Война - не игрушка!

Автор:
Марина Иванова

ВОЙНА НЕ ИГРУШКА!

Однажды в нашем маленьком провинциальном городке Михайловске в школе проходил тематический урок, посвященный девятому мая — «Дню победы». Мама работала директором этой школы. Мы, ученики одиннадцатого класса, были вынуждены посетить это скучное мероприятие.

— Одиннадцатый «А» быстро в кабинет истории! — скомандовала классная руководительница. — Не допущу до экзаменов тех, кто не явился!

Мы знали ее жесткий нрав и непустые угрозы и поплелись, зло перешептываясь, на второй этаж. Забежав в класс, разогнали свет, струящийся из окон школьного кабинета, и с шумом, расталкивая друг друга, с грохотом попадали на стулья кабинета истории. Я вообще даже не подозревала, что увижусь там со своим дедулей, который важно сидел за суконным красным столом в центре класса.

На столе стояли графин с водой и граненые стаканы, к одному из которых протягивал руку мой дедуля, старенький сгорбленный мужичок, лицо, изъеденное морщинами, седой чуб набок, ястребиные глаза и сдвинутые к переносице брови. Вот так он выглядел.

Я сначала не узнала его, ведь никогда не видела его в галстуке. А здесь он при параде еще с двумя такими же вояками из прошлого века. Я стала рассматривать деда с интересом, — белая рубашка, ворот выглядывает из – под пиджака и галстук широким узлом, криво затянутый на шее, явно душит его. Примерно так же выглядели и остальные приглашенные.

Но меня в данный момент интересовал только мой дедуля. Мускулистые, с припухлыми венами труженика, старческие пальцы рук поставили стакан и переплелись между собой. Затем он пальцы разомкнул и, продолжая оглядывать аудиторию, уже судорожно отстукивал гамму в обратном порядке, начиная с мизинца и заканчивая большим пальцем. Отбивая пальцевую чечетку забытого пионерского марша, сдвинул брови еще яростнее. Вот сейчас он должен был вскочить и закричать: «Ах, ты, собачья шкура!». Обычно так он выражал свой гнев.

Но дедушка совладал с эмоциями, потому что его опередила завуч – организатор, которая предоставила слово другому вояке из прошлого. А дед мой смущенно продолжал потягивать водичку из стакана, который перед ним поставили.

Вообще я очень удивилась, когда увидела деда здесь. Мой дедуля всегда был молчуном. Я заранее стала переживать и стесняться своего родственника. «Он же такой косноязычный и зачем мама его пригласила на весь этот спектакль?», — думала я, наблюдая за дедом.

Но мой позор был очень длинным, он продолжался выступления двух предыдущих участников. Хорошо, что каждый из учеников занимался своим делом и не слушал вообще этих стариков, которых пригласили ради уважения к этому празднику. Я была уверенна, что деда моего тем более никто слушать не будет.

Ученики стали потихоньку засыпать под монотонные исповеди победителей, которые скучно рассказывали о войне, изъясняясь такими избитыми фразами, которые мы все помнили наизусть, потому что слышали их каждое девятое мая, на этих тематических уроках. И вдруг час моего позора настал. За трибуну встал мой дед Яша.

— Сынки и дочки, внуки и внучки! — вдруг крикнул он громко, видно решив разбудить уснувших учеников. — Война – не игрушка, а серьезное дело скажу я вам! Я же вот таким, как вы пацаном, сидел за таким же столом. Нет, вру! У нас не были они такими. У нас были парты! Этакие с откидными крышками, может, кто помнит? — оглядывал он класс. — Крашенные, зеленые, — продолжал дед нести ахинею.

Я закрыла руками лицо и отдаленно слушала свой позор дальше. А дед продолжал: «И свет, вот так же отсвечивал пыль, как сейчас! Вот такими же полосками, — добавил он тихо. — Окна открыли, жара в тот день была невыносимая. И вдруг громко на столбе закричало радио! Даже не радио это было, а рупор.

И вот из этого железного кулька мы слышим: «Война!» — еще громче закричал дед. — А что для нас мальчишек слово «война»? Это же просто слово «война», это игра в школьном дворе, когда мы орали: «Трам – тарарам - тарарам! Ты — убит! Веселье, да и только, вот что означало тогда для нас это слово.

И вдруг эта игра в войну пришла по-настоящему в каждый дом. А дальше из этого же кулька мы услышали песню!

И дед мой первый раз в жизни запел, да так громко и с таким ожесточением: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой темною, с проклятою войной!».

Мой дед, когда пел эту песню вдруг, как – то разом выпрямился, даже стал ростом чуть выше и высоко задрал голову. А потом уставился в одну точку и замер. Я огляделась по сторонам, — мои одноклассники сидели тише травы, даже пригнулись. Так ярко нам представился вот этот день 22 июня 1941 года. Мы вдруг отчетливо вместо деда увидели себя. А он встряхнул своими воспоминаниями вместе с чубом седых волос, откинул их назад и продолжил.

— А потом я сразу оказался на войне, отучился на курсах водительских и возил боеприпасы на фронт. Что такое фронт я не знал. «Передовая» — вот слово, которое звучало от начальства, и которое мы слышали часто.

— Давай, гони на передовую! — приказывал мне лейтенантик, годом старше меня. И я рванул. Дали мне напарника - механика Пашку, ровесника моего из соседнего села. Так было положено — водитель и механик экипажа.

И вот мы, пацаны – выпускники школы, как вы сейчас, едем на передовую, а вокруг соловьи вечерние песни распевают, выезжать нужно было, как темнеть начнет. Впереди закат яркий такой, как огонь полыхает и заползает медленно за горизонт. Красотища! Я с напарником еду, песни пою от счастья, что воевать взяли. Красотища радует! И не заметили мы, как упала ночь.

Темень, хоть глаза выколи! Темнело очень рано тогда летом, еще раньше, чем сейчас. А фары включать нельзя. Такой приказ! Вдруг видим вдалеке что - то сверкает, подпрыгивая. Я машину заглушил, вышел, глаза протер, пригляделся, костер!

— Приехали! — говорю другу. — Вон передовая!

А он прислушался и шепчет: «Нет, слышишь, тихо, не стреляют? Это еще не передавая. Это пацаны костер жгут, или цыгане. Пошли покурить спросим. До передовой еще далеко.

Ну мы и пошли, идем про девчат секретничаем, мечтаем, вот бы невесты у костра были. Меня же забрали после выпускного сразу. Я даже поцеловаться не успел. Улыбаемся, подходим ближе и вдруг слышим немецкую речь. Мы как испугались, автоматы побросали и тикать! Хорошо, немцы пьяные были, нас не заметили, хохочут, на губных гармошках музыку под нос играют! А мы бежим, как зайцы полевые, ноги по затылку бьют! — хвастается мой дед.

Тут я вообще едва со стула не упала. Но я знала, что мой дед никогда не врал, всегда правду рассказывал, какая бы она не была. Я оглядываюсь на одноклассников, вижу, уже все проснулись и хихикают. Конечно, про таких вояк они никогда не слышали, поэтому рот открыли, слушают правду и верят каждому слову деда.

А перед собой видят простого русского семнадцатилетнего «героя», который с врагом, с глазу на глаз, встретился впервые. А дед стоит во всей красе воспоминаний, даже помолодел и продолжает.

— Конечно, мы испугались, я врать не буду! Мы же немцев никогда не видели так близко, потом остановились, друг на друга посмотрели. Даже в темноте видно было, что уши у нас горят, как тот закат! Мы на животы бухнулись и по - пластунски обратно к костру поползли. Потихоньку забрали автоматы и шепчемся, что нам дальше делать?

— Давай, — говорю Пашке, — их всех расстреляем.

— Ты что, а вдруг рядом где – нибудь в окопах их как тараканов полчища сидят, — отвечает мне Пашка. — А мы помрем и что толку, ведь мало немцев убьем?

— Да еще задание не выполним, — вдруг вспомнил я. — Боеприпасы нашим не довезем!

Но не успел я продолжить свое выступление, как угрожающий шум накинулся на нас со всех сторон. Мы не поймем, откуда этот свист, оглядываемся по сторонам и вдруг видим, что это небо на нас накинулось! Такой свист стоял, будто в мозг иглы засовывали. А потом на месте костра «Бах» что – то тяжелое свалилось, и вмиг воронка образовалась там, где немцы сидели. А костер с руками и ногами человеческими в небо так и полетел.

Мы вскочили, и бежать к машине. Запрыгнули, по газам дали и вперед летим без фар, как нас учили. А здесь такое началось! Авиаобстрел! Бомбят и нас и немцев! Один за другим снаряды сыплются с неба, как гробы.

«Ну, — думаю, — если хоть один снаряд в наш груз попадет. Так нас с Пашкой к самому Богу и подкинет вместе с машиной! И провалим мы свое первое задание. Нет, — думаю, — нужно хоть боевые снаряды доставить своим.

Я так гнал машину, будто самолет на взлетной полосе разгоняю, даже про инструктаж забыл, мне ж нужно было машину плавно вести с боеприпасами, на кочках не подпрыгивать. А у меня одна мысль, задание нужно выполнить! Ну, скажу я вам, братцы, бомбили в ту ночь несчадно: то впереди яркая вспышка слепит глаза, то сзади взрывной волной подтолкнет машину вперед.

А грохот такой стоит, будто миллионы молний и громов ударили одновременно! Земля, думал, расколется пополам! Машину шкивает из стороны в сторону от взрывных волн, как корабль в шторм. Мой напарник сложился калачиком внизу, уши прикрыл. Лежит, причитает: «Ой, маменька моя, маменька, как страшно!» А я, честно признаюсь — молился! Я знал только одну молитву: «Отче наш!». Мне ее бабушка написала и заставила выучить. Так я ее нараспев вслух читал. И главное слова сами лились изо рта.

— Спасибо, — перебила его ведущая тематического урока, завуч – атеист, которую всю передернуло от слов молитвы.

Но одноклассники мои закричали, чтобы дедушка дальше рассказывал, довезли они боеприпасы или нет. Им интересно стало, что дальше было?

— Конечно, довезли! Мы, как только добрались до наших, сразу ящики выгружать стали вместе с солдатиками. А бойцов уже так мало осталось! Их там на передовой вперемешку и живых и мертвых всех гуртом увидели. Мы как выгрузили боеприпасы, погрузили на машину раненных, даже медсестричку нам дали. Она никак не могла своих медицинских машин дождаться.

Ну вот мы сестричку с раненными везем назад в тыл аккуратно, боимся растрясти, мягко объезжая воронки, которые остались после авианалета. А ласточки, как будто войны нет, летают низко так и веселятся, друг друга догоняя. Мы на эту картину загляделись и про войну забыли.

Но когда раненных из машины я на руках выносил, в крови весь перепачкался. А крови я страсть как боюсь. Глаза зажмурю, солдатика несу и говорю ему, что все позади, сейчас всех спасут. А завтра война кончится. Я так и думал, что дня три, и мы их гадов всех перебьем. А сам глянул на одну ногу солдатика. Второй, вижу — нету.

В общем, выгрузили мы раненных, нас с Пашкой покормили, машину загрузили провизией теперь уже для передовой, и снова на фронт отправили. Вот тут уже, конечно, во второй раз, я поумнее стал. Вижу, снова артналет. Ну, думаю, теперь я в обход поеду. Что я дурак по дороге рассекать, живой мишенью им быть. Но я прямиком в лес и по просеки. У меня компас был, я по нему хорошо ориентируюсь.

А Пашка уснул рядом. Спит, как младенец. А я крепкого чайку хлебнул и на адреналине пру дальше! И вдруг мне по нужде приспичило. Я остановился на поляне, вышел из машины, уже рассвет вовсю, самолеты хвостом помахали, попрощались. Небо золотом играет на горизонте справа, а я ароматы полыни вдыхаю, она как раз расцвела. Только запах какой – то полынно-дымчатый. Так обычно осенью пахнет, когда костры жгут. Вот тогда я узнал, что война имеет свой запах!

И вот с такими мыслями спускаюсь в овраг. А из оврага на меня злобно сверлят глаза немчуры. Форма у них странная, на голове какая - то фуражка треугольником сверху и орел во лбу золотом расшит.

Я думаю, что это за хрень такая? Все в золоте, блестит, как небо в рассвете.
— Чем не жар - птица! — думаю я, — даже пуговицы золотые и петлицы с тремя золотыми орлами в венце.

Я быстро его рассмотрел. Крепкий такой, гад, весь на мускулах. Лет тридцать ему. Я по квадратной роже понял, что это немец. А он еще мне на ломанном русском говорит: «Прувэт!». А я ему: «Тебе тоже не хворать!».

Он видно тоже по нужде в овраг спустился. Ну, я сразу сообразил, что его с самолета сбросили. Я из машины трех белых одуванчиков видел, как они на парашюте спускались. Ну, думаю, двое еще где – то рядом. А он огляделся по сторонам и руку в карман тянет. Нож видно у него там был.

Первая мысль пробежала: «Убьет меня, молокососа! Как пить дать убьет! И так мне себя жалко стало, что я даже подумать не успел, как схватил его в свои объятия. Я так крепко его сжал, что почувствовал, что у него хрустнуло что – то в спине. Может позвонок я ему скрутил, может, наоборот вправил.

Держу я его в обхват, обе руки к телу прижимаю, чтоб за ножом не полез. Не знаю, откуда силища у меня такая взялась. Держу его крепко и все тут. Он меня крутит во все стороны, а что толку. Я одно знаю, что на ногах твердо стою. И тебя, гада, думаю, точно не отпущу.

А сам кошусь по сторонам. Вижу, недалеко булыжник, — острый на один конец, лежит. Не знаю, как я его к этому камню подтащил. И только со всей силы на него налег, ногой подсечку сделал и всем телом на него уволился, прям рядом с булыжником. Секунда у меня была в моей власти. Шмяк! Я его булыжником в висок. Кровь как брызнет фонтаном. А я дальше на нем лежу, чувствую, сердце стукнуло напоследок и тишина…

А я не пойму. Это он дышит или я. Думаю, — все, что ль, я — живой! Или умер! И не пойму, кто из нас дальше воевать будет. А тут Пашка подскочил, глаза ему закрыл, и отодрать меня от немца не может. Пальцы отцепляет. А я их не чувствую. Когда разглядел я этого фашиста в сияющей форме, дурно мне сделалось, что человека убил. А Пашка уже у него кожанку с документами забирает! Вот так я первый день на войне и провел! И точно могу сказать вам, что война — это не игрушка.

Документы у немца забрали и бегом к машине. За руль, и на передовую. А меня начальство давай хвалить. Говорят, что тех двоих парашютистов тоже взяли. Но у моего очень уж важные документы какие - то были. Вот так и началась моя война. И я тогда сразу понял, что не игрушки это, все по - настоящему. Дед вздохнул.
Организатор – завуч обращается к нам: « У кого есть еще вопросы?».

Наш Юрка - смельчак, который с открытым ртом слушал моего деда, вдруг встал и спросил: «Скажите, а деньги вам за убитых платили?».

— Конечно, платили и за убитых и за военные дни. У нас зарплата была. И жадный был у нас один хохол. Мы все деньги отсылали родным в тыл. А он все собирал и собирал их себе в кожаную сумку, которую всегда носил через плечо. Так мой напарник, Пашка, говори: «А давай его грохнем, деньги поделим, и домой вышлем!».

Я даже замахнулся на него и строго приказал, чтобы он хохла не трогал! Мало ли что? Может он на дело собирает. Мы же думали война вот – вот закончится. Ведь мы так хорошо воевали. Себя полностью отдавали войне! Спали на земле, смелости было хоть отбавляй. И злости тоже. Особенно, когда друзья не возвращались с атаки. Это было самое тяжелое на войне.

Просит у тебя друг сухие носки. А у меня были такие, мне бабушка связала ярко красные, как наш флаг! А потом еду, смотрю, носки мои летают обожженные, голова друга с мозгами вывернутыми наружу рядом. Это очень страшно! Война – это брат тебе не игрушки! — любил этот друг мне говорить. И я это очень хорошо понимал. А потом злость такая у меня в душе зародилась. Клокочет возле сердца холод такой, озноб справедливости. «Ну, думаю, я вас, гады, за друга и за Родину всех давить буду. И душить, и если нужно еще раз булыжником по виску, кто на дороге моей встанет!

А Пашка - напарник все твердит и твердит, что хохол гнида жадный, втихоря сало ест, никого не угощает, сам себе на уме. Чужую махорку курит, а свою прячет от солдат, которым может на эту последнюю цигарку жизни осталось! Он махорку и моему другу, который красные носки вязаные у меня взял, тоже не дал. Всяких на войне можно было людей встретить! Жизнь она везде была. Человек ко всему привыкнуть мог и к грязи, и к холоду, и к голоду, и к войне.

А вот к жадности человеческой привыкнуть не мог! Вот Пашку моего очень злил этот хохол. Все люди со своими добродетелями и злом внутри живут, борются с пороками. А хохол не боролся. Ему нравилось быть жадным! Пашка, как глянет на его машину, которая впереди нашей едет, и опять предлагает убрать этого хохла. Я даже замахнуться на него не успел, как в машину хохла, прямехонько бомба просвистела прям в кабину и осталась от хохла и его машины одна глубокая воронка, а денежки его сразу в пепел превратились. А Пашка поворачивается ко мне и губы дует.

— Ну что дождался, его все равно убило! Так хоть деньги у нас были бы.
А я ему отвечаю, что если бы он эти деньги взял, бомба со свистом не к нему, а к нам в машину прилетела бы. Деньги — это зло! А меня бабушка всегда учила, и говорила, что жить нужно по совести. А совесть — это никто не увидит, никто ничего не скажет, а я все равно этого не сделаю! Вот так до сих пор и живу и вам советую.

Одноклассники мои и вовсе замолчали, о чем – то задумались. А я своего деда, как будто впервые увидела. А Юрка опять продолжает спрашивать у него.

— Скажите, а вы до Берлина дошли?

— Не всем так повезло! Но мне повезло обслуживать святую Троицу на Крымской конференции.

— Что, прям, видели и Черчеля, и Сталина, и Рузвельтта?

— А то нет, что ли? Ну ладно, пора заканчивать я напоследок вам расскажу смешную историю, которая с нами в Крыму приключилась.

— А что и смешное было на войне? — засмеялся Юрка – весельчак.

— Так мы ж живые все! А война или другие катаклизмы в жизни, они не сделают нас мертвыми изнутри, если мы сами этого не захотим. Вот в мирное время, у нас знаете, сколько мертвецов вокруг ходит, даже среди молодых они есть. В глаза смотришь, а у них душа навыворот и черная вся. Глаза пустые. Ничего их не радует. Такие люди и в хорошее время всегда ищут все плохое. А мертвое начальство всегда с подчиненных кровь пьет!

У нас на войне начальство было что нужно! Ведь война — это не игрушки! Был у нас один комвзвода, красавец, из нашего ГОНа, это так назывался «Гараж Особого Назначения», куда я был приписан. Строгий он у нас был! Если что не так, он тебя к стенке, не раздумывая. А мы, пацаны, которые вместе с войной повзрослели, и ничего кроме войны в жизни не видели, первый раз в жизни увидели черную и красную икру.

Мы ее везли на эту конференцию для обслуживания святой Троицы, мы их называли. И коньяк бочками тоже везли. Короче полная машина деликатесов. Мы, конечно, не знали, сначала, что везем. Но мой напарник, Пашка, до чего досужий был, взял и заглянул. И мы с ним такое добро решили попробовать.

— А вдруг нашего Сталина отравить захотят? — последнее предположение моего напарника Пашки очень сильно на меня подействовало, и я согласился.
Вот так мы по очереди напробовались этого коньяку. Закусили по – скромному, красной и черной икрой. Мы ее по стенкам бочек соскабливали деревянной ложкой, чтоб не дай Бог не повредить добро.

И когда приехали в Крым, то были уже совсем пьяные. А наш командир, как нас увидел, так за голову схватился, потому что мы ему честно признались, что дегустировали и то и другое. Он так орал на нас! И мы поняли одно, хорошо хоть перед смертью узнали, что такое икра и коньяк.

А он орет, что всех под трибунал! Что сам лично расстреляет! А потом сам лично привязывал наши руки к выхлопной трубе под машиной и приказывал, чтобы лежали тихо! Чтобы по части не шарахались! Ведь война — это не игрушка! Расстреляли бы, фамилию не спросив.

А когда особисты проходили мимо, то он им отрапортовал, что ребята чинят машину. А груз доставлен в целости и сохранности. Вот так он нам спас жизнь! За что мы ему очень благодарны. Иначе бы вы не узнали всю правду о войне. А ведь война, скажу я вам, сынки и дочки, внучки и внуки — это не игрушка!

А самое главное, что я хочу сказать, наш русский народ всегда победит врага, потому что мы никогда первыми ни на кого не нападали! Мы только защищали всегда нашу землю от этих гадов, которые к нам идут, чтобы наши природные богатства забрать! Мы, простые россияне им не нужны! Они нас всех на мясобойне собакам скормить хотели.

Мне один такой немчура так и сказал: «Вы — фарш для наших гончих! И почему так получилось, что у вас и золото, и нефть, и газ, и рыбы полно. А у нас этого ничего нет! Даже цивилизации у вас нет, свиньи, — сказал фриц.

А я ему в рожу плюнул и напомнил, что у нас бани русские были всегда! Мы хоть мыли и душу и тело. А у них только одни одеколоны, чтобы вонь свою заглушить телесную смогли. Я ему так и сказал: «И внутри у вас все грязно! Вы теперь несколько поколений отмывать от этой крови будете. И запомните, если к нам кто с войной придет! Тот даже от булыжника погибнет! А булыжников у нас в России полным – полно!».

Вот так мы всю войну прошли со своими друзьями, — показал мой дедушка на своих коллег, которые вытирали слезы на глазах, и ведь скажите, главное душу не замарали. Она у нас чистая, как слеза! И вдруг дед мой запел очень красиво.

— День победы, как он был от нас далек! Как в огне потухшем …

Мои одноклассники встали и дружно все вместе подхватили эту песню. Да так громко и красиво ее спели. Я даже прослезилась. Ведь вот он — герой! Простой обыкновенный русский парень, который всегда говорит только правду. И это мой родной дедуля, который, наверное, придет домой и опять замолчит на долгие годы. А когда я провинюсь, грозно произнесет: «Эх, ты, собачья шкура!» и топнет сердито ногой.

Но я теперь никогда не буду его огорчать, ведь он вырос вместе с войной и помнит ее запах…