Brotberuf Хлебная должность

   Я самая несчастная из всех несчастных. Пассажиры метро, те, что не спят, с усталым сочувствием смотрят на меня и думают вот самая несчастная, которая когда-либо спускалась в подземелье метро. Поезд трясет меня до нужной станции, и я пытаюсь сосредоточиться, чтобы не проехать. Серые клетки мозга борются за мою серую, цвета плевка на асфальте жизнь и обычно я проезжаю станцию, на которой надлежит выходить. Но злая судьба, жестокий рок, а проще говоря, необходимость иметь еду на столе, а, следовательно, работу, выволакивают меня из поезда, и я возвращаюсь назад, злясь на свою рассеянность.
   У дверей метро стоит тетенька и по-доброму улыбается, раздавая приглашения в парикмахерскую. На первых порах, мне казалось, что она узнает меня. Но потом поняла, что это маска и она, уже давно никого не различает в толпе, и будет приглашать меня в парикмахерскую, даже когда я сбрею волосы «под ноль». В одно и то же время, собакам, которые спят в картонных коробках вдоль серой стены станции, бабушка в высокой розовой мохеровой шапке выносит пластиковою бутылку воды и наливает в грязную эмалированную миску. Собаки – профессиональные безработные - жирные, как лавки, на тонких ножках. На них можно сесть верхом и доехать до остановки автобуса, ничего с ними не будет. А они сидят на пособии бабушки, из соседнего кафе, и даже не подтявкнут, хотя бы вот на ворону, которая тырит у них из миски макаронины. Одна специально бок ободрала, теперь на живое мясо выпрашивает еще больше. Симулирует. Месяц прошел, а рана не становиться ни больше, ни меньше, лавка спины не стала ни на сантиметр уже, глазки только заплыли салом, и треугольные уши от того, что висят на раздутых щеках, кажутся еще меньше и острее. Жрет и спит животное. Хочу быть собакой.
  Под ногами пыль, живую лохматую траву, которая сама собой выросла, выкорчевывают с землей и вместо нее постилают прилизанный газон. Пыль ровным слоем покрыла мои ботинки. Зимой я хожу до работы по снегу, весной обхожу лужи, летом ноги потеют в открытых туфлях, осенью ступаю на пыльные шуршащие листья. Банально? А я не роман пишу. Я хожу на работу. И времена года для меня – это субстрат, по которому у меня ступают ботинки. Ботинки у меня на каждый сезон года почти одинаковые по форме и все черные. Так практично. Один черный крем на все времена года. Моя подруга носит только оранжевые или вишневые, я тоже хочу, но как-то само собой получается, покупаю всегда черные.
   Когда я вхожу в контору, звонит телефон. Проехала я станцию или вышла вовремя, когда я прихожу в контору - звонит телефон. Бегу, беру трубку. Как правило, ерунда какая-нибудь, рассылка факсов или ошиблись номером, или в сотый раз хотят поговорить с бухгалтером, который в нашей конторе отсутствует. Зачем я бегу? Зачем хватаю трубку? Не все ли мне ровно кто звонит? Абсолютно все равно. Но я всегда бегу и всегда хватаю. Потом звонят и звонят другие. Я им отвечаю в стотысячный раз, повторяя одни и те же слова, которые они и сами могут прочесть в объявлении.  Но им кажется, что они делают дело, им кажется, что они стали умнее и ради этого ощущения в их телах меня держат на работе, за эти линялые тупые слова я получаю жалование. Когда мне становиться мучительно скучно я задаю вопросы, голоса в трубках теряются, смущаются и начинают пыхтеть, немного подумав, кладут трубку и перезванивают мне еще раз, я повторяю им линялую тираду, они чувствуют, что порядок восстановлен, и мирно успокаиваются в улиточном домике своей значительности. Еще я записываю все, что они мне наболтали в пяти конторских журналах. Для практической работы - это никому не нужно. Но есть один человек, которому это просто необходимо...

   Мой директор, мой генерал, мой шеф, мой господин, мой толстый, мой важный, мой бесконечно мудрый, беспримерно профессиональный и несравненный начальник – розовеет, млеет, тает при виде, как растут записи в пухлых серых журналах, и пополняются ряды черных канцелярских папок! В редкие дни доброго настроения, чтобы сделать ему приятное, я подставляю на полки пару тройку новых папок, когда же он меня злит, я не выспалась или у меня произошло очередное разлитие желчи, папки эти убираю. Он не знает точного числа папок, но его канцелярское чутье не обмануть. Нет папок – нет дела – настроение его портиться, взгляд угасает и в жестах начинает чувствоваться нервозность и беспокойство.
   Иногда к нему приезжает любовница Соня. Бурная худощавая еврейка с огненно-рыжими длинными волосами. Она заполняет все пространство нашей маленькой конторы. То ей звонят на мобильный, то она звонит кому-нибудь, картаво курлычет, ругается, спорит, кого-то жалеет. Потом выключает мобильный и они запираются у него в кабинете. Я продолжаю отвечать на вопросы, и необходимое, записываю в журналы.
   Ровно в 14 часов с удовольствием все бросаю и сажусь обедать в крошечной кухне. И только готово мое пюре быстрого приготовления. Вновь раздаются звонки Сониного телефона, и она опять все заполняет собой. Есть ей всегда хочется.  Я, милостиво разрешаю ей съесть печенья, которые нам отпускаются за счет организации, и наливаю чай. Ей хочется моего пюре, и я не против ее угостить, но, зная жадность своего шефа, сдерживаю поток своего милосердия. Шеф сидит рядом, хлебает пустой чай и изо всех сил делает жалкий вид, что Сонька не любовница, а партнер по бизнесу, на худой конец просто друг. Ему тоже хочется моего пюре. Я лопаю торжествуя, со смаком, медленно. Сто раз договаривалась с поставщиками обедов, шефу всегда это казалось слишком дорого. Он копит на черную «мицубиси» и все наши обеды идут в копилку его мечты.
   Соня тихо и подобострастно смотрит на моего шефа, тот раздраженно и утомленно мешает чай. Она вздыхает и обреченно смотрит на часы в мобильном: «Ой, мне пора бежать. До свидания». Шеф провожает ее к двери, после паузы в прихожей, дверь открывается, быстро захлопывается. Шеф из прихожей возвращается мрачный и злой. Достает сигарету «Союз Аполлон», (дорогие сигареты, тоже ушли в копилку его мечты), сминает у фильтра, закуривает.
- Сонька хочет ребенка.
- Что ж благословляю вас.
- Я не хочу.
- Если женщина хочет, то дите будет.
- Если будет, я ее брошу, а сама она его не прокормит.
- Негодяй.
- Какая разница все равно мне в аду гореть, брошу и все.
- Так у вас же типа любовь, все дела.
- Дура ты. Все вы бабы дуры.
Молчание.
- Ладно, не обижайся это я так, в общем, философском ключе.
- Я не обижаюсь. Мне все равно. Просто не знаю, что сказать, следовательно, молчу.
- Что мне делать?
- Не знаю, это ваши дела. Мне все равно.
- Ладно, я поехал. Работай. Знаешь, что делать.
- Разберусь как-нибудь.
Шеф ставит чашку в раковину и уходит. Жаль Соньку, у нее, наверное, это серьезно, раз ребенка хочет. Хотя, не мое это дело, кто я им, собственно.
После обеда время тянется еще дольше и медленнее. По желтым стенам, (да, да я сижу в желтом доме), скользят желтые, постепенно краснеющие лучи солнца.
 Закрываю жалюзи, (у меня от красных лучей начинается тоска и депрессия). Боже, как тебе было скучно, когда ты создавал людей по образу и подобию своему. Звонки становятся реже. Записей в журнале больше. Мой зад становится просто огромным.
 Пока часовые стрелки выписывают на циферблате ноль сего дня, все корпускулы мира, всяческие энергии: инь, янь, земли, огня, воды и воздуха, - и прочие каких может быть, я и назвать не могу, по невежеству, но точно знаю, что они там есть, собираются в мой зад. В конце рабочего дня, когда до полного нуля остается всего четыре деления, зад становиться чудовищных размеров. Я боюсь, смогу ли пройти бочком в проем двери.
  Без одной минуты шесть на моих. Я отзваниваю шефу, что рабочий день закончен. Такова его великая премудрость, на сотовом отпечатывается рабочий телефон, значит, я вовремя ухожу с работы никак не раньше. Быстренько рассовываю папки и торопливо покидаю рабочее место. Ровно на два оборота замыкаю контору. Это тоже традиция и тоже премудрость.
Домой. Домой. Домой!
 Листья со старого вяза во дворе почти облетели. Серая кошка забралась на дерево, а седой упитанный старик, с красным лицом, стоит под его толстыми ветвями и зовет ее Марусю, проказницу домой.
 Станция метро закрыта. Человек бросился под поезд, пока его не уберут с рельс, по техническим причинам надо пользоваться наземным транспортом. Остановка заполнена народом, автобусов нет. Негодяй, не мог дома повеситься. О чем это я? Господи, когда ты творил людей ты был живой или мертвый?! Кто ты?!
Брахман, который все время спит?!
Аллах, который далеко на двенадцатой сфере?
Ответь мне сейчас!
Немедленно!
Я закричу здесь!
Как дура! На всю остановку!
Во всю глотку!
 Сильно испортив воздух, тарахтя, подъехал автобус. В борьбе молодых я отвоевала свое место в транспорте. С трудом закрылись двери.
За окном бабуля в розовой мохеровой шапке понесла в пластиковой тарелке объедки собакам.