Неизбежность. Глава 7. Только память вы мне...

Глава 7.
А. А. Ахматова. "Только память вы мне оставьте"


Аудиокнига на https://youtu.be/CKAo--QyTA8


В 1828-м, самом разгульном своём году, А. С. Пушкин был взят под тайный надзор III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, возглавляемым генералом от кавалерии Бенкендорфом. «До правительства дошла, наконец, “Гаврилиада”», далеко не богобоязненное сочинение поэта, и он ждал ссылки «прямо, прямо на Восток».
В 1928-м за веяниями и настроениями в литературе наблюдали тайные агенты и осведомители ЧК–ОГПУ: ими была наводнена творческая среда. Каждый случай обвинения поэта в политическом преступлении наследник режима III Отделения тов. Сталин рассматривал лично и, верша судьбы, внимательно отслеживал литературный процесс. Преступлением мог считаться отказ А. Ахматовой, единственной из плеяды поэтов Серебряного века, вступать в ряды учреждённого в 1934-м Союза писателей СССР. Она осмеливалась не иметь ничего общего с писательской организацией, созданной сверху. В 1935-м, сразу после ареста мужа и сына, глава ленинградского НКВД обратился к тов. Сталину за санкцией на арест А. Ахматовой. На обращение вождь народов ответил великодушным молчанием, что не мешало доблестным оперативникам накапливать материал о скрытой враждебности и антисоветских настроениях литературной дамы.


Pro domo mea

I

Один идёт прямым путём,
Другой идёт по кругу
И ждёт возврата в отчий дом,
Ждёт прежнюю подругу.
А я иду (за мной беда)
Не прямо и не косо.
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.



В 1950-м руководитель Министерства госбезопасности СССР докладывал тов. Сталину агентурные и следственные материалы об активном враге советской власти А. Ахматовой и ходатайствовал об аресте.
– Я сама кормлю своих стукачей, – замечала она.
– Видите, комната моя сегодня вымыта, вычищена. Я ушла к Рыбаковым, а тут Таня, по просьбе Владимира Георгиевича, вымыла, вычистила и даже постлала половик. А на столе скатерть: Коля Гумилёв когда-то привёз из К<аира>.
Давно не было в живых Коли… «Иных уж нет, а те далече» – ставит она эпиграфом к своей поэме. Тени, двойники, видения прошлого, и она сама как тень, двойник, привидение, если бы не творчество, неизменный модус её бытия. В никуда и в никогда уводящая беду от людей, не важно, этики ли они или мещане, целый слой неинтеллигентной интеллигенции, глухой к стихам.
«…“Мещанство”, – записывает Л. К. Чуковская, – тот слой населения, который лишён преемственной духовной культуры. Для них нет прошлого, нет традиции, нет истории, и уж конечно нет будущего. Они – сегодня. В культуре они ничего не продолжают, ничего не подхватывают и ни в какую сторону не идут. Поэзия Ахматовой, напротив, вся – воплощённая память; вся – история души, история страны, история человечества; вся – в основах, в корнях русского языка. У мещанина ж и языка нет, у него в запасе слов триста, не более; да и не основных, русских, а сиюминутных, сегодняшних…» («Записки об Анне Ахматовой». Т. 2. 14 января 1955 года).


II

Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни клёном,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном –
Не стану я людей смущать
И сны чужие навещать
Неутолённым стоном.



И прежде для поэзии случались тяжёлые времена.
– Чернышевский и Писарев, а отчасти и Белинский, объяснили публике, что поэзия – вздор, пустяки. Они внушали людям, кроме того, ещё нечто очень верное – например, о вреде богатства, о зле социального неравенства, – но этой стороны их проповеди мещане не усвоили. Зато, что поэзия – вздор, они усвоили отлично и на этом основании чувствовали себя передовыми… И техника поэтами была утрачена, ею никто не занимался. А ведь такая утрата равна катастрофе. Ведь все и без поэзии знают, что надо любить добро – но чтоб добро потрясало человеческую душу до трепета, нужна поэзия, а поэзия без техники не существует. (Там же. 2 октября 1955 года)
В 1919 году в тбилисском журнале «Ars» поэт С. Л. Рафалович писал в рецензии на «Белую стаю»:
«Лирик по природе своего дарования, центр тяжести и жизни, и творчества с первых же шагов нашедшая в любви, Ахматова – если судить по трем её книгам – не только никогда не была счастлива, но пережила настоящую трагедию, которая вещает о себе чуть ли не с каждой страницы “Белой стаи”. Не
внешние обстоятельства, не случайные жизненные, не неудачные любовные опыты или несбывшаяся встреча с тем, кто роком предназначен, создали эту трагедию. Всё это может вызвать только драму. Трагедия – неизбежность, неизбывность, роковая вина невинной души. Всякий способен пережить драму. Трагедия бывает уделом только крупной личности. И не спасут от неё ни “таинственный песенный дар”, ни слава, ни красота, ни любовь – безответная или взаимная – всё равно. Нельзя спастись от трагедии, можно только очиститься ею». (Цит. по: Н. В. Королёва. «Анна Ахматова…». С. 606).
– Не стращай меня грозной судьбой и великою северной скукой…
Трагедия ещё предстояла – та настоящая, которая точила камень во тьме, пробивалась сквозь дым и о которой вещалось чуть ли не с каждой страницы её сборников. Эта трагедийная неизбежность бессловесно грохотала, пыталась сказаться, желала быть воспетой голосом гения тревоги. Предчувствовала и понимала её «декадентская поэтесса». Путём великого очищения, путём всея земли шла она с первых книг и, быть может, с самого начала знала об этом: «уже я знала список преступлений, которые должна я совершить…»



Родная земля

   И в мире нет людей бесслёзней,
 Надменнее и проще нас.
  (1922)

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем её в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чём не замешанный прах,
Но ложимся в неё и становимся ею,
Оттого и зовём так свободно – своею.

1961. Больница в Гавани



К 1963-му А. А. Ахматова, испытав на себе танковую тяжесть государственной машины, могла утверждать, что в божественных стихах А. С. Пушкина мы почти перестали слышать его человеческий голос. Её лозунгом стало: «Побольше стихов – поменьше III Отделения», – всё потому, что из стихов может возникнуть нужная нам проза, а из III Отделения, как известно, ничего возникнуть не может. И впрямь, весь опыт ХIХ и ХХ веков недвусмысленно свидетельствует, что политическая полиция сыска и надзора вряд ли могла сослужить кому-либо хорошую службу, разве что усердным жандармам и недобросовестным литературоведам. Куда пошёл, с кем был, сколько провёл времени, что сказал, о ком пошутил, – ещё не было случая, чтобы из всего этого сора возникла проза, которая вернула бы нам стихи обновлёнными и как бы увиденными в ряде волшебных зеркал – во всей многоплановости слова и с сохранением человеческой интонации.



*   *   *

Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой чёрной прикоснулся язве,
Но исцелить её не мог.

Ещё на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.

Зима 1919