Письмо отцу

Отец, между нами было множество противоречий, взаимная сдержанность, доходящая до холодности, и какая-то бессмысленная конкуренция. Я сопротивлялся твоей зажатости, скованности, чрезмерной застенчивости, и, хотя сам был таким же, старался через эпатаж выжечь из себя всё, что, как считал, исходило от тебя, что во мне было похоже на тебя, чтобы стать самим собой, чтобы раскрепостится, чтобы найти свою свободу...

Увы, папа, я стал твоим разочарованием, подсечкой под твою львиную гордость... Я так и не стал поступать в Литинститут, как ты мечтал, и большую часть жизни отмотал простым сторожем...

Только в конце, когда сам ты уже почти потерял себя, захлебнувшись полной зависимостью и неадекватностью, и когда никто реально не воспринимал тебя как личность, только тогда ко мне пришло смирение, принятие, проявляющие что-то похожее на нежность.

Тогда я понял, что всю жизнь ты шел не своим путем, что каждый день ломал себя, изменял мечтам юности, добиваясь того, что требовало твоё окружение, среда, ситуация, ты поднимался (против своего сердца, но на поводу у своих амбиций) по лестнице, но совсем не своей карьеры, которая не по твоей вине перед самой пенсией обернулась падением в пропасть, вместе с уничтоженым рейдерами оборонным заводом.

А когда горлом пошла кровь, и тебя опутали тенёта реанимации, ты  выглядел уже не по годам стариком. Даже соседи по палате прозвали тебя «дедом». Но всё ведь тогда, вроде бы, уже обошлось. Кровь вернулась на место. Тенёта выпускали свою жертву ещё пожужжать под синим куполом этого цирка. Ты готовился к выписке. Мама постоянно ухаживала за тобой, а Тетя, сама медик, позвонив лечащим, успокаивала её, что хотя печень и в плачевном состоянии, но и с такой живут долгие-долгие годы.

В тот день, 16 июня 2008-го, сразу же после защиты (или провала) диплома я хотел навестить тебя в больнице, уверенный в благополучии. Мы договорились о встрече с сестрой, чтобы быть вместе. Я отвоевался успешно и переполняемый радостью сделал ей контрольный звонок.

Она так тихонько, но очень-очень чётко проговорила: «Не надо ехать, папы нет...»  Но ведь всё шло так хорошо.

В тот день, 16 июня 2008-го, мама  немного задержалась, а когда пришла в больницу, ты почему-то был накрепко прикручен к койке. Никого рядом. Ты бился, задыхаясь в этих белых тенётах, от которых, как думалось, уже освободился, причитая: «Таня, не могу больше, давит... очень давит в груди...»

Мама побежала на поиски медперсонала, но никого во всём отделении не было, а дежурная медсестра, виновница твоей несвободы, смылась попить чайку в соседнее отделение... Когда её нашли, было уже поздно...  Ты и жил не очень-то вольно и умер абсолютно несвободным, задушенным белыми тенётами, призванными спасать.

Снова, после перерыва длинною в зрелость, я всё больше становлюсь похожим на тебя. Уже чисто  внешне (обликом) я возвращаюсь к тебе. Много лет донашиваю твои одежды, ставшие для меня мемориальными. 

Может быть, психологически я теперь более раскован... Может быть, во мне больше внутренней свободы, и я делаю что-то не от того, что так принято, а от того, что понимаю, почему надо так, а не иначе... Но при этом я более неуверен в себе, в деле жизни, чем вы в свои лучшие годы. Я более уныл, более разочарован (твои последние 4 года не в счёт)...

Неудачник, не верящий в завтрашний день, ждущий только неизбежного финала этого марафона и ничего уже не желаюший от него, разве что догнать наконец тебя, всех вас, опередивших меня на смене беговых дорожек...

13,15.11.2016