След на земле Кн. 2, ч. 2, гл. 29 Марина Сизова

Глава 29.   Марина Сизова.
(сокращенная версия романа)

1
       Проводив мужа на фронт, Марина вдруг отчетливо поняла, кем был для неё Сизов и как сильно ей его не хватало. «Почему я, дура такая, не любила его так, как он того заслуживал? А ведь  я могу больше его не увидеть. На войне гибнут тысячи людей, а немец все продолжает наступать». Слезы сами собой навернулись на глаза и всю дорогу от пристани до дома, где они жили с Иваном, она проплакала. Только у дома взяла себя в руки. Ей не хотелось выглядеть перед соседкой, у которой оставила ребенка, распухшей от слез.
       - Ну, проводила ненаглядного? – соседка, однако заметила её покрасневшие глаза, но не смутилась. Месяц назад сама проводила мужа на войну и наплакалась вдоволь.
       - Проводила, - с горечью сказала Марина, и слезы снова навернулись на глаза. – Даже не представляю, как теперь буду жить без него с грудным ребенком на руках.
       - За это можешь не беспокоиться. Не одна ты, у кого мужья на фронт уехали. Мы командирские жены должны быть готовы ко всему. Ничего, подруга, будем жить, и ждать возвращения наших мужей с победой. Нас много и вместе мы справимся, будем помогать. А война к весне, думаю, закончится. Армия у нас сильная, хорошо подготовленная. Так что скоро наши мужья будут с нами.
        Марина еще раз всхлипнула и снова взяла себя в руки.
       - А вдруг и здесь у нас начнется? Что, если японцы на нас нападут? Они же союзники Германии.
       - Ну, да союзники. Но голова то своя на плечах. Мы уже дважды их наказали.
       - Кто знает? Тогда они были сами по себе, а теперь… дождутся, когда наши войска все на Запад уедут и нападут. Они народ воинственный, - сомневалась Марина.
       - Наше правительство не дурное, чтобы все войска на Запад отправлять. Здесь вон ещё сколько осталось. Так что, нас есть кому защитить, - сказала Глаша уверено.
       - Ты храбрая, Глаша, а я вот трусиха. Думаю, лучше будет на материк перебраться, все же большая земля. Да и родители ждут не дождутся внука увидеть.
       - Ну, что же, твое право. Только до начала навигации в будущем году об этом можешь не думать. Ну, а там видно будет. Может, ещё передумаешь.
       - Конечно, время покажет, но сама-то ты не думала о том, чтобы уехать?
       - Ну, что ты? Во-первых, я коренная камчадалка, выросла здесь, и на материке  у меня никого нет. А, во-вторых, я обещала мужу, что буду встречать его на пороге нашего дома. Поклялась ему в этом, - ответила Глаша.
       - А если война затянется? Я вот не уверена, что немцы, захватившие почти всю Европу и так много нашей территории, быстро отступят. А значит, весной война вряд ли закончится.
       - Зря сомневаешься, Марина. Как только наши мужики дадут им пинка, рванут в свою Германию в пять раз быстрее, чем шли сюда. Так что, не теряй уверенности.
       - Твоими бы устами, да мёд пить, - улыбнулась Марина. Ей нравились уверенные люди.
       - Мёда, может, не напьюсь, но носа вешать не собираюсь. И тебе не советую. Нас таких, как ты в гарнизоне больше двух десятков. Будем держаться вместе – не пропадем. Да, что мы все толчемся на пороге. Проходи и раздевайся, - радушно пригласила её в квартиру хозяйка. - Твой малыш еще спит. А мы с тобой обедать будем. Я щей свежих камчатских наварила. А захочешь, можешь и на ночь остаться. Кровать свободная есть.
       - Спасибо, Глаша. От угощения не откажусь, а ночевать пойду домой. Там ещё запах Ивана не выветрился, хочется быть с ним.
       В свою квартиру Марина вернулась под вечер. Обошла все комнаты, внимательно разглядывая все и вспоминая, как они с Иваном обживали эту новую трехкомнатную квартиру. Решила, что две комнаты придется закрыть наглухо. Ей с малышом и одной комнаты будет достаточно, зато можно будет сэкономить на угле. Так топлива на всю зиму точно хватит.
       Принесла дров, ведро угля и стала растапливать самостоятельно большую печь. Ей раньше самой не приходилось этим заниматься, но она наблюдала, как это делал Иван. У неё сначала не получалось, хотя заслонку дымохода открыла и тяга была хорошей, но потом дрова разгорелись и она подкинула угля. Через двадцать минут в комнате заметно потеплело. А когда стало совсем тепло, нагрела воды и стала купать сынишку. До этого дня она купала Егорку вместе с мужем. Он щупал воду и командовал сделать её холоднее или горячее. Теперь ей приходилось делать это самой. Сынишка не капризничал, значит, она делала всё правильно. Улыбнулась, вспомнив слова Ивана: «Человек может делать абсолютно все, что делают другие. Только не так быстро, и не так качественно, если он делает это впервые». Слова были правильными. Еще он говорил: «нельзя бояться, что получится не так, как надо, потому что именно страх мешает делать правильно».
       Перед сном принялась кормить ребенка грудью. Задремала. Ей привиделся Сизов. Серьезный, подтянутый, уверенный в себе. Он что-то говорил ей, но она не слышала. Но во сне почувствовала, что чего-то роняет. Открыв глаза, увидела, что дитя выскальзывает у неё из рук. Испугалась, но успела подхватить и прижать к себе. «Слава Богу!»
       Уложив ребенка в кроватку, легла сама. Мысли о муже не покидали её. Она думала о том, что он сейчас может делать? Где он сейчас находится? Сколько потребуется времени, чтобы добраться до фронта? Стала прикидывать, сравнивая с поездкой из дома,  после свадьбы, от станции Ртищево до Хабаровска. Потом ещё, сколько добирались из Хабаровска до Камчатки. По её расчетам получилось, что до Москвы Иван доберется где-то в середине ноября. Значит, до этого времени опасаться за его жизнь не стоит. Значит, можно спать спокойно.
       Потом мысли перескочили на родителей, к которым собиралась приехать. Чем они сейчас могут заниматься? Ну, отец, понятно, наверняка занят бухгалтерией. Он и в мирное то время приходил из правления по темному, а сейчас тем более утопает в работе. А мать, чем занята? Неужели лежит на диване и читает? Интересно, а как бы я жила там, если бы не уехала с Сизовым? Вспомнила тот вечер, когда перед приходом сватов решала сбежать с Егором. Значит, сейчас бы жила в Понырке, куда его посылали учительствовать, в избе при огороде и свинарнике. Его сейчас бы тоже призвали на фронт, а она с малым дитём осталась его ждать и гадать, когда все кончится.
       Подумала о Егоре, своем бывшем возлюбленном. Из письма родителей она знала, что после исчезновения, которое все считали сведением  счетов с жизнью, он объявился живым в Сталинграде, да ещё то ли начальником, то ли корреспондентом какой-то газеты. Но потом опять перестал писать и к нему даже отец поехал в Сталинград на поиски. Ну, а теперь война, тем более может сгинуть совсем. Но все же о Егоре думала с теплом. Ведь долго его любила, даже сынишку уговорила назвать его именем. В отличие от спокойного, сдержанного, скучного Ивана, Никишин был живым, беспокойным, горячим, интересным.
       «Но теперь-то я люблю только Ивана и буду ждать только его. И он меня любит. Ради меня готов на все. Хоть бы он вернулся ко мне таким же, как был прежде», - с этим желанием Марина и уснула.

2
       Зима на Камчатке была, как обычно, суровой, сложной и тяжелой для жителей Петропавловска. Но прошла все-таки без особых происшествий и приключений. Главное, что японцы сидели на своих островах смирно и не угрожали нападением.
       4 апреля 1942 года, в канун празднования Пасхи, Марина, наконец, получила от мужа письмо. Была очень рада. Из письма узнала, что её Иван в первый же день на фронте под Москвой был тяжело ранен. Но теперь все позади, он поправился и вернулся в строй. Его даже назначили командиром батальона и присвоили звание капитана. Марина была довольна, ведь командир батальона – большая должность. Она не сомневалась, что Иван с ней справится. «Он трудяга. Он и с полком справится, - считала она. – Хорошо бы с войны полковником вернулся, тогда ещё лучше зажили бы. Интересно, как он отметил там повышение в должности и в звании? Сегодня же напишу ему письмо и потребую отчета об этом. А, может, и мне отметить это событие? Позову товарок, посидим, пообедаем,  выпьем, хорошо проведем время. Водка, хоть и дорогая, но с трех-четырех бутылок не обеднею».
       Еще Сизов писал, что очень любит её и сынишку и ждет не дождется встречи с ними. Просил, чтобы Марина не вздумала ехать к родителям в деревню без него, опасаясь за них. Конечно, немцев от Москвы отогнали, но те продолжают двигаться к Волге, того и гляди могут и Саратовскую область захватить. Ни к чему рисковать, особенно жизнью сына.
       «Господи, да какой риск. Пока мы доберемся до дома в деревне, будет уже лето, хорошо бы застать клубнику. К этому времени немца уже в Союзе не останется. Раз под Москвой побили, значит уже и дальше бить будут. Война закончится, Ивану ближе будет до нас добираться, а там уж, если потребуется, и его не переведут служить в Москву, поедем вместе, куда пошлют. А за это время я хоть успею с родителями повидаться, да и Егорушке нужно к бабке с дедом привыкнуть, - рассуждала Марина, тяготившаяся одиночеством и скучавшая по своим родителям. – Так Ивану и напишу, что Егорка уже подрос, уже начал сам ходить и даже первое слово сказал и, кстати, «папа», а не «мама». И грудь уже не просит, так что, с ним уже вполне можно ехать. А в деревне и овощи, и фрукты, и молоко свои натуральные, ему только на пользу пойдут. К встрече с отцом подрастет ещё больше. На молоке дети хорошо и быстро растут. Да, я уже приготовилась ехать, кое что из мебели продала, вещи необходимые сложила. Так что, первым же рейсом с началом навигации мы обязательно поедем».
       Ответное письмо Марина решила написать мужу позже. Его письмо пока спрятала в сумочку, чтобы потом прочитать его подружкам, а сама пустилась готовиться к встрече с ними, к приготовлению обеда. «Возможно, эта встреча станет прощальной перед её отъездом. Не собирать же всех ещё раз. Там уж деньги на дорогу понадобятся», - решила она, заодно прикидывая, сколько подружек позвать к столу. Решила собрать только жен офицеров, чтобы не обижать солдаток карьерным ростом своего Ивана.
       День был пригожим, теплым. Пошла на рынок с ребенком. Там, несмотря на войну, было много разнообразных продуктов, особенно, рыбных. Накупила копченого балыка пару килограммов, столько же креветок, три крупных краба, килограмм красной икры, купила зелени, яиц, сладостей и, конечно, водки с пивом. С трудом все это притащила домой и принялась за готовку. К вечеру стол был готов к приему гостей. Оценив его, Марина осталась довольна. Никто в неё камнем не бросит, не обвинит в скупости.
       Подружкам стол тоже понравился. Их собралась целая дюжина. Все нахваливали хозяйку и сожалели, что их дорогая подружка собралась их покинуть. Но отговаривать не стали. Во-первых, почти все её недолюбливали, считая ленивой, неприспособленной и не готовой к дружбе и взаимовыручке. А, во-вторых…, кто знает, как все повернется. Сейчас её отговоришь, убедишь остаться, а завтра вдруг нападут японцы. Потом проклинать будет. «Так что, пусть едет, коль решила. Тогда, если что, и пенять ей будет не на кого». С проводами обещали помочь. Всё-таки не с пустыми руками на большую землю едет. Кроме ребенка на руках ещё три чемодана вещей.
       Долгожданный день отъезда с Камчатки, наконец, наступил. Солдаты бывшей третьей роты мужа пришли помочь переправить вещи на пристань. Пришли и подружки. Все желали Марине добраться до родителей без приключений и сообщить им, когда доберется до места. Надеялись и желали этого Марине, чтобы вместе с мужем вернулись снова на Камчатку после победного окончания войны.
       Стоя на палубе парохода, когда он дал последний гудок, Марина замахала подругам и закричала: «Спасибо, девочки, что вы для меня сделали. Я вас очень люблю, и всегда буду вспоминать. Пишите мне». В этот момент она была искренна и чувствовала, что теряет с ними что-то дорогое и важное из своей жизни. Слезы навернулись на глаза, и она уже в полголоса больше для себя, чем для других, произнесла: «Прощай, Камчатка! Здесь я была счастлива. Здесь я, наконец, обрела любовь к мужу и здесь родила от него сына. Даст Бог, ещё раз вернуться сюда, буду только рада».   

3
       Нелегко далась Марине первая часть пути на родную землю. В это время года, хотя навигация и открывается, Тихий океан ещё неспокоен. Через несколько часов после того, как пароход вышел в море, начался шторм. Может для бывалых моряков это были просто высокие волны, но для Марины и её сына, да и десятков пассажиров, это был настоящий шторм. Пароход поднимало и бросало на волнах, как игрушку. Выйти на палубу было невозможно, так как ураганный ветер и волны могли смыть человека в пучину. В трюмах тоже было трудно держаться, а Марине приходилось ещё и держать при себе ребенка, чтобы он не упал и не убился. Многие пассажиры, как и она ощутили на себе приступы морской болезни, отчего выворачивало внутренности и мозги становились набекрень. Это была пытка. И хотя шторм вскоре утих, но качка и морская болезнь остались. Марина десять раз пожалела, что пустилась в плавание первым рейсом и в это время. Если бы поехала следующим, через две недели, то море, по словам коренных Камчадалов, было бы спокойнее. Но ей так хотелось успеть к созреванию клубники в родительском саду, что она не послушала доброго совета.
       Во Владивосток Марина прибыла больной и разбитой. У неё не было сил двигаться дальше, но и оставаться на месте она не могла. На то, чтобы прийти в себя ей понадобилась целая неделя. Все это время ей пришлось решать и другую проблему, добыть билет на поезд. Поезда выделялись в основном для отправки на Запад военных, а для гражданского населения билетов в отличие от желающих уехать было очень мало. Были, как выяснилось, ещё почтовые поезда, уходящие вглубь России, но и на них, как оказалось, нужно было множество различных разрешений и справок. Для получения этих справок, подтверждающих её личность, пришлось обращаться в военную комендатуру и ждать, когда там все выяснят и подтвердят. Наконец, во всем разобрались и даже помогли достать билет в мягкий вагон, но только до Хабаровска. Там ей предстояло снова решать проблему переезда в Саратовскую область, до которой было не меньше десяти тысяч километров. «Господи! Когда же я доберусь до родителей?» - с грустью спрашивала себя Марина. 
       В Хабаровске она оказалась только в конце июня. О том, чтобы успеть добраться к клубнике, речи быть не могло. Хорошо бы теперь успеть до осени. В Хабаровске ей снова пришлось помыкаться. Но в Волочаевском военном городке по-прежнему оставалась работать жена бывшего командира полка Марфа Алексеевна Колосова. Её авторитет и связи помогли бывшей участнице художественной самодеятельности, жене лейтенанта Сизова, во-первых, устроиться в гарнизонном общежитии, а во-вторых, добыть через военного коменданта билет на поезд, идущий на Москву. На все это потребовалось тоже довольно много времени, около месяца. Поэтому, только в конце июля Марина с ребенком ночным почтовым поездом смогла выехать из Хабаровска в сторону дома. Была ли она рада этому?
       Она с ужасом представляла, сколько пересадок её ожидает на этом самом длинном отрезке пути, сколько мучений достанется ей и полуторагодовалому малышу в дороге. С дрожью в сердце думала о предстоящих ночлежках на прокуренных, пропахших дымом поездов и хлорки вокзалах, замусоренных окурками и прочей нечистью, залов ожиданий; постоянную толкотню у касс среди сотен таких же страждущих и замученных судьбой, матерящихся и недовольных людей. Сейчас она мечтала добраться живой и здоровой до конечного пункта, сохранить ребенка, который начал хандрить и капризничать, а ещё залезть в жарконатопленную баню и растаять в ней до эфирной легкости, смыв килограммы грязи, усталости и тяжести переезда.
       «Как был прав её Сизов, настаивавший на том, чтобы она не пускалась в это путешествие одна с ребенком, - ругала себя отчаявшаяся Марина. - Бедный малыш начал чахнуть в этой антисанитарии».
       Под Новосибирском Марина была вынуждена сойти с очередного поезда. Малышу стало совсем плохо. Он температурил, покрылся пятнами, почти ничего не ел, а если ел, то поносил, что пугало мать и создавало неудобство другим пассажирам. Её с Егоркой положили в больницу, но, несмотря на принятое лечение улучшения не наступало. Нужны были особенные лекарства, которых в больнице не оказалось. А где могла раздобыть его Марина в чужом городе, никого не зная? Чтобы медики добыли необходимую микстуру, она обещала отдать все, что у неё было с собой: деньги, драгоценности и вещи.
       Чуда не произошло. Её ребенок умер, опустошив её полностью. Он забрал с собою все её чувства и эмоции, оставив глубокую тоску и безразличие. Марина заболела сама и едва не ушла за сыном. Однако ей умереть не дали, но подлечив и поставив на ноги, помогли посадить на поезд в сторону Москвы. Она еще долго добиралась до Красавских Двориков без сына, без денег, без вещей, без здоровья.
       Марина ступила на порог родительского дома только в январе 1943 года больной и беспомощной. Николаю Николаевичу и Татьяне Васильевне потребовалось немало усилий  и времени, чтобы вернуть дочь к жизни.       Постепенно болезнь отступила. Родительский уход и молодой организм взяли верх. Постепенно в душу вернулись ощущения и эмоции. Весной, когда под окном распустилась сирень, когда запели жизнеутверждающие песни соловьи, Марина встала на ноги. Деревню и её жителей она увидела в напряженном труде. Ранним утром все, включая стариков и малых детей, уходили в поле. Деревня вымирала. А поздним вечером деревня на короткое время возрождалась. Люди возвращались с работ и на улицах даже слышались веселые голоса.
       Работала в колхозе даже мать Марины, потомственная дворянка, которая считала позорным любой физический труд. Но с войной наступило другое время, когда нельзя сидеть, сложа руки и пользоваться плодами чужого труда. В это время все работали на Армию, на Родину, на Победу.
       Придя в себя и окрепнув, Марина тоже пошла в правление колхоза.
Фрол Петрович Жижин встретил её с распростертыми объятьями. У него на счету был каждый человек, способный работать.
       - Очень кстати пришли, Марина Николаевна.
       - Пришла, чтобы внести свой вклад в общее дело, в победу над фашистами, - сказала Марина, проглотив ком в горле. 
       - Молодец. Нам руки нужны. Особенно сеяльщицы. Время уходит, а мы половину посевного клина только обработали. Силенок тебе должно хватить, - Фрол окинул взглядом осунувшуюся фигуру молодой женщины.
       - Сеяльщицы? – переспросила удивленно Марина. – Я в своей жизни сеялки только издали видела и даже не представляю, что нужно делать. Но я не против.
       - Ничего: подскажем, научим, - пообещал председатель. – Человеку важно захотеть. Если захочет, то все сможет, всему научится. Может даже горы свернуть. Так что, иди переодевайся и я отвезу тебя в поле.
       Марина развела руками. В сеяльщицы, так в сеяльщицы. Слова Жижина напомнили ей слова мужа о том, что человек может делать все. «Нет, не все, - возразила мысленно Марина, - не может спасти умирающего ребенка, как бы сильно этого ни хотел». Она кивнула и пошла готовиться к полевым работам.
Сеяльщицы из Марины не получилось. Нельзя ей было отказать в старании, но сноровки ей сильно недоставало. Любой мальчишка-школьник был более приспособлен к этой работе, чем она. Бригадир полеводов попросил Фрола перевести её на более женскую работу. Марина не возражала. Ей и самой было неудобно, что не справлялась с работой.
       - Хорошо, - уступил председатель. – Переведу тебя на ферму в телятницы. Телята, что малые дети, любят сиську и ласку. Им бы только сосать сытное пойло.
       Но и телятницы из Марины, тоже не получилось. Не совсем просто приготовить пойло для нескольких десятков телят и проследить, чтобы каждому досталась нужная порция. А потом ещё этот навоз…. Он преследовал её всюду. Её тошнило от его вони. Ей казалось, что она пропиталась насквозь этой гадостью. «Если вдруг вернется Иван, он же сразу откажется от такой вонючки». Кроме того нечистоты фермы напоминали кошмар  дороги и мучительного переезда, закончившегося трагедией.
       Мало было проку от Марины и на других колхозных работах. И уж тысячу раз она пожалела, что уехала с Камчатки. Уехала за родительским теплом, от одиночества и тоски, а потеряла в сто раз больше, чем приобрела. Да ничего она не приобрела, кроме тяжелого деревенского труда. Она-то думала, что будет жить хотя бы так, как было до её замужества, а попала совсем в другие условия.
       От Ивана тоже не было никаких вестей. Кто-то в деревне периодически получал письма с фронта или похоронки, а ей не приходило ничего. «Где же её муж, почему не пишет? Он же знает её адрес в деревне, а о том, что она поехала к родителям отправила ему письмо ещё из Владивостока. Может он погиб, а похоронку послали на Камчатский адрес? – эти мысли постоянно донимали ещё молодое женское сердце. – Что же мне делать? Как жить дальше? Ждать? Или уехать отсюда, с этой каторги?»
       Пока она ничего решить не могла и работала там, куда её посылали, переходя с места на место.

(полную версию романа можно прочитать в книге)