сережи Сомова» будет оказывать их семьям регулярную материальную помощь. Потом она поинтересовалась, как дела у Саши, недавнего водителя Фонда и бывшего воспитанника детдома. У того все оказалось в порядке. Ректор технического университета выполнил свое обещание, выделил отдельную комнату в общежитии, выплачивает мальчику стипендию. Хорошо, когда все хорошо. Можно заняться новыми делами, строить новые планы.

Илья Ильич, в свою очередь, тоже включился в свою банковскую текучку и в дела фирм и компаний, с которыми банк был связан. Среди прочего, он выяснил, что его знакомец Иван Шишкин действительно получил на Алтае право на большие лесозаготовки. Информация насчет китайцев нигде не просматривалась, но кто же станет держать такую информацию на виду? Илья Ильич думал, думал, да и решил позвонить прямо Шишкину, выяснить из первых рук.

- Иван Шишкин слушает! – услышал он в трубке бодрый голос.
- Ивана Шишкина приветствует Илья Сомов! – в тон ему отозвался банкир в стиле древних римлян. – Как поживаешь?

- Твоими молитвами. И твоими кредитами, - так же бодро ответил Шишкин. – Срок платежей, вроде, еще не подошел.
- Полюбопытствовать желаю, как твой лесной бизнес продвигается. Что-то в области тебя не слышно.

- Не люблю шуметь, - усмехнулся на том конце беспроводного канала собеседник. – А с другой стороны, Расея велика. На нашей области свет клином не сошелся.
- Вот, вот! – тоже усмехнулся Сомов. – Ходят слухи, что ты на Алтае концессию получил?

- Слушай, Илья! – голос Шишкина сделался холодным и отчужденным. – Тебе не кажется, что это уже моя маленькая коммерческая тайна? Я у тебя кредит получил без всяких условий, без всяких льгот, и это мое собачье дело, куда и как я эти деньги трачу. Лишь бы я их вовремя вернул и выплатил тебе твои грабительские проценты.

- Ошибаешься! – возразил Илья. – И не хами. Будешь хамить – могу и отобрать деньги.
- Заплатишь неустойку. А деньги я возьму в другом банке. Мне это даже окажется выгодно.
- Еще раз ошибаешься. Не дадут тебе денег другие банки, поверь мне. Так что лучше не гоношись, рассказывай про Алтай.

- А что про Алтай? – сразу сменил тон собеседник. – Ну, получил я там кусок леса, ну и что? Почему я должен перед тобой отчитываться? Ты всего-навсего банкир, твое дело – деньги выдать. А я – предприниматель, я должен с умом их потратить, чтоб и для тебя проценты скопить и себе навар обеспечить…

- То есть, я – грабитель-процентщик, а ты – трудяга-бизнесмен?
- Ну, почему же грабитель? Ты тоже трудяга.
- Но ты только что упомянул грабительские проценты.
- Это я так, к слову. Фигура речи. Не обижайся.

- Ладно, мне не привыкать. Ну, и как твое предпринимательство? Что ты уже предпринял? Могу я быть уверенным в своих процентах?
- На тот счет можешь не сумлеваться. На днях еду в Горно-Алтайск подписывать окончательные контракты.

- Китайский выучил?
- Какой китайский?
- Ну, контракты ведь у тебя с китайцами?

- Илья! – голос Шишкина стал умоляющим. – Ну, отстань ты от меня! Ну, правда! Ну, что тебе за дело до моих контрактов? Я что, где-то тебе дорогу перешел? Что ты ко мне прицепился?
- Кедр жалко, - подумав ответил Сомов. – Я был там недавно, видел эти кедры. Мало их осталось.

- Понятно, - вздохнул бизнесмен. – Зеленые на меня накапали. Дай им волю – они вообще все запретят, сохой будем пахать и при свечах сидеть. А у меня выхода нет. Я за кредит смогу рассчитаться, только если буду иметь дешевый лес, от китайцев. В нашей области их развернули? Развернули. Имею я право искать выход?

- Имеешь, - согласился Сомов. – Но ты скажи: ты свою деляну китайцам под те же условия отдаешь, под какие они здесь, у нас просили, или под другие?
- Ой, Илья, сам понимаешь, есть разные варианты, идут переговоры… Пока ничего не подписано… В конце концов, не я один решаю, там глава республики есть, окончательное слово за ним.

- Это понятно. – Сомов задумался. Главу Горного Алтая он знал, но не настолько, чтобы запросто звонить ему и давать советы. Нагружать Треухова тоже не хотелось, да и нелепо это будет выглядеть. То, что мы у себя от «дружбы» с китайцами отъегорились, это слава Богу, но в чужой-то огород чего лезть? Это как с ветряными мельницами воевать. Я не Дон Кихот, сказал себе Сомов и попрощался с бывшим однокашником. И тут же его телефон, образно говоря, залился трелью, то есть, просигналил, что кто-то его вызывает. Видимо, этот кто-то настойчиво звонил ему, нетерпеливо ожидал, когда абонент освободится. Нетерпеливым оказался Глеб Федорович Костыкин, театральный режиссер.
 
- Добрый день, Глеб Федорович, - поздоровался банкир, не сразу перестраиваясь с одной тональности на другую. – Рад вас слышать.

- Взаимно, батенька, взаимно, - как всегда радостным, чуточку возбужденным голосом отозвался режиссер. – Простите, я вас оторвал?
- Нет, нет, все в порядке. В общем-то, я как раз собирался не-сегодня-завтра вам позвонить.

- Приятно слышать. А я, признаться, в нетерпении. Скажите, Илья Ильич, вы пьесу уже начали читать?
- Да я ее уже почти закончил! Читал запоем, не мог оторваться. Признайтесь, вы сами ее сочинили?

Возникла легкая пауза, затем последовал ответ, в тоне которого Сомову послышалось легкое смущение:

- Вы проницательны. Да, это мое творение. А что? Есть огрехи?
- Может, и есть, я не специалист. Но вот концовки там нет. Может, вы ее мне не дали?
- Именно так, потому и звоню. Видите ли, концовка мне не понравилась, я ее решил переделать.

- Ну и?
- Переделал. Только что закончил. Могу прислать вам по электронке, могу с мальчиком или с девочкой, а можете приехать, и тогда я вам сам прочту.

- Давайте я приеду, - предложил Сомов. – Тем более, что я хотел бы высказать кое-какие мысли. Возможно, они будут вам полезны.
- Это будет чудесно! – обрадовался Костыкин. – С вами просто приятно работать. Я буду в театре часов до девяти, поэтому – когда вам будет удобно!


Сомов освободился в семь, сел в «мерседес» и поехал в театр. Костыкин уже был один, сидел у себя в кабинете и в который раз вычитывал пьесу. Но это была не пьеса о Зеленом Короле, а пьеса Юджина О’Нила «Луна для пасынков судьбы», которую он сегодня опять репетировал. А пьесу о Короле он с радостной улыбкой достал при появлении Сомова из ящика стола и сразу вручил ему:

- Вот! Здесь полный комплект!
- Но вы же хотели сами мне прочесть! – запротестовал Илья Ильич.

- А вы обещали поделиться своими мыслями, - напомнил Глеб Федорович.
- Я должен узнать концовку, - возразил Сомов. – Может, у меня и мысли изменяться.

- Резонно, - согласился Костыкин. – Логика у вас, банкиров, всегда на первом месте. – Он предложил гостю кресло и кофе (на этот раз Сомов от кофе не отказался) и приступил к чтению.


Эпизод шестой. Сцена первая. Роскошный дом-дворец, окруженный большим и красивым садом. На диване сидит Дэвид Сэтиньяз, вид у него крайне удрученный, даже несчастный. Рядом на столике стоит телефон, на который Сэтиньяз время от времени нервно поглядывает в ожидании звонка. Входит Диего.


Диего: Здравствуйте!

Сэтиньяз (вскакивает): А где Реб? Вы передали ему?

Диего: Реб не приедет. Он послал меня. Он очень занят.

Сэтиньяз (возмущенно): Он очень занят! Он всегда очень занят! Его жена умерла, а он очень занят!..

Диего (ровно): Как это случилось?


Садятся на диван.


Сэтиньяз: Все было спокойно, мы все сидели дома, смотрели фильм… Она казалась совсем спокойной, спокойнее, чем обычно, и абсолютно здраво обо всем рассуждала. Я не могу простить себе именно этого: столь ясное сознание должно было насторожить меня… Потом Чармен ушла к себе в комнату… Это было в одиннадцать часов. Служанка уложила ее. Один из врачей принес ей снотворное…

Диего: Продолжайте.

Сэтиньяз: Потом мы нашли у нее под подушкой целую груду этих таблеток, она только притворялась, что пьет их. Никто не видел, когда она вышла из дома. Наверное, около часа ночи, когда все уже спали. Она была босиком и в одной ночной рубашке, мы видели потом ее следы на снегу. Она ушла далеко в сад, села прямо на землю и вскрыла себе вены маникюрными ножницами. Потом, видя, наверное, что кровь вытекает слишком медленно, взяла косу… Там рядом оказалась забытая с осени коса. – и вонзила себе в живот.

Диего: Я вам сочувствую.

Сэтиньяз: Какого черта! Вам-то что здесь надо? Это наше семейное дело.
Диего: Я здесь по приказу Реба.

Сэтиньяз (дрожа от негодования): Чармен — член нашей семьи. Она сестра моей жены!

Диего: Она была женой Реба. Прежде всего. Все остальное — не в счет в сравнении с этим.

Сэтиньяз: Немедленно убирайтесь отсюда! Это дом Чармен.

Диего (совершенно спокойно): Это дом Реба. Все здесь принадлежит ему. В первую очередь я, но и вы тоже, Сэтиньяз. И я сделаю то, что приказал мне Реб, даже если для этого придется убить вас. Я ясно выразился?


Сэтиньяз скрипит зубами, но вынужден смириться.


Диего (продолжает): Церемония начнется завтра в девять утра. Мадам Климрод хотела, чтобы ее кремировали, значит, так и будет. Все уже предусмотрено.
Сэтиньяз: Наши родственники могут не успеть прилететь.

Диего: А вот это мне в высшей степени безразлично.


Сцена вторая. В холле дворца собрались родственники: Диана, родители ее и Чармен, мать Дэвида, еще три-четыре человека. Поверенный оглашает завещание.


Поверенный: Если позволите, господа, я не стану зачитывать преамбулу, а озвучу только содержательную часть. Итак… После смерти Чармен Пэйдж, в замужестве Чармен Климрод, на ее счетах осталось двадцать три миллиона долларов. Десять миллионов она прописывает своим племянникам, детям Дианы и Дэвида Сэтиньяз, остальное завещает Детскому фонду Организации Объединенных Наций.

Мать Чармен (высокомерно): По крайней мере, этому бродяге не достанутся ее деньги!


Вновь повисает пауза. Служащие похоронной компании выносят из глубины дома гроб и удаляются с ним из дома. Все следуют за ними. Все кроме Диего. С большой канистрой в руках он ходит по дворцу, поливает стены и мебель. Возвращается Сэтиньяз, принюхивается.


Сэтиньяз: Чем это пахнет?

Диего: Реб сказал: «Если кто-то хочет что-нибудь взять в доме, пусть берет». Так что поторопитесь.

Сэтиньяз: Что вы собираетесь делать?

Диего: То, что приказал Реб.
 
Сэтиньяз: Где же он сам?

Диего: Там, где надо.

Сэтиньяз: Неужели он так и не явится?

Диего (с подчеркнутой высокомерностью): Мистер Сэтиньяз, Реб всегда будет делать то, что считает нужным.


Сэтиньяз делает два шага по направлению к лестнице, ведущей на второй этаж.


Диего: Ш-ш-ш! Смотрите.


В его руке золотая зажигалка. Чирк! Вспыхивает маленький огонек.


Диего (с лукавой улыбкой): Теперь в этом доме столько бензина, что можно поджечь весь Цюрих. Я сам в нем утопаю. Уйдите, Сэтиньяз, или мы сгорим вместе. Реб не приказывал мне сжигать вас.


Он бросает зажигалку на диван, вспыхивает пламя. Диего и Сэтиньяз выбегают из горящего дома. Из-за кулис появляется фигура Климрода. Он ныряет в клубы дыма и вскоре возвращается с портретом Чармен в руках. Некоторое время он смотрит на него, потом целует, бросает в огонь и быстро уходит.


Сцена третья. Площадь перед зданием Организации Объединенных Наций. Сэтиньяз стоит у Колокола Свободы, поглядывает на часы. Сзади подходит Диего, трогает его за рукав.


Диего: Сэтиньяз! Реб хочет, чтобы вы подошли к нему.

Тут Сэтиньяз замечает Климрода. Тот сидит на скамейке и кормит сэндвичем белок.На нем джинсы и серая рубашка сурового полотна. Холщовая сума лежит рядом. Длинные волосы почти достигают плеч. Сэтиньяз подходит, садится рядом.


Климрод: Дэвид, я позвал вас, чтобы сказать, что сегодняшний день может оказаться для вас слишком опасным.

Сэтиньяз: В каком смысле?

Климрод: Сегодня, а именно через час, вот в этом здании… (Он указывает на здание ООН) – я намерен объявить о создании своего государства.


Долгая пауза.


Сэтиньяз: Это самоубийство.

Климрод: Наверное. Скорее всего, ООН мое заявление не поддержит. Но я должен его сделать. Иначе, все, что я делал эти годы, потеряет смысл.

Сэтиньяз: Вы вложили в это дело пятьдесят миллиардов!

Климрод: Да. И я должен буду об этом сказать. Я, наконец, должен выйти из тени и объявить всему миру, что существует такой человек – Реб Михаэль Климрод, гениальный финансист, заработавший пятьдесят миллиардов долларов и создавший на эти деньги новую страну. Я не нарушил никаких законов, никого не убил и не ограбил. Конечно, моя страна не слишком велика. Но по площади она не уступает, например, Бельгии, а по количеству жителей… В мире существуют страны и поменьше.

Сэтиньяз: Вы обсуждали эту идею с правительствами других стран? С Вашингтоном, Лондоном, с Москвой? Я уж не говорю о Бразилии, Колумбии и Венесуэле, на землях которых вы собираетесь основать свое государство.

Климрод: Нет, конечно. Я знаю их точку зрения. Но я купил эти земли!

Сэтиньяз: Лучше бы вы их завоевали! Мировая общественность скорее смирится с результатами военного захвата, чем с мирной аннексией. Вы безумец, Реб! Вы рушите то, что мы с вами строили в течение тридцати лет.

Климрод (грустно): Вы так и не поняли ничего, Дэвид. Все эти тридцать лет я строил свое Королевство. Но сейчас я хочу сказать вам нечто важное. Вы единственный человек на земле, которого я мог бы назвать другом. Не считая разве что этого типа. (Он кивнул в сторону замершего в отдалении Диего.) И я хочу вас защитить. Когда все закончится, мне не здобровать, меня сотрут в порошок. Достанется и вам. Пресса станцует на вас и румбу и сальсу. Пока не поздно, вам надо уйти в тень.

Сэтиньяз: Покинуть тонущий корабль?

Климрод: В каком-то смысле. Через час, уже через полчаса, я войду в это здание, и вместе со мной войдут Яуа и другие вожди, и еще много людей из сельвы, людей из разных стран, которых я пригласил в свое королевство, которые помогают мне там. Мое королевство – это их надежда, их светлое будущее. Но вам со мной идти не надо. Я вас люблю и поэтому хочу поберечь.


Сэтиньяз молчит и смотрит в сторону Диего. Толстячок-аргентинц стоит, прислонившись к стене здания и презрительно смотрит туда, откуда приближается большая группа людей – желтых, черных, белых… Все они в простых полотняных одеждах и босиком, в руках у них зеленые флажки. Сэтиньяз узнает Яуа, названного брата Реба. Реб встает и присоединяется к ним. Странная делегация предъявляет охране пропуска и входит в здание. У Сэтиньяза тоже есть пропуск. Он достает его из кармана, но зайти внутрь не решается, долго думает. Изнутри слышится какая-то музыка, затем она смолкает. Сэтиньяз все думает. Диего смотрит в его сторону со своим обычным презрением. Наконец Дэвид решается и идет в сторону входа.


Дэвид (бормочет сам себе): Черта с два! Не дождетесь! Если он сумасшедший, то и я тоже.


Проходит какое-то время. Наверное, долгое. Дверь здания ООН открывается, из нее выходит Сэтиньяз. Он бледен, его шатает.


Охранник: Вам нехорошо, сэр?

Сэтиньяз: Да. Мне очень нехорошо.


Он поворачивает голову: в пяти метрах стоит Диего и уже не улыбается. В его глазах немой тревожный вопрос.


Сэтиньяз: Полный разгром. Все представители проголосовали против. Ни одного голоса за, ни одного воздержавшегося.


Диего смотрит на часы, к нему возвращается привычная собранность. Даже не кивнув, он быстро уходит, за кулисами слышен звук включаемого автомобильного двигателя.Дверь опять открывается, из нее выходят Яуа и другие индейцы, молча покидают площадь. Наконец появляется Реб Климрод. Дэвид подается к нему навстречу, но Реб не замечает его, он не замечает никого, с гордо поднятой головой он уходит туда, где до этого скрылся Диего, и за кулисами слышится звук отъезжающего авто.


Сэтиньяз (задумчиво и грустно): Двадцать семь лет назад этот человек предлагал мне свою дружбу, а я чванливо ею пренебрег. Как много я потерял! Наверное, это самое большое, что мог потерять в жизни. Увижу ли я его еще?


Костыкин закончил чтение, и в комнате на несколько мгновений воцарилось молчание. Потом он спросил пытливо:

- Ну, как? Что скажете?
- По поводу последних сцен или в целом? – уточнил Илья Ильич.
- В целом.

- Если в целом, то пьеса интересная, захватывает. И идею романа передает… Хотя, надо бы все-таки роман перечитать. Но дело не в этом.
- А в чем?

- Мне опять непонятно, зачем вы эту историю собрались ставить в молодежном театре? Да еще под соусом «героя нашего времени». Ну не тянет Климрод на роль такого героя! Не примет его молодежь! Не нужен ей Дон Кихот!

- А кто ей нужен? – режиссер внимательно смотрел на банкира. – Какой, по-вашему, герой был бы ей близок?

Сомов пожал плечами.

- Не знаю. Я не драматург и не писатель, но давайте вернемся к Лермонтову. Для кого он писал свою повесть? Для своего круга, для «золотой», дворянской молодежи. О ком он написал? О человеке из этого же круга. Мы говорим: в Печорине показаны все болезни и пороки того времени, то есть, на самом деле, Печорин – антигерой, он не может найти себе места в жизни, дела, которому мог бы себя посвятить, от скуки ищет приключений и походя губит другие жизни. Наше время ничуть не лучше. Наша «золотая» молодежь точно также не может найти себе места, точно также ищет себе приключений, и кончается все часто точно также плохо. Ничего не изменилось! Вот об этом надо ставить пьесы. А не об олигархе Дон-Кихоте, не о человеке, который выложил перед ООН свое сердце, а его растоптали и не заметили. О Данко уже написал Горький, и его повесть тоже, по сути, не заметили.

- Занятно, занятно, - со скучным видом пробормотал Костыкин. – Над этим надо подумать. Ну, а по существу, что вы можете сказать? Как специалист. Как финансист. Насколько реалистично описаны финансовые операции?

- По существу? – Сомов замялся, пожевал губами, чувствуя себя неловко, как в холодном предбаннике. – Мы вот привыкли говорить: «Финансист, финансист!» И газеты, и телевидение, и интернет… Вот и вы. Меня так именуют... А на самом деле я обыкновенный банкир. Дал кредит - получил процент, принял вклад – начислил процент. Ну, есть еще другие операции, но основа – проценты. Процентщик я, а не финансист! Вот Климрод – это другое дело.

- Скромность, конечно, украшает человека, - натужно рассмеялся режиссер, - но нам с вами украшения ни к чему. – Поэтому все же скажите честно: не резанули ли вас какие-то детали, какие-то мелочи, а может и не мелочи? Ну, хотя бы как банкира?

- Я как-то об этом не думал, - признался Илья Ильич. – Я за сюжетом следил. Да, честно говоря, у меня параллельно были другие, очень напряженные дела. Давайте я еще раз перечитаю, и тогда мы еще раз поговорим.

- Конечно, конечно! – с радостью согласился Костыкин. – Это, признаться, даже сверх моих ожиданий. Учитывая вашу занятость… - Он начал поспешно складывать растрепавшуюся во время чтения рукопись в папку. – Я тут еще кое-что подправил, так что возьмите все.

- А вы все-таки подумайте про «золотую» молодежь, - поднимаясь из кресла и укладывая папку в портфель, напомнил Сомов.

Костыкин хотел было спросить, не историю ли своего сына банкир имеет в виду, но вовремя осекся. Имеет, не имеет, бередить раны ни к чему. И так все понятно. Идея, конечно, не оригинальная, в воздухе витает, но как к ней подступиться, чтобы не получилась очередная чернуха? Думать надо, думать…

Илья Ильич тем временем добрался до дома (на служебном «мерседесе» с водителем, терпеливо ожидавшем его у подъезда театра) и за ужином поделился с супругой впечатлениями о пьесе, о режиссере Костыкине, а также своими мыслями о том, что было бы неплохо, если бы об их сыне и о его друзья кто-то написал. Он хорошо знал свою жену, поэтому был тактичен и не использовал термина «золотая молодежь», не делал сопоставлений с Печориным… Муза Андреевна зажглась, ей сразу представилась красивая глянцевая обложка с фотографией ее сына, с воспоминаниями его друзей, учителей, с рассказами о нем родителей… Да, это будет хорошая память, на многие годы…

- Ты знаешь, Илюша, у меня есть хорошая знакомая, журналистка, она дважды делала материалы о нашем фонде… Я свяжусь с ней.

- Свяжись, дорогая, свяжись, - отвечал Илья Ильич, а сам с беспокойством всматривался в лицо жены, видя, как прямо на глазах на нем появляются и наливаются цветом какие-то странные, лиловые пятна. – Что с тобой, Музочка? – спросил он наконец. – Ты плохо себя чувствуешь? Голова не болит?

- Болит немного, - призналась Муза Андреевна. – Так она у меня почти каждый день болит. А сегодня еще давление скачет.

- Ты мерила давление? – еще больше встревожился муж.
- Да, нет, - улыбнулась она. – Я про атмосферное. По телевизору сказали. Не обращай внимания.

- Давай-ка, милая, измерим температуру, - тоном, не терпящим возражений, перебил ее Илья Ильич, поднимаясь с кухонного стула. – Пойдем в спальню, ты ляжешь на кровать и спокойно полежишь. Где у нас градусник?

Муза Андреевна покорно последовала за мужем. Она действительно чувствовала слабость и легкий жар.

Температура оказалась не слишком высокой, 38 и 5. Она выпила жаропонижающего, потом снотворного и уснула.

Однако к утру температура не спала, а даже поднялась на три деления. Пришлось вызывать скорую. Молодая, но уже замотанная вызовами докторша осмотрела больную, прослушала, измерила давление, заглянула в горло…

- Ничего страшного, - сказала она, деловито укладывая инструменты в саквояж. – Обычное ОРЗ. Вы не курите?

- Нет, - испугано ответила Муза Андреевна. – Не курю.
- А вы? – обратилась врач к Сомову, который не уехал на работу, ждал, что скажет врач.

- Я тоже, - ответил он поспешно.
- Это хорошо. Чтобы быстрее прошло, рекомендую принимать септолет. Сегодня две таблетки, потом по одной.
 
- Это антибиотик?
- Да. Новое поколение. К нему нет привыкания, и практически нет противопоказаний. Если что – звоните опять.

- А пятна? – спросил Илья Ильич. – Что это за пятна?
- По-видимому, аллергия. Может быть, от цветов.

- Да я вчера долго была в цветочном магазине, цветы выбирала, - подтвердила Муза Андреевна.
- Ну, вот. До свидания!

Скорая уехала, Илья Ильич тоже засобирался.

- Я приеду в обед, - пообещал он. – Септолет куплю, ты ни куда не ходи.
- Ладно, - сказала она, чувствуя нарастающую слабость. – Я позвоню Соне, скажу, что приболела.

Илья Ильич ушел, заперев дверь своим ключом. Муза Андреевна некоторое время лежала, думая опять о будущей книге. Вдруг раздался звонок в дверь. Еще один. Она не без труда поднялась, сунула ноги в тапочки, накинула халат… Звонок прозвенел в третий раз.

- Бог ты мой! Кого там принесло?..

Оказалось, это вернулась врач скорой помощи. Она выглядела несколько смущенной, но и решительной.

- Что-то забыли? – спросила Муза Андреевна.
- Не совсем. Я все-таки отвезу вас в больницу. Похоже у вас менингит. Собирайтесь!

- Менингит? – Музу Андреевну ударил озноб. Два года назад у ее знакомой умер от менингита младший сын. – Но разве у взрослых он бывает?

- Редко, но бывает. Собирайтесь!
- А можно я мужа вызову? Пока я собираюсь, он подъедет.

Врач пожала плечами:
- Ради Бога!

Муза Андреевна позвонила и ушла в спальню, оставив молодую женщину в прихожей, где, впрочем, имелся небольшой диван, на котором можно было уютно расположиться, что та подумав и сделала.

Через несколько минут появился Илья Ильич.

- Вы уверены, что это менингит? – с ходу спросил он. – Но откуда?
- Ей сделают пункцию, тогда станет ясно. Вы правильно обратили мое внимание на пятна. Дай Бог, если это просто аллергия, но лучше перестраховаться.

- Но откуда? – повторил он.
- Вы куда-нибудь ездили этим летом? – спросила врач. – В другие страны.
- В Африку. В Уганду.

- Вот! – Молодая докторша посмотрела на него чуть ли не победно. – Это как раз Африканский менингитовый пояс. Самый край, но все же. Оттуда и могли привезти. А спать вирус может долго.

Муза Андреевна собралась, и все трое вышли из квартиры. Сомову увезли на скорой, а Илья Ильич поехал следом на служебном «мерседесе». Он решил сразу зайти к главврачу, с которым, конечно же, был знаком, и обговорить, чтобы его жену положили в отдельную палату и обеспечили надлежащий уход и должное лечение. А если это потребует дополнительной оплаты – оплата будет. Без ограничений.

Весь день он был сам не свой, не мог заниматься делами, не мог думать ни о чем другом, кроме как о Музе, о ее состоянии, и о том – подтвердится ли ужасный диагноз. Конечно, менингит – это не СПИД, от него не всегда умирают, а в наше время даже очень редко умирают, но ведь все-таки умирают! Странное, раздирающее душу предчувствие зловеще нашептывало: «Это судьба! Это рок! Это кара Божья! Прокляты вы с Музой, за гордыню вашу, за презрительность к Церкви, за высокомерность к людям, за самодовольность…» Какая презрительность, какая высокомерность? – не соглашался он. – Никогда я не высказывался о Церкви, я ее вполне уважаю. Просто не верю я в Бога, так уж воспитан, материалист я до мозга костей. Высокомерность… Тоже ерунда. Разве высокомерен я с Коржавиным? Я банкир, он начальник гаража, но мы по-прежнему друзья. Самодовольность? Это вообще смешно. Ведь я без всякого лукавства сказал Костыкину, что не считаю себя финансистом, и уж тем более таким гениальным, как Климрод. Я обычный банкир, каких тысячи. Я не олигарх, у меня нет яхты и загородного дворца, мы с Музой помогаем людям… Не за что нас карать, не за что!

Но человек может сколько угодно пенять на судьбу (или на Бога), сколько угодно вздымать глаза к небу и спрашивать: «За что?», не зная или не желая знать, что с ним повторяется горестная история библейского Иова, однако же, как говорится в восточных сказках, исполняется всегда лишь то, что должно было исполниться. Состояние Музы Андреевны с каждым днем ухудшалось, никакие старания врачей, никакой повышенный уход ей не помогали. У нее действительно был обнаружен менингит, причем в самой опасной, бактериальной форме, ее мучили сильные головные боли и не оставлял жар. Процесс развивался стремительно.

В один из дней, когда Илья Ильич приехал к ней в больницу, Муза Андреевна взяла его за руку и сказала:

- Илюша, не плачь обо мне, когда я умру. Похорони меня рядом с Сережей. Там есть место, я давно его присмотрела. И книжку… Обещай, что сделаешь о нем книжку. Обещаешь?

- Обещаю, - едва сдерживая слезы, ответил Илья Ильич. – Мы вместе сделаем. Ты выздоровеешь, я знаю. Я пойду сегодня в церковь и поставлю свечку. Я тысячу свечек поставлю!

- Не надо, - тихо улыбнулась она. – Лучше позови ко мне батюшку. Хочу причаститься.

- Но ты же не крещеная! – удивился он.

- Крещеная. Меня бабушка крестила. Просто я от этого отмахнулась, как от всего деревенского. А теперь вот умру без причастия… Страшно!

В этот же день Илья Ильич привез батюшку. Муза Андреевна исповедалась, причастилась, и через час сознание покинуло ее. Последнее, что увидела она, как наяву - Сережу, с лучезарной улыбкой танцующего с ней на выпускном вечере. А потом болезнь вошла в последнюю, безжалостную стадию. Еще два дня врачи поддерживали жизнь в беспамятном теле, а потом Муза Андреевна Сомова умерла.


Рецензии