Значение Грайса

Влияние Пола Грайса на Сёрла обычно недооценивается в той же степени, в какой переоценивается влияние на него со стороны Джона Остина. А между тем сёрловский бестселлер «Речевые акты», хотя и был написан уже в США, в сущности развивает философию языка, царившую в Оксфорде в 1960-е годы, где как пишет Дж. Пассмор, доминировали поствитгенштейнианские теории действия. Центральным понятием для этих теорией было намерение (intention) [Пассмор, 29]. Главным же философом, работавшим в этом ключе, был именно Грайс (впоследствии, как и Сёрл, он перебрался в Калифорнию).

1.
Пол Грайс (1913-1988) рассматривал проблему значения прежде всего с точки зрения коммуникации, опираясь на понятия намерения, реакции, ответа, процедуры и т.п. Впервые эти идеи были сформулированы Грайсом в классической статье «Значение». Она была написана и получила рукописное хождение задолго до 1957 года, когда была опубликована по настоянию Питера Стросона.

В «Значении» утверждалось, что любому выражению можно придать то или иное значение, если участникам коммуникации удалось передать друг другу намерение и это намерение было успешно распознано. Возникла следующая витиеватая формула коммуникации. Говорящий добивается от слушающего понимания, частью которого является понимание, что у говорящего есть стремление добиться от слушающего этого понимания. По Грайсу, слушающий (H, hearer) понимает говорящего именно потому, что распознает намерение говорящего (S, speaker) добиться, чтобы его намерение было распознано. S не просто добивается того или иного эффекта от H, он ещё и хочет, чтобы H понял, что он добивается от H этого эффекта. Другими словами, говорящий формирует намерение с целью, чтобы слушающий распознал это намерение. «Сказать, что А что-то имел в виду под x (A meant something by x) - значит сказать, что "А намеревался, употребив выражение x, этим своим словоупотреблением оказать определенное воздействие на слушающих посредством того, что слушающие опознают это намерение"», - растолковывает Сёрл подход Грайса, подчеркивая, что главным достоинством этого подхода является установление связи между понятиями значения (meaning) и намерения (intention).

(Сёрл соглашается с этой мыслью в принципе, однако делает оговорку: помимо намерения важны также конвенции. По меньшей манере некоторые типы речевых актов (впрочем, самые распространенные: утверждения и обещания) являются, по Сёрлу, конвенциональными, то есть успешно продуцируются только при условии, что выполняются некоторые «конститутивные правила». Под выражением «доброе утро» принято понимать именно утреннее приветствие, а не пожелание спокойной ночи, и поэтому трудно ожидать (если не вводить дополнительные конвенции), что слушающий распознает намерение пожелать ему спокойной ночи, если услышит в свой адрес «доброе утро»).

Вслед за Грайсом Сёрл пришёл к выводу, что физические объекты, значки на бумаге и речевые выражения обретают значение благодаря тому, что они производятся с тем или иным намерением. На практике за возникновение значения (meaning) отвечает не одно намерение, а целый набор значений.

Но вернёмся к теории Грайса. Он разделил «натуральное» и «ненатуральное» значение (nn-meaning). Примеры первого – «температура выше 37 градусов означает болезнь» или «дым означает, что поблизости находится огонь». Пример второго – «стук в дверь означает желание войти». Грайса – и, впоследствии, Сёрла – интересовало именно nn-значение. Говоря о двух видах nn-значения, Сёрл использует термины «значение говорящего» (speaker meaning) и «значение предложения» (sentence meaning). Грайс использует другую терминологию, но разница не в терминологии, а в том, что, по Грайсу, два вида nn-значения совершенно не связаны. По Сёрлу же, они связаны, хотя и могут различаться, как это имеет место, в косвенных речевых актах, в метафорических или иронических высказываниях и т.п. А раз так, любое значение говорящего можно в принципе переформулировать в виде значения предложений. В этом смысл описанного Сёрлом в «Речевых актах» принципа выразимости: всё, что может иметься в виду, может быть сказано (whatever can be meant can be said). Другими словами, не существует принципиально непреодолимой пропасти между значением и выражением этого значения. Этот принцип Сёрл принимает на веру без доказательств [Searle 1969, 19-21].

Из этих пояснений должно быть ясно, что не семантика, а коммуникация была поставлена Грайсом во главу угла. Для него первостепенное значение имеет оказываемый говорящим на слушающего перлокуктивный эффект. Сёрл подошёл к этим идеям Грайса избирательно. Идею коммуникативного намерения он охотно ассимилировал, чтобы вплести её в модифицированную теорию Остина, но важные для Грайса перлокутивные компоненты коммуникации отбросил. Вероятно, тут не обошлось без влияния Стросона, который в статье «Намерение и конвенция в речевых актах» (1964) отрицал, что «сложное открытое намерение, выраженное в любом иллокутивном акте, всегда включает намерение обеспечить некоторый конкретный ответ или реакцию слушающего вдобавок к тем, которые обеспечиваются во всех случаях, когда понята иллокутивная сила высказывания». Стросон отмечал, что говорящий, предлагающий слушающему ту или иную информацию, инструкцию или советы, «может выполнять это с явным безразличием к тому, воспринята ли его информация, выполнены ли его инструкции, воспользовались ли его советом. Его полностью открытое намерение может лишь способствовать предоставлению слушателям - в духе "хочешь - бери, хочешь - не бери" - информации, или инструкций, или требуемого мнения» [Сёрл 2004, 53-55].

По мнению Сёрла, распознавание слушающим намерения говорящего не всегда входит в планы в говорящего и тем более в структуру произносимых им утверждений. Это видно на следующем примере. Допустим, у какого-то человека есть цель убедить некую группу людей в том, что он француз. Он может прямо заявить об этом, и тогда, в полном соответствии с формулой Грайса, выслушавшие его люди не только поймут прямой смысле его высказывания, но и распознают его столь же непосредственно доступное им намерение убедить их в том, что он француз. Но этот человек может выбрать и другую стратегию: не заявляя, что он француз напрямую, он будет говорить по-французски, превозносить де Голля, одеваться на французский манер и восхищаться французскими винами – словом, вести себя так, словно он француз. В случае, если этот человек и в самом деле француз, распознание его истинного намерения убедить слушающих в его принадлежности к французской нации является нежелательным. И оно вдвойне нежелательно, если он не француз, то есть если он лжет [Сёрл 2004, 64].

Отказаться от перлокутивного компонента коммуникации было непросто. Для этого потребовалось усложнить исходный анализ интенций, который имеются у говорящего. Джон Раст, поясняя мысль Сёрла, отмечает, что намерение говорящего можно расщепить натрое. Во-первых, он хочет сообщить слушающему, что верит в нечто. Во-вторых, он хочет, чтобы слушающий понял то, в чём он убежден. Во-третьих, он хочет, чтобы слушающий тоже поверил в это. Собственно, третья компонента и составляет ядро перлокутивного воздействия. Однако именно оно, по Сёрлу, может отсутствовать. Говорящий может добиваться, чтобы слушающий понял, во что верит говорящий без всякого намерения, чтобы слушающий тоже в это поверил. Следовательно, первична иллокутивная цель (понимание), а не перлокутивный эффект.

Итак, по Грайсу, намерение говорящего при совершении (неконвенционального) речевого акта «состоит в том, чтобы добиться от слушающего некоторой реакции или выполнения какого-нибудь действия, например, вынудить его поверить во что-то (явное намерение, содержащееся в утверждениях) или заставить что-то сделать (явное намерение, выраженное в просьбах)». Сёрл же полагает, что «желаемое воздействие значения чего-либо заключается не в том, чтобы вызвать речевой отклик у слушающего или сделать так, чтобы он повел себя определенным образом, а в том, чтобы ему стали известны иллокутивная сила и пропозициональное содержание высказывания» [Сёрл 2004, 64]. Грайс, по мнению Сёрла, смешал значение с коммуникацией.

2.
Взяв в оборот идеи Грайса, Сёрл вернул на центральное место философии языка проблему значения. Но проблема значения интересовала уже Остина, научного руководителя Сёрла в Оксфорде. Почему Остина оказалось недостаточно?

Дело в том, что Сёрла не устраивало то, как Остин видит соотношение между иллокуцией и перлокуцией.  Чтобы разобраться с этим, обратимся к первой части книги «Речевые акты».

Творчески излагая и модифицируя мысли Остина, Сёрл начинает с заявления, что единицей анализа языка, его «атомом» является не слово или предложение, а их продуцирование, то есть, собственно, речевой акт. Говорящий человек «высказывает утверждение или задает вопрос, отдает команду или докладывает, поздравляет или предупреждает, то есть совершает акт из тех, которые Остин назвал иллокутивными» [Сёрл 2004, 56]. Речевой акт может быть выражен вербально, а может быть изображен с помощью невербальных знаков. У этого акта обязательно есть автор: если волны на морском берегу случайно сложатся в то или иное слово, это не будет речевым актом. Речевой акт состоит из трёх компонентов – акта высказывания (utterance act), пропозиционального акта и иллокутивной силы [Searle 1969, 24, 30]. Вместе они составляют полный речевой акт, однако последние два акта – пропозициональный и иллокутивный - нужно чётко различать.

Сравним следующие речевые акты:
1. Джон откроет дверь.
2. Джон откроет дверь?
3. Джон, открой дверь!
4. Хорошо бы Джон открыл дверь.

Во всех этих речевых актах можно выделить одну и ту же пропозицию: «Джон открывает дверь». Она осуществляет референцию к Джону. Предикатом является открытие двери. Но иллокутивная сила у предложений разная. В первом случае это предсказание будущего, во втором - вопрос, в третьем – приказ или просьба и т.д. [Searle 1969, 22-23, 27].

Пропозициональный акт включает в себя предикацию и референцию [Searle 1969, 26-29]. Их нельзя смешивать, то есть нельзя считать предикацию разновидностью референции [Searle 1969, 122]. Считая в целом верным подход Фреге, Сёрл, тем не менее, не согласен с ним в том, что, подобно тому, как имя осуществляет референцию к объекту, предикативные выражения также осуществляют референцию, но не к объему, а к (неполному) понятию [Searle 1969, 97-103]. Сёрл полагает, что предикативные выражения не осуществляют референцию вовсе – скорее, они приписывают (ascribe) объекту те или иные свойства [Searle 1969, 102].

Пропозициональный акт не может осуществляться отдельно от иллокутивного акта [Searle 1969, 25, 29]. В данном случае Сёрл следует за Остином, признавшим, что даже константивы являются своего рода перформативами (хотя и модифицировал остиновскую дистинкцию между локутивными и иллокутивными актами, о чём ниже). Высказывания, которые можно принять за чистые пропозиции – например «Идёт дождь» – в действительности являются речевыми актами, имеющими силу утверждения [Searle 1969, 29]. Пропозициональный акт, таким образом, является продуктом абстрагирования речевого акта, однако и тот, и другой являются речевыми актами (но пропозиция не является иллокутивным актом). Продолжая абстрагирование, можно и референцию отнести к пропозициональным актам, а значит и к речевым актам [Searle 1969, 123].

Референция, впрочем, не является самостоятельным иллокутивным актом. Однако она входит в него как составная часть, поскольку (за исключением возгласов вроде «Ура» и т.п.) любой иллокутивный акт сопровождается той или иной пропозицией, которая может оставаться тождественной при изменении иллокутивной силы. И референция (Джон), и предикация (открытие двери) могут остаться прежними в высказывания с различной иллокутивной силой [Searle 1969, 23], однако предикация, в отличии от референции, не является речевым актом (хотя и не существует особого вреда в выражении «речевой акт предикации») [Searle 1969, 122-124]. 

Сёрловский анализ предикации, включающий в себя обсуждение классической проблемы универсалий [Searle 1969, 103-106], куайновского понятия «отнологических обязательств» [Searle 1969, 106-113] и других частных вопросов интересен сам по себе и мог бы стать предметом для отдельной работы. Но сейчас для нас важно, что, как и во многих других случаях Сёрл начинает обсуждение этих проблем с упоминания, подтверждения или корректировки точки зрения Фреге, которая почти всегда служит для него отправной точкой [Searle 1969, 97-103].

Референция, по Сёрлу, возможна благодаря совместному действию двух принципов – принципа существования и принципа идентификации [Searle 1969, 82]. Первый принцип утверждает, что говорящий, совершая пропозициональный акт в составе иллокутивного акта, осуществляет успешную референцию в том случае, если объекты, на которые он ссылается, действительно существуют. Принцип же идентификации «требует, чтобы слушающий был способен идентифицировать объект из высказывания, сделанного говорящим» [Searle 1969, 85]. Второй принцип вытекает из первого [Searle 1969, 87]. (В свою очередь принцип идентификации является следствием принципа выразимости: всё, что может стать содержанием значения, может быть словесно выражено [Searle 1969, 87-88]). Легко заметить, что оба принцип достаточно тривиальны, однако Сёрл не видит в этом проблемы и не чувствует необходимости представить более строгую теорию референции.

Такая «наивная» теория референции, встроенная в теорию речевых актов, имеет, впрочем, интересные преимущества по сравнению с многими другими аналитическими теориями референции, например, расселовской. Проблема отсылки к несуществующим объектам вроде короля Франции в эпоху республики в таком высказывании как «Король Франции лыс» решается изящнее и проще, чем у Рассела. Не нужно расщеплять исходное высказывание на ряд производных, выделяя из него экзистенциональное утверждение о существовании короля Франции с последующим признанием его ложности. В теории Сёрла это высказывание из пропозиции становится речевым актом – а именно, утверждение, которое не и не истинно и не ложно, а, так сказать, неудачно или неработоспособно: осуществить референцию к несуществующему королю Франции также невозможно, как, например, дать ему подзатыльник.

Для Сёрла принципиально важно, что референция возникает благодаря и посредством значения. Называя значение (meaning) первичным по отношению к референции, Сёрл подчеркивает, что следует «по пути Фреге», имея в виду, разумеется, идеи, изложенные в известной статье Фреге «Смысл и значение» [Searle 1969, 92]. Имя получает своё «значение» (то есть референцию к определённому объекту) благодаря «смыслу» (то есть некоторому ментальному содержанию). А значит, кратко описав сёрловские решения проблем референции и предикации, мы должны перейти к тому, как он препарирует проблему, ради которой и была написана книга «Речевые акты» – проблему значения.

Проблема значения, в отличии от проблем референции и предикации, находится не на периферии анализа речевых актов, а в самом его центре. Значение возникает благодаря наличию у говорящего определённых намерений. Намерения связаны с действиями – в данном случае с речевыми действиями или актами. Речевые акты, как и любые другие действия, осуществляются по правилам. Эти ключевые пункты – правила, речевые действия, намерения и значение – станут основными темами в дальнейших рассуждениях. С этой целью обратимся к третьей главе «Речевых актах» – «Структура иллокутивных актов», прообразом которой является статья «Что такое речевой акт?» (1964) [Searle 1969, 54-71].

Начнём с правил, по которым продуцируются речевые акты. Прибегая к терминологии Витгенштейна, можно сказать, что речевые акты – точнее, их продуцирование - подчиняются правилам. Речь подчиняется правилам точно так же, как, к примеру, движения фигур в шахматах или допустимые передвижения игроков на футбольном поле. Этот аспект недооценивал Остин, но для теории Сёрла он один из центральных (В свою очередь правила предполагают наличие социальных институтов – это ещё один важнейший аспект, который, как отмечает Сёрл, был не замечен Остином). Сёрл ставит перед собой задачу эксплицировать эти правила, то есть выявить необходимые и достаточные условия «для совершения некоторого конкретного вида иллокутивного акта». По его словам, он выступает здесь первопроходцем: витгенштейнианцы, много пишущие о правилах, практически никогда не пытались эти правила явно сформулировать [Сёрл 2004, 57-58; Searle 1969, 54].

Но чтобы описать речевой акт как правилоособразное поведение, нужно сначала понять, о каких, собственно говоря, актах идёт речь. Остин, напомним, расщеплял речевой акт на три акта - локутивный, иллокутивный и перлокутивный. Локутивный акт он, в свою очередь, разделял на фонетический, фатический и ретический акты. Это не отдельные акты, а, как подчеркивал Остин, результаты абстрагирования целостного речевого акта. Сёрл иначе препарирует структуру речевого действия. Во-первых, считает он, перлокутивный акт вообще не является речевым актом. Перлокутивный акт - это всего лишь эффект, который оказал на слушателя иллокутивный акт. Возможен перлокутивный акт, вообще не являющийся языковым, то есть произведенный без единого слова. Причина же, по которой Остин не понимал истинной разницы между локутивным и перлокутивным, видится Сёрлу в том, что его наставник неверно трактовал разницу между прямыми и косвенным речевыми актами [Faigenbaum, 103, 106]. Остиновское разграничение между локуцией и иллокуций также неточно. Вместо него Сёрл вводит разделение на пропозициональный акт и иллокутивный акт. Ретический акт пересекается с иллокуцией и поэтому должен быть отброшен, о чем Сёрл писал в специально посвященной этой проблеме статье «Локутивные и иллокутивные акты у Остина» (1968).

Элиминация Сёрлом ретического акта имела важные последствия. Ведь традиционная фрегеанская проблематика «смысла и значения» содержалась именно при анализе ретического акта. Для Сёрла проблемы значения и референции уже в 60-е годы были важнее, чем для Остина. Устранив ретический акт, он мог бы выплеснуть с водой ребёнка, однако сумел избежать этой опасности. Согласно нашей гипотезе, Сёрл обратился к теории языка Пола Грайса, чтобы восстановить в правах проблематику значения, утерянную после элиминации остиновского ретического акта. 

3.
Более чётко разведя иллокуцию и перлокуцию, Серл уточнил базовые представления Остина и, что важнее, сохранил намерение – ключевое понятие для оксфордской философии языка и, в частности, для Грайса. Тем самым Сёрл получил возможность говорить о намерении, не связывая его с перлокутивным воздействием. Это уточнение пошло на пользу не только теории Остина, ставшей более убедительной в версии Сёрла, но и Грайсу, который стал уточнять свою исходную теорию значения в последующих статьях.


С годами Сёрл всё больше дистанцировался от Грайса в вопросе о значении.  От анализа речевых актов с помощью грайсовского понятия интенции Сёрл не отказался, но если вначале Сёрл считал главным в этом наборе намерений интенцию коммуницировать и добиваться понимания от слушателя (то есть достигать либо перлокутивных, как у Грайса, либо иллокутивных, как в книге «Речевые акты», целей), то позже он пришёл к выводу, что первична интенция говорящего репрезентировать реальность с помощью языка. Об этой эволюции Сёрл открыто написал в «Интенциональности» [Searle 1983, 165-166], а также в специально посвященной этому повороту в рассуждениях статье «Значение, коммуникация и репрезентация» (1986). Эта мысль – приоритет репрезентации над коммуникацией – пронизывает каждую страницу «Интенциональности», даже в тех главах, где этот вопрос не обсуждается явно.

Усилия по интеграции идей Остина и Грайса оказали и на самого Сёрла более продолжительное влияние, чем он сам предполагал. Первое время они перенесли его в лагерь тех теоретиков, которые считают коммуникацию ключом к теории языкового значения. Как показала дальнейшая эволюция философии языка Сёрла, эта роль была ему чужда. Чтобы признать это, ему понадобилось около десятилетия. Создав впоследствии теорию интенциональности и объявив философию языка частью философии сознания, Сёрл уже перестал так остро нуждаться в подпорках в виде идей Грайса. На первой странице введения к своей второй книге «Выражение и значение» (1979), всё ещё посвященной философии языка, Сёрл напишет не о теории речевых актов, а об «общей теории значения», фундированной теорией интенциональности. В книге «Интенциональность» (1983) и важной статье «Значение, коммуникация и репрезентация» (1986) Сёрл почти окончательно отходит от коммуникативного подхода Грайса. Если в «Речевых актах» Сёрл пожертвовал перлокутивными воздействиями, то теперь он жертвует и коммуникативным аспектом, акцентируя в качестве важнейшей функции языка способность к репрезентации. И, как следствие, с этой поры он больше не считает, что намерение достичь понимания у слушающего является обязательной компонентой речи.

С этого момента не коммуникация, а репрезентация становится основой сёрловской теории значения. Человек может генерировать речевые акты, вообще не имея коммуникативных целей, то есть даже не ставя задачу передать кому-либо значение или сформировать его понимание у кого-либо. Сёрл и прежде обращался к ситуации монолога, считая монолог речью, обращенной человеком к самому себе. Теперь эта цепочка разрывается даже в случае монолога. Слова используются для репрезентации того или иного положения вещей. Репрезентация, в свою очередь, требует более прочного фундамента, чем теория действия, на которую Сёрл полагался в «Речевых актах». Таким новым фундаментом стала теория интенциональности, создание которой имело решающее значение для дальнейшего развития философии Сёрла. С конца 1970-х годов он начинает активную работу в области философии сознания, сфокусированную вокруг понятия интенциональности. Именно с этого времени приоритетным понятием для философии языка Сёрла в 1970-х годах становится репрезентация.

Впрочем, из того, что Сёрл в итоге перестал нуждаться в теоретических конструкциях Грайса, не следует, что мог в самого начала без них обойтись. Мост, соединяющий послевоенную британскую философию языка с современной, был плохо освещён и требовал осторожности и неторопливости. Использовав идеи Грайса в качестве фонаря, Сёрл в итоге выбросил этот фонарь в реку. При работе над «Речевыми актами» он всё ещё очень сильно зависел от Грайса. Для описания любых актов – и речевые здесь не являются исключением – нужна теория действия. Через десятилетие после публикации «Речевых актов» Сёрл объявит философию языка частью философии сознания, и эта идея станет поворотной. Но в 1969 году он ещё базирует учение о речевых актах на другом фундаменте – на теории действия – и называет философию языка частью теория действия. Но чем речевой акт отличается от других действий? И благодаря чему речевые акты становятся осмысленными, то есть делаются носителями значения? Получить ответы на два взаимосвязанных вопроса Сёрлу помог замечательный аналитический философ Пол Грайс.

Приложение. Критика Хабермаса и Апеля.

Изложенная в «Интенциональности» и смежной с ней статье «Значение, коммуникация и репрезентация» новая теория значения, далекая не только от Остина, но и от Грайса, привлекла внимание ряда критиков, в числе которых оказались известные немецкие философы Юрген Хабермас и Карл-Отто Апель [Lepore, 17-29, 31-55]. Хорошо знакомые с книгой «Речевые акты», они заметили, что Сёрл, так сказать, понизил в статусе коммуникационную составляющую своей теории, почувствовали, вероятно, определённое раздражение и выступили с критикой. Сёрл ответил на критику.

Опирающийся на идеи публичности, интерсубъективности и коммуникативного общества Хабермас полагает, что успешное совершение речевых актов сопряжено с достижением понимания слушателем некоторых истин или утверждений о мире. Соглашаясь с этой мыслью, Сёрл отказывается считать её несовместимой с тезисом, что высказывание обретает свое значение в связи с выражением намерений говорящего. Это, по мнению Сёрла, не стремящегося акцентировать внимание на эволюции своей теории значения, две взаимодополняющие идеи – новация заключается лишь в том, чтобы по-новому расставить приоритеты. Возникающие благодаря намерению к репрезентации того или иного положения дел значение выражения может стать источником понимания и прочих интерсубхъективных эффектов. Стараясь представить развитие своей теории значения как плавное и бесшовное, Сёрл утверждает, что книга «Речевые акты» в известном смысле выражает интерсубъективный подход, в то время как «Интенциональность» - интенционалистский, и они логически дополняют друг друга, хотя и не хронологически: только идеи «Интенциональности» дали в полной мере логически развернуть идеи, описанные в «Речевых актах» [Lepore, 90].

Слабость позиции Хабермаса, по мнению Сёрла, проявляется и том, что немецкий философ почему-то считает, что высказывание приобретает иллокутивную силу только в том случае, если слушающий согласился с высказыванием. Для Сёрла же ключевым моментом является возникновение у слушающего понимания высказывания, которому в свою очередь предшествует намерение репрезентировать реальность, а последнее в принципе может быть остаться социально и коммуникативно нереализованным [Lepore, 92].

В свою очередь Апель усомнился в том, что теория значения нуждается в фундировании теорией интенциональностью. По его мнению, язык в данном случае первичен, а плоды «лингвистического поворота», собранные философией в середине 20-го века, обладают слишком большой ценностью, чтобы так просто жертвовать ими. По мнению Апеля, для объяснения феномена языкового значения апеллировать следует не к долингвистической интенциональности сознания, а к языковым конвенциям [Lepore, 96]. Сёрл полагает, что Апель неверно истолковал его идеи, имея в виду, по всей видимости, те страницы «Интенциональности», где теория значения описывается с помощью нарочито упрощенного примера с подниманием руки вместо выражения полноценного, то есть использующего языковые средства, речевого акта. Этот пример и в самом деле подталкивает к выводу, что Сёрл в своей новой теории значения оставляет, собственно, языку слишком маленькую роль и чересчур большую роль отводит интенциональности. С связи с этим Сёрл ещё раз повторяет свою мысль: разумеется, язык является социальным институтом – более того, он является основой всех прочих социальных институтов и обычно служит целям коммуникации между людьми, но тем не менее можно и нужно разделять значение как таковое от намерения передать это значение от говорящего к слушающему в процессе коммуникации [Lepore, 98-99].

Литература:
Searle J. R. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge, 1969.
Searle J.R. Expression and Meaning. Cambridge University Press, 1979.
Searle J.R. Intentionality: An Essay in the Philosophy of Mind. Cambridge, 1983.
John Searle and his Critics, by Ernest Lepore and Robert van Gulick, Cambridge, 1993.
Faigenbaum G. Conversations with John Searle. 2001.
Grice P. Studies in the Way of Words. Harvard University Press, 1991.
Философия языка. Ред. Дж.Р. Сёрл. М., 2004.
Пассмор Дж. Современные философы. М., 2002.