Телефонный звонок

                Телефонный звонок

- Алло, здравствуйте.
- Здравствуйте
- Можно Веронику?
-  К сожалению, ее нет дома.
- Привет, Вик. Я тебя узнал! Как дела?
- Это Викина мама. У нас голоса немного похожи.
- Это я - Юра. Подумать только, три года не звонил, а ты меня уже не узнаешь. Юра  Переверзев. Мебельный мастер.
-  А! Тот самый, который Чудовище! Так бы и говорил, мало ли Юр на свете. Мне совершенно некогда с тобой разговаривать. Спешу.
- Здравствуй, красавица. Как поживаешь?
- Плохо, ужасно, кошмарно, минорно!
- Не может быть. А что так плохо?
-  Хотела доставить тебе несколько приятных минут. Мы оба знаем, что ты звонишь, чтобы, так сказать, сплясать на могилке моих девичьих грез.
- Рад что ты не изменилась, такая же смеющаяся змея.
- А, ты все такой же зануда! Над тобой годы не властны, старина! Жизнь тебя ничему не учит, бедняжка.
- Весна скоро. Тебя вспоминаю.
- Это не ново. Когда вы, родные мои женитесь, всегда меня вспоминаете. Ответ на следующий вопрос: нет и на следующей неделе тоже.
-  Откуда ты знаешь, что я женился? Ничего себе!
- Интуиция, как морщины, с годами только углубляется.
- Вика, умоляю!!! Встретимся, посидим, поговорим. Я так по тебе соскучился!
- Как-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь обязательно встретимся, посидим, поговорим. А теперь извини. Я такая занятая, занятая! Ты меня буквально в дверях поймал, боюсь опоздать. Меня люди ждут! Кстати, как твое здоровье?
- Нормально. С тех пор как... Все тфу-тфу-тфу.
- Значит, не зря четыре с половиной литра крови тебе отдала.
- Неужели я такой вампир?
- Такова твоя природа, дружок.
- Жена мне такого никогда не говорила.
- Скучновато живете. А, впрочем, вам виднее! Так что, пожелай ей от меня здоровья, здоровья и еще раз его же. Мне уже совершенно некогда! Бегу! Пока!  Возвращайся в свой сказочный лес!
- Что я тебе олимпийский мишка что ли?
- Нет. Но посылать человека в склеп, по меньшей мере, невежливо. Всё, бегу. Заболталась совершенно. Береги себя. Веди себя осмотрительно, по утрам не выходи, чтобы на осиновый кол не напороться. Пока.
- Ну, я тебя все же приглашу.
- На станцию переливания крови?
- Куда хочешь. Можно и туда.
- Заболтал ты меня совершенно. Пока, пока.
- До свидания.

  Вероника положила трубку телефона. Помешала ложечкой чай в заварочном чайнике. Достала из посудного шкафа чашку с блюдцем, тарелку - изящный набор из белого костяного фарфора с зеленым растительным орнаментом - классика. Она любила, чтобы все было красиво, никто не понимал ее слабости в повседневной жизни пить чай из чашки стоящей на блюдце, а для нее это была такая же необходимость как для курящего человека сигарета после обеда. Из холодильника достала коробку с пирожными. Переложила парочку на такую же красивую фарфоровую тарелку. Сливочно-клубничные, по краям извивающиеся полоски из взбитых сливок, в середине слой желе и настоящая клубничка, не утратившая своей свежести. Она любила есть пирожные медленно, получая удовольствие от таящего на языке сливочного крема, и смотреть в окно.
    Преимущество жить на высоте птичьего полета – потрясающий вид из окна: здания, разбегающиеся за линию горизонта, верхушки деревьев между ними, как поднимающиеся клубы тумана. Бескрайнее небо. По голубой февральской лазури медленно проплывали белые облака, стайка белых голубей летала вдалеке между двумя высотными домами, долетев до определенной точки становилась серебряной, на долю секунды исчезала, появлялась вновь и летела в обратную сторону.

   В такой же погожий февральский день они с ним и познакомились. Подруга подсунула, как бесприютного котенка. Она по добросердечию не выносила чьего-либо одиночества и неприкаянности. Одна из тех, кто никогда не пройдет мимо живой твари, не оказав посильной помощи. Мяукающий в подворотне сиротливый котенок или скулящий в подъезде, дрожащий щенок, птица с перебитым крылом – все это определялось словом «ужас» и подлежало немедленному усыновлению. Она ехала куда угодно, стучалась во все двери, но одинокое существо находило свой дом.
  И, разумеется, Юра после тяжелой трехлетней борьбы с лейкемией, брошенный женой, уволенный с любимой работы, подлежал усыновлению. Подруга постучалась в дом Вероники...

   Он ей совершенно не понравился. Долговязый, худой, после химиотерапии -  лысый, с плохими зубами. Они были почти ровесники, но он казался на добрых пятнадцать лет старше ее. Она, вежливо отбывая свидание, надеялась, что больше никогда его не увидит. Он после трех лет больниц, однообразных разговоров, узкого круга людей, приходивших в палату, не собирался ее отпускать. Он каждый день мог снова оказаться на больничной койке, спешил жить, спешил вобрать впечатления и запахи нормальной обычной жизни. Она нужна была ему как витамин С больному цингой.
   Она искала чего-то серьезного, настоящего, чтобы на всю жизнь. «Они дожили до глубокой старости, пока смерть не разлучила их в один день».
   Вероника довольно прилично зарабатывала в рекламном агентстве.  Конечно, вокруг нее крутилось множество мужчин, причем мужчин с деньгами, готовыми предоставить ей многие блага жизни. Но ей хотелось чего-то настоящего, светлого, прочного. Белый домик с жасмином у ворот, огород с идеальными грядками капусты и морковки; над очагом котелок, в котором вариться вкуснятина; и дети, бегающие по чистым дощатым полам маленькими ножками в добротных башмачках, и пестрых носочках, связанных Викой. Ее приглашали в Ниццу, на Канары, в Италию, но никто в серьез не приглашал замуж, в маленький белый домик с жасмином, поэтому она и не ехала ни в Ниццу, ни на Канары, ни в Италию.
   И тут появился Юра, пригласил в кафе. «Шоколадница» на Октябрьской: не дорого и кормят хорошо, таких мест в Москве почти не осталось. Большой зал, обитый вишневыми обоями «под бархат», заставлен столами, на четыре – шесть персон, покрытыми белыми скатертями, в грязных разводах. С потолка свешивалась объемная золоченая люстра, на стене репродукция «Шоколадницы» Лиотара. Кафе было переполнено. В углу галдела и усаживалась компания из пятерых немцев и четырех русских дам, за сорок.  Ох уж эта российская сердобольность, немцы могли бы оплатить ресторан и получше. Первым блюдом все заказывали курицу с маринованным виноградом, на второе блинчики с орехами под шоколадным соусом.
  Юра ел блинчики, рассказывал о своей предыдущей работе программиста и периодически делал всасывающие звуки, отзывая из больного зуба попавший туда сладкий соус. Вероника едва удерживала на лице любезную маску заинтересованности. У нее никогда не болели зубы и рассказы о пломбах, дырках и тем более демонстрация зубных недугов наполняли ее отвращением. Бабушка подруги не зря говорила: «Хочешь узнать свое отношение к мужчине, посмотри, как он ест. Рядом есть вы будете всю свою жизнь». С первых минут, Вероника четко определилась, есть всю жизнь с этим мужчиной она не будет. Когда трапеза закончилась, она отработанным жестом взглянула на часы, вздохнула: «Ах, как уже поздно. Мне пора домой, приятно было познакомиться. Аллочке обязательно передам от тебя привет. Спасибо за чудесный вечер». И сделала «солнышко» - так она называла свою самую открытую, сладкую, доброжелательную, любезную, искреннюю, хорошо отработанную улыбку. Она использовала «солнышко» в крайних, самых затруднительных обстоятельствах, когда переговоры заходили в тупик или клиент все никак не мог определиться. Один сотрудник в агентстве сказал, что когда она так улыбается становиться светлее. Юра открыл глаза и рот, одним словом изобразил полное недоумение: «Всего только семь часов» 
- Да. Я и говорю, семь часов, уже поздно.
-  Но ты мне о себе еще ничего не рассказала...
   Действительно, все время встречи они говорили только о нем. Он рассказал свою биографию, не упустив ни одной важной детали. Вероника задавала вопросы и слушала, профессиональная привычка, да и вообще, ей были интересны люди. Их как пишут в глянцевых журналах «непридуманные истории».
   - Да что обо мне рассказывать? Живу себе и живу. Хлеб жую, ну, в общем, ничего особенного. Пойдем.
Юра ртом издавал скрипящие звуки и соображал, что делать.
- А-ыа-аэ-а. А может быть, в кино пойдем?
- Нет, я никак сегодня не могу. Мне, правда-правда, домой надо. Ну, очень домой хочется, понимаешь?
- Просто, даже обидно. Я что такой неинтересный?
- Интересный, интересный. Кто не страдал, тот жизни не знает. Но понимаешь, есть такое слово «дом» и мне в него надо.
- И что ты там будешь делать?
- Постираю кофточку, довяжу носки, просмотрю любимую телепередачу, сделаю маску, подготовлюсь к завтрашним переговорам, приму душ, намажу лицо кремом, надену ночнушку в мелкий синий горошек, обниму плюшевого коричневого мишку, всплакну о своем одиночестве и буду вспоминать, как мы чудесно провели сегодняшний вечер, пока сон не унесет меня в спокойный и сладостный мир грез. В общем, дел – море!
- Можно вместо плюшевого мишки буду я? И кофточку я постираю, нас в армии научили, я хорошо стираю.
- Это исключено. Ты же понимаешь, я не могу доверить свою любимую тонкую блузку грубым армейским рукам.
- Ага! А ведь ты сказала, что будешь смотреть телепередачу? Сказала?! Сказала! Давай, заменим ее на кино.
- Никак нет. Сегодня не могу, в следующий раз.
- Я чувствую, что следующего раза не будет. – Юра посмотрел на Веронику взглядом брошенного щенка. Веронике стало немного не по себе, пришло чувство вины, как будто это она его выбросила.
- Малыш, я же лучше собаки. Пойдем в кино. Я хороший, ты знаешь, какой я талантливый?! И починить могу все что угодно. Тебе надо что-нибудь починить? Телевизор, магнитофон, миксер, радио, пылесос, а еще я умею мебель делать, но об этом я тебе уже говорил.
- Нет, у меня все в порядке. У меня все новое.
- Жаль.
- Хотя я собираюсь шкаф в прихожей поменять. У тебя, сколько стоит шкаф сделать?
- Недорого. А ты пойдешь со мной в кино?
- Куда?

***
 Юра приглашал ее в кино, на прогулки, рассказывал о своей болезни, о тоске по компьютерам, с которыми ему уже не суждено работать, врачи запретили, видели в этом причину заболевания крови. По выходным она готовила для него вкусные обеды, побольше мяса, зелени, фруктов.
  За два месяца, которые они встречались, Юра преобразился.
Он поправился, конечно, пухлостью это еще нельзя было назвать, но болезненная, бросающаяся в глаза, худоба ушла, в глазах появился живой блеск, у него даже начали расти волосы. Он познакомил её со своими родителями и бабушками, которые смотрели на нее как на чудотворицу. Одна из бабушек даже поцеловала ей руку. Вероника постепенно к нему привыкала, радовалась его удачам и медленному, но верному выздоровлению.
   Мечты, о белом домике с жасмином, припорошенные снегом забвения оживали все чаще и чаще. Конечно, он не красив, зато не глуп. Он так часто повторял фразу «к красоте, как и к уродству, быстро привыкаешь, не это главное в жизни», что Вероника начинала верить в это, как в свою собственную идею. И в самом деле, хозяйственный, починить может все что угодно, надежный, чего еще надо?!
  Он делал капитальный ремонт пусть однокомнатной, но современной и своей собственной квартиры. Увы, на созидание шкафа ее мечты у него просто не было времени.
   Чем ближе они становились, тем чаще Вика слышала от него «конструктивные» замечания: «у тебя глаза не такие большие, как хотелось бы; платье перешей, болтается на бедрах; этот шарфик не из натурального шелка и вообще никуда не годиться, я хотел бы, чтобы ты одевалась по-другому, более строго». Сам щеголял в потертых вытянутых на коленях брюках и штопанных, старых носках. «На танцы? Никуда ты сегодня не пойдешь, я хочу к тебе приехать». «Не приехал и на танцы не пошла?! Велика важность - танцы. Не смог я, вот и все. Дела появились, и позвонить неоткуда было».
- Между нами, говоря, зачем ты так часто смеешься. Смех без причины, знаешь ли, признак не лучших качеств.
-  Человек создан для счастья как птица для полета. Горький сказал, между прочим, гений.
- Серьезнее надо быть.
- А, зачем?
- Сама подумай.
     Вероника похудела, у нее начало побаливать сердце и если бы отважилась посмотреть правде в глаза, ей не хотелось встречаться с Юрой. Его тотальная, мертвенная серьезность угнетала ее, оттягивала все жизненные соки.
  Он внушал Вике, что у них будет двое детей, но первенец появиться только через два года, когда последствия химиотерапии уже точно не смогут сказаться на здоровье малыша.
   Вероника смотрела на его рот с плохими желтыми зубами, кривыми как русские заборы, на высокий лоб в пигментных пятнах, выцветшие серые глаза с желтой обводкой вокруг зрачка, руки с шелушащимися ногтями, нескладные, худые, длинные ноги и пыталась представить их будущего младенца. Ничего не получалось. Она пыталась рисовать снова и снова и все никак, это были чужие дети. Он показал ей свои детские фотографии. (У него дома был маленький музей, посвященный самому себе: рисунки, которые рисовал в детстве, поделки среднего и старшего школьного возраста, медали всех спортивных состязаний начиная с детского сада, грамоты и конечно фотографии, бережно, аккуратно наклеенные в альбом, на них был исключительно Юра; родители, сестра, бабушки, встречались редко – как персонажи второго плана, случайно попавшие в кадр.) Для Вики детские фотографии ничего не прояснили, все равно это был совсем чужой мальчик.

***

   К ней на работу, в агентство пришел уверенный в себе молодой человек спортивный, подтянутый, в черном классическом костюме, просто и буднично сказал, что убит депутат Ленько и попросил сообщить все, что она о нем знает. Вике стало дурно.
   Что было рассказывать следователю? Да они были знакомы и довольно давно. Степан Осипович Ленько одно время работал в их агентстве…   
   
 Наверное, он любил меня. Звонил каждый день, предлагал реальные и неосуществимые коммерческие проекты. Мне было двадцать три ему сорок шесть, он был старше меня на целую мою жизнь. Я советовалась с ним по всем мелочам, начиная от цвета губной помады и заканчивая неувязками в отношениях с молодыми людьми. Мне казалось, он знает все на свете: как готовить баранину, на какие театральные постановки лучше сходить, где купить хороший костюм и что на самом деле означает хороший костюм, а не эти ширпотребовские поделки.  Он был ужасный тряпочник и отлично одевался. С ним было весело, интересно, легко, в агентстве нас называли: дядя Степа и малыш, (малышом меня прозвал дядя Степа, хотя я среднего роста, даже, можно сказать, высокая). Изредка, мы вместе ходили по мексиканским ресторанам. Почему-то, они навевала на дядю Степу ностальгию по Кубе, где он когда-то служил офицером ракетных войск. С половины бутылки текилы обязательно всплывала коварная кубиночка, горькая шоколадка, не пожелавшая ехать в СССР и переспавшая с каким-то Хосе. Дядя Степа пить не умел и после трех четвертей бутылки, Хосе неизбежно превращался в Педро. Как только Хосе делался Педро, я понимала, что пора уходить, не дать Педро превратиться в Сервантеса. Потому что после Сервантеса, дядю Степу тянуло подраться. А в России драки не имеют свойства завершаться благополучно.
  Через год работы, он уволился из агентства, решил создать свой бизнес, разбогатеть, во что бы то ни стало. Однажды позвонил и сказал с ударением: «приезжай». Я растерялась и спросила: «зачем?» Я никогда не бывала у него в гостях и вообще его личная жизнь, его доходы были темой закрытой и никогда не обсуждались. Он с нажимом сказал: «Ты не поняла?»  Я чистосердечно ответила: «Нет». «Все ты поняла. Мне ты больше не звони». И положил трубку. С тех пор мы не виделись. Он поставил автоответчик и не поднимал трубку на мои звонки. Через общих знакомых, узнала, что он стал депутатом...
   Казалось бы, какая разница, кто к тебе как относиться, если прямо не вредит. А вот нет. Его тихая безнадежная любовь оказалась необходимой, давала крылья, мешала падать, открывала свет, который дано видеть только у святых или простым влюбленным.

  Со смертью дяди Степы начался кошмар. Он был замешен в какие-то криминальные финансовые операции, остался кому-то много должен. Перед милицией поставили задачу, не столько найти убийц депутата, сколько выйти на след похитителей крупных сумм. Ничего не ведающая Вика стала объектом пристального внимания правоохранительных органов. Ей звонили каждый день, ее вызывали в прокуратуру, из нее пытались вытрясти все связи Ленько. В агентстве решили подстраховаться и уволили Веронику. Возле ее дома постоянно дежурила черная волга с четырьмя сбитыми парнями. Вика начала бояться, мучиться бессонницей; ей казалось, что она сходит с ума, хотелось очнуться от этого бреда. Все потеряло смысл и логику, она не знала в чем виновата и что предпринять, не могла определить, где находиться враг и как с ним бороться. Все было аморфное, неопределенное, ей ничего не говорили, только спрашивали. Она на фоне общей нервозности начала бояться, что кто-то невидимый чего-то испугается и ее убьют. Хотелось очнуться и ощутить реальность, но этот сон и был жизнью. Она позвонила Юре и попросила приехать, ничего не объясняя, просто сказала, что очень нужен. Он приехал, как только смог: через три дня, в субботу. Вымотанная бессонными ночами, ожиданием очередного звонка от очередного следователя, страхами, она бросилась Юре на грудь, усадила на диван, плакала и рассказывала. Солнечные лучи, как в кино, скользили по комнате, пока не исчезли за окном.  Юра слушал внимательно, с грустным сочувствием. Как специалист по технике рассказал, о способах прослушивания и советовал ей успокоиться. В его теплых объятьях она стала увереннее, беспричинный страх отступил, начала шутить над собой. Встали, включили свет. Она приготовила его любимых блинчиков с творогом. Попили чаю. Юра сказал, что ему надо ехать. Одетый, стоя у двери, слегка потупил взор:
- Ах, да и, пожалуйста, не звони мне в ближайшие дни.
- Почему?
- Я, наверное, уеду.
- Куда?
- В Петербург и потом к армейскому дружку в Волгоград давно обещал заскочить.
- Хорошо. Я все понимаю, прощай.
- До свидания.
«Входная дверь захлопнулась за ним со звуком, напоминающим шлепок по голой заднице» - писал Борис Виан, в «Пене дней». Классическая литература дарит нам выражения невероятной точности.

   Вскоре, следователи убедились, что Вероника действительно ничего не знает и помочь ничем не может, больше не беспокоили. Она съездила к морю и решила, что пойдет своим путем, не будет ни от кого зависима. Открыла свое рекламное агентство, работала как каторжная. Одной принимать все решения было трудно, но как говорила бабушка подруги: «Трудно, - значит, труда надо побольше вложить, и все наладиться. Легко станет». И вскоре доходы значительно стали превышать расходы.

За окном плыли облака. Белые голуби летали от одного дома до другого, исчезая на повороте. Вика подлила себе еще чайку. Когда ждешь девочку, так тянет на сладкое. Может быть, взять еще творожного рулета? Нет, не буду. Врач запретила, значит, все. Девочка будет красавица, папка уж больно хорош. Как увидела его белозубую улыбку, голубые глаза, так и поняла, дочка будет красавица. Негодник улетел, как вольный ветер. Где теперь обитает? Кто ветер удержит? Не создана эта тихая семейная жизнь для него. Не поймет он, как это жить долго и счастливо и умереть в один день. Дядя Степа, дядя Степа на кого ты меня оставил? Дров наломал? Как бы славно теперь чаек попивали.

15 апреля 2005г.
Акулова Ольга