Уроды

Меня всегда передергивало изнутри, когда я вспоминал ее улыбку. Этот подбородок, скулы, линии губ. У нее было по-настоящему лошадиное лицо. Огромные зубы. Мощная челюсть. Казалось, что ее тоже надо кормить, широко раскрывая ладонь, иначе можно было остаться без пальцев. На мужском лице это еще терпимо, но на женском – отвратительно. И ее можно было бы простить, если бы главным ее грехом была эта челюсть. Но нет. Это была только маленькая часть ее коллекции вместе с тупостью, безграмотностью, полнотой. Чтобы уравновесить все эти недуги она должна быть очень хорошим человеком, очень добрым, не знаю, заботливым. Иначе я просто не представляю, чем она может привлечь к себе мужчин. А зная ее родителей, которые высший смысл женского существования видят в замужестве и беременностях – привлекать мужчин, хотя бы какого-нибудь одного, ей надо.

Прошлым летом мы случайно увиделись на озере. Ну как случайно. Мои родители много лет дружили с ее родителями, и они позвали нас на природу. Я не очень хотел, но меня буквально вынудили прервать мой алкогольный марафон на летних каникулах. Отец не позволил взять с собой даже пиво.

Таким образом я остался в компании с Машей и ее младшей сестрой Катей. Между двух огней. С родителями не интересно. С сестрами тем более. Хотя Маша и была мне почти ровесницей. Тем летом ей было 17, мне 19. Я купался в озере и курил. Пару раз сыграл с девушками в карты, невольно обращая внимание на их небритые ноги, господи. Я думал, что после такого приличная женщина обязана себя убить, но нет.
В августе я улетел обратно в Москву и уже там Маша начала атаковать мои соцсети. Я ей даже отвечал, иногда. Они присылала истории из своей жизни. Когда она писала не простыми фразами типа «как дела? Что делаешь? У меня все нормально», а сложными предложениями, которые переплетались в одной истории с каким-то смыслом, мне приходилось перечитывать это 2-3 раза, чтобы понять. Из-за беднейшего лексикона, кучи ошибок и, не знаю даже, чего еще это была сложная задача. Сложнее, чем прокурору иной раз разбирать протоколы. К слову о судах, многие гопари, которых допрашивали на заседаниях, говорили с большим чувством внутренней логики. Я заметил это, когда мы с одногруппниками сидели на слушаниях по делу о грабеже, и в этот же момент Маша прислала мне огромную историю, как ее обманул друг. Гопарь говорил, как его подставил подельник. То есть в сущности, одно и тоже. Гопарю я поверил больше, там я хотя бы понял суть, в отличие от писем Маши.
Со временем даже жалости к убогим уже не хватало, чтобы отвечать на сообщения, и я начал ее игнорировать. Она писала «привет». Ждала несколько часов, после чего присылала смайлик. Если и после этого я не отвечал, она спрашивала «ты, наверно, на работе?», если я и дальше продолжал молчать, то она присылала уже 3 смайлика. Потом присылала видео или песню, и писала, мол, тебе должно понравится. Какого хера мне это должно понравится? Какие-то танцы инвалидов, видосы с какими-то танцующими мудаками. Почему?

Вот почему ей нравятся танцы, это я мог объяснить. Это было понятно. Мои родители дружили с Дроздовыми еще до моего рождения, и часто бывали в гостях друг у друга. Конечно, ходить в гости к прокурору города и старшему инженеру промышленной безопасности металлургического завода приятнее, чем к семье отставного капитана, но это мне так кажется, отцы же наши дружили еще с армии и, наверно, об этом и не думали. Однажды мы пришли к ним в гости. Мне тогда было лет 16. Все сидели за столом, ели, смотрели телек и тут Олег, дядя Олег, как я его называл, крикнул в сторону детской комнаты:

- Маша, а ну иди сюда, потанцуй!, - а потом добавил уже для сидящих за столом, - она тут просилась на танцы. Ну мы ее отдали. Какие-то там современные танцы. Не знаю, дрыганье какое-то, по-моему.

Маша прибежала и встала перед столом. Она уже в 14 лет была здоровой, широкой девушкой с лошадиной улыбкой. И торчавшее из-под обтягивающей футболки пузо выглядело не сексуально, а как-то комично-отвратно. Ростом она была под метр семьдесят пят, а весила килограмм восемьдесят.

- Ну давай, станцуй, чему тебя там учат. – сказал дядя Олег. Маша включила на телефоне музыку и начала дрыгать руками отвратительно улыбаясь. Но, и это важно, она выглядела счастливой. Закончив, ее сестренка не выдержала и начала в голос смеяться, ей тогда было лет 9. Остальные тоже заулыбались. Моя мама сказала:

- Молодец Маша, красиво! Как называется танец? – мама всегда была очень доброй и, жалостливой, что-ли. Долгое время она всерьез увлекалась педагогикой.

- Это тектоник! – ответила Маша.

- Современные танцы?

- Да, они сейчас модные, - Маша сияла как-никогда.

- Ну все-все, беги в комнату, - сказала мама Маши, тетя Лена.
Как только Маша скрылась за дверью ее отец выругался и сказал:

- Ну че это, блин, за танцы? Ну порнуха какая-то! Дрыганья и конвульсии! Надо ее забрать оттуда. Пусть чем-то нормальным займется! Со своими танцами всю учебу загадила уже.

- Ну зачем так, ребенку же надо чем-нибудь заниматься, - возразила моя мама.

- Ну не херней же такой! Нормальным чем-нибудь! Че она потом с этим своим техтоником делать будет? Я понимаю, кулинарные курсы. Еще куда ни шло. А танцы эти. Она мне в интернете показывала танцульки, мальчики там какие-то, на пидоров, извините, похожие!

Мой отец тихо засмеялся прикрыв лицо рукой. А мне уже тогда показалось, что с таким подходом заботливые родители девочку изуродуют.

В общем, потом отец свое слово сдержал. Из танцев Машу забрали не смотря на ее протесты. Отдали в пение. История повторилась. Отец властно вызвал ее продемонстрировать умение. Маша пела. Отец подумал, послушал и решил, что и это тоже «какая-то херня, где мальчики, извините, похожи на пидоров». С пения Машу тоже забрали.

Про самого дядю Олега я знал не много. Знал, что он отставной капитан, что учился в каком-то высшем военно-командном училище. Со слов отца, и то мельком, помню, что в это училище его заставил поступить отец, тоже военный. Тот хотел создать династию Дроздовых-военных, и не на шутку расстроился, когда у него родились две внучки. В девяностых годах Олег подвел отца и вышел в отставку. Оправдывался он тем, что был готов служить советскому союзу, а вот Ельцину служить – не готов.  Перед ним встал выбор между ЧОПом и милицией. Он пошел в охрану, но успехов там особых не достиг. Сидеть за столом с ним было скучно, всегда скучно. Не знаю, что в нем находил отец, может быть осколки воспоминаний о былом, толику ностальгии. Это у Олега получалось прекрасно – вспоминать было, и проклинать настоящее. Ругать Горбачева. Этим он не выделялся из армии советских граждан России. Мне он всегда казался человеком глубоко несчастным. Некрасивая жена. Некрасивые дети. Властный отец, которого он когда-то побороть не смог. Понятно, что в компаниях Олег никогда не говорил, что не хотел быть военным, наоборот, часто начинал с фразы «Я, как человек в первую очередь военный», после которой шли нападки на все гражданское. Но мне казалось, что он таким образом уводит себя, свои мысли в сторону от болезненного понимая ошибочного выбора. Он мог бы не быть военным, но вот признаваться себе в этом не хотел. Тем хуже, что виновного в этой своей неудаче он не знать не мог. Фотография Олега в обнимку с человеком в полковничьих погонах стояла у него на шкафу. В назидание. Чтобы Олег не забывал, кто он такой, чей он, в конце концов, сын.

Двадцать седьмого декабря, за день до моего вылета из Москвы, я говорил по телефону с мамой. Про новый год, про подарки отцу, про планы.

- Мы решили в этот раз отметить не в кафе, а дома. Ты как на это смотришь?

- Почему нет. А как встретим пойдем куда-нибудь?

- Еще не знаю. Нас в гости позвали Дроздовы, но мы решили, что лучше у нас собраться, чем у них. Там посмотрим. Можно будет сыграть во что-нибудь. У нас же очень много настольных игр. Можно в твою любимую мафию.

- Дроздовы? Всем составом? – я даже удивился.

- Ну конечно, нельзя же половину семьи пригласить, а половину – нет, - мама засмеялась.

- Ну да.

В самолете, все два с половиной часа, я вспоминал всю историю этой неказистой Маши. У меня всегда были хорошие отношения с мамой и многим с ней делился. Так, рассказывал я и о Маше, которая донимала меня с самого момента нашей летней встречи.

- Максим, ей просто одиноко. Она хочет завести друзей. Ну и ты ей понравился. Не будь таким жестоким, я не думаю, что она страдает от избытка мужского внимания. Тебя же никто ни к чему не обязывает. Пообщайся с ней. Расскажи про учебу свою. Это же интересно. Она никогда в судах не была, я в этом уверена. Это нам ты можешь не рассказывать про учебу. После рассказов отца, мне кажется, я сама могу выступить в роли прокурора. А она ничего этого не знает, для нее это – совсем другой мир.

- Ну что мне ей, уголовно-процессуальный кодекс рассказывать?

- Ну зачем, Максим. На общие темы поговорите.  Она, на самом деле, не плохая девочка. Да, не очень умная. Да, плохо пишет, но с русским языком у нее всегда были проблемы.

- Ну не такие же! Это не просто проблемы, это катастрофа. Так нельзя.
- Я тебя прошу, ей только не высказывай. Или наоборот, подтяни ее. Тебе же не сложно. Ты же умный мальчик…

- Мам, то есть мне с ней из жалости общаться?

- Ну почему из жалости.

- Ты сама так все описываешь, что выходит, будто из жалости.
 
- Нет, не совсем.

-Ладно, проехали.

Я никогда бы и не стал спорить, что она хорошая девочка. Наверняка, хорошая. Желала мне доброго утра и спокойной ночи. С горем пополам рассказывала о своих впечатлениях от красоты природы, рассказывала про свою черепашку. В свои восемнадцать я думал о другом, и говорил совсем о другом. Одно время я думал, что Маша, вероятно, страдает умственной отсталостью, но мама меня заверила, что это не так. Маша просто милый ребенок, но по развитию ей лет 12-14. Хотя, ее сестра, Катя, может и обгоняет ее. По крайней мере в школе дела у нее обстоят лучше, и родители не сильно противятся ее кружкам и секциям. И это, кстати, отдельная история.

Катя у Дроздовых получилась удачнее, чем Маша. Лошадиную челюсть от мамы она не унаследовала. Была посмышлёней старшей сестры.  Никто не накладывал вето на ее самодеятельность. Когда Маша рвалась в секции, ее, после демонстрации полученных умений отцу, и его в этом разочарования, оттуда забирали. Репетиторов ей не нанимали, все говорили, что извините, денег нет, давай-ка, Маша, сама. Я думаю, на самом деле родители поставили на ней крест. Насколько мне было известно,  они никогда не рассчитывали, что она поступит в вуз. 9 класс был для нее потолком. Дальше только колледж, замужество, дети, скучная и унылая жизнь. А вот с сестрой все было не так. На ее развитие деньги нашлись. С другой стороны, вот как раз Кате все эти кружки и секции нужны не были. В ее жизни слишком рано появился интернет, смартфоны, фронтальная камера и инстаграмм. Катя была похитрее сестры. Умела, когда нужно, делать жалобное лицо. Списывать домашку, пользоваться ГДЗ, выманивать себе карманные деньги. Распиливать выданные ей на канцтовары. Кадровый резерв «Единой России» и просто умница. Самое страшное в этом, что и дядя Олег и тетя Лена любили Катю явно больше, чем ее неудачную версию. Более того, они этого не скрывали.

В самолете я, вспоминая все эти истории, задумался и о милосердии, и о сострадании. Но все равно во мне осталась стойкая уверенность, что если я буду общаться с Машей мило и спокойно, то это будет не какая-нибудь доброжелательность, не милосердие, а просто жалость, если даже не презрение. Но я решил, что раз в году, всего раз, я смогу вести себя с ней учтиво, несмотря на какое-то почти инстинктивное отвращение.

Дроздовы пришли к нам вечером 31 декабря. Я всегда удивлялся  тому контрасту, который был между нашими семьями. Мой отец, в брюках, рубашке и пуловере. Я в джинсах, рубашке и свитере. Мама в вечернем платье. Дядя Олег в джинсах и какой-то кофте. Лена в вульгарной блузке. И дочери. Боже мой, Маша превзошла себя. Накрашенная донельзя. С дурацкой косой, в платье. Я, вспоминая лето, все норовил посмотреть, побрила ли ноги в этот раз. В этот раз да. Повзрослела. Или просто летом не ожидала кого-то кроме родителей.

Отец сразу пошел с дядей Олегом вспоминать армию. Лена с матерью накрывали на стол и болтали о чем-то женском. На мне остались две сестры. Я выдохнул, сел на диван перед столом и приготовился к разговору. Маша прижалась ко мне. По телевизору показывали какую-то предновогоднюю глупость.

- Как дела? – я приготовился и начал.

- Все хорошо. Потихоньку готовлюсь к сессии. А у тебя?

- Тоже. Учеба интересная. Ходили с друзьями гуляли. В кино ходили. Понравилось…

- Понятно. – слушать ее мне не хотелось и я рассказывал про суды и перипетии уголовного права, про присяжных и следователей. Она слушала и улыбалась, но, кажется, ни черта не понимала. Ее сестра в это время увлеченно сидела в телефоне.
Когда мы уже сели за стол, посмотрели на Путина и распили Абрау-Дюрсо разговоры от армии перешли на самые разные темы. Тетя Лена спросила у меня:

- После учебы кем работать собираешься?

- Адвокатом, на зло отцу, - сказал я улыбаясь и получил доброжелательный подзатыльник.

И подумал, что Маше тоже нужно было просто пойти наперекор Олегу. Продолжать танцевать. Продолжать петь. Взяться за ум. Хотя она бы не смогла. Не такой она человек. Но это в первую очередь ее вина. А теперь. После девятого класса она хотела поступать на парикмахера, но отец настоял, чтобы она поступила на воспитателя детского сада. Парикмахер, по его мнению, унизительная профессия. По мнению человека, женатого на продавщице. Отучись она на парикмахера, может была бы счастлива. Хотя она говорит, что ей нравится быть воспитателем, но я думаю, что она просто заставляет себя в это поверить. Слабохарактерная. Амеба. Потом отучится. Выйдет за муж за какого-нибудь 30-летнего Ивана-дурака с завода, который возьмет ее потому, что она готовит, заботится и дает. Больше с нее взять нечего, а ему ничего и не нужно. Рабочего парня батя одобрит. Он хотя бы не похож, извините, на пидора. А в детском саду Машенька начнет вымещать затаенную на отца злобу на детях. Сначала будет повышать голос, потом покрикивать, потом орать. Потом играть в этакого Муссолини в масштабах детского сада. И породит целое поколение таких же забитых уродцев. И из своих детей тоже. А они еще одно поколение, а те еще одно, и так бесконечно, пока какая-нибудь служба отстрела бешенных людей до них не доберется. В это время Катеньки будут продолжать, выгадывая момент, стоить глазки, делать миленькое выражение лица и получать свою порцию любви, заботы и денег за то, что на фоне сестер они будут казаться менее уродливыми. Гадко.

Я посидел за столом еще несколько минут, потом встал и вышел. Мы жили в частном трехэтажном доме. На первом была столовая и зал. На втором кабинет отца, библиотека и спальня, на третьем, полу-чердачном, моя комната. Я поднялся к себе, закрыл дверь и закурил в окно. При родителях я стеснялся, хотя они знали, но сюда они поднимались крайне редко, так что можно было спокойно делать все, что угодно. Во мне боролось два смешанных чувства. Сочувствия и жалости к этой девочка, которая, в сущности, ни в чем и не виновата. И отвращение к ней, к ее тупости, к ее внешности, к ее слабохарактерности. Они же могла воспротивится. Делать все сама, но не стала. Ну нет так нет – извините. Уже не маленькая.
Дверь в комнату открылась и дым сквозняком погнало в дом. Я выругался и обернулся. Стояла Маша.

- Ну че ты стоишь, закрой дверь! Дым же! – прикрикнул я. Она закрыла, но изнутри. Я, увидя это, затушил сигарету и повернулся к ней лицом.

- Ну что?

- Ничего. Ты ушел. Я пошла за тобой. – она меня взбесила.
 
- Это я понял. Дальше что?

- Ну не знаю. Почему ты ушел?

- Захотел уйти. Дальше?

- Почему захотел? – у нее было невероятно тупое лицо. Широко раскрытые лошадиные глаза. Косичка, как на конкуре.

- Ну вот просто захотел. Что?

- Ничего…

- Вот скажи, что тебе от меня нужно?

- Я хотела с тобой подружиться.

- А тебе не понятно, что если я не отвечаю, то мне не интересно? Подружиться? Ты же мне рассказывала про своих друзей. С ними не дружится? Зачем ты ходишь за мной? Вечно пишешь мне? Пойми меня. Я в Москве. Ты – здесь. Я – юрист. Ты – воспитатель. О чем ты сможешь со мной поговорить? Мне не интересно. Ни ты сама мне не интересна, ни с тобой не интересно, понимаешь ты это? Что ты от меня хочешь? Дружить? Отношений? Фотки свои ты мне зачем присылаешь? Дрочить мне на них, что ли? Друзьям показывать? Трахать тебя, может, из жалости, а? Что тебе нужно? – в конце своей тирады я уже сорвался на крик. Потом опомнился, что меня могут услышать, и сбавил голос. Я посмотрел на нее. Она вылупилась на меня. Было смешанное чувство, хотелось одновременно ударить и пожалеть.

- Что? – спросил я опять, но уже спокойно. Пытаясь придать голосу примирительную интонацию. – Скажи пожалуйста, что тебе нужно?

Она не ответила, постояла еще пару секунд и ушла. Внизу она разревелась. Рассказала все своей матери. Та, естественно, развозмущалась, мол, как я, мальчик из такой хорошей семьи, позволил так оскорбить ни в чем не повинную девушку. Я сухо извинился. Лицо дяди Олега пылало от ярости, но он молчал и сдерживался, не зная, как себя повести, ведь тут был мой отец, который молча наблюдал за всем происходящим.

Когда у Лены совсем сорвало башню, и она начала истерить и орать матом, отец встал и громко сказал:

- Вызывайте, пожалуйста, такси и уезжайте.

Они повозмущались, но отцу возразить не смогли. Собрались и вышли.
Когда они уехали, я сказал родителям:

- Извините, праздник  я вам испортил, - я чувствовал себя виноватым.
Отец рассмеялся и сказал:

- Маша вся в Олега, он такой-же надоедливый. К тому же, Свет, тебе с ними тоже, наверно, скучновато?

- Ну знаешь, Саш…Не знаю. Жалко как-то…

- Да не это...не надо. Скучно с ними. Надо было Орловых звать. Максим, ты же с Викой знаком, которая в МГИМО? . Они, кстати, сейчас в кафе каком-то, мы созванивались. – отец пару секунд помолчал, - поехали?

Мама недолго поколебалась, а потом сказала:

- Поехали. Сколько времени еще.

И мы поехали. Уроды.