День 3Д беседа четвертая

В это воскресение пастор встал раньше обычного. Сегодня был особый день. После скромного завтрака он вышел в сад. Привычно окинув взглядом свое незамысловатое хозяйство – кусты лаванды и вереска, миниатюрный пруд, где покоились нимфеи, одинокую розу – он сделал несколько шагов к ограде, где стояла деревянная скамеечка под развесистой сливой. Скамейку он соорудил много лет назад, а слива, слива была посажена им еще в первую весну, когда он переехал в этот сонный уютный городок. Тогда, расставаясь со своим прежним домом, он также подошел к разбегавшейся белыми соцветиями пышной кроне, выбрал в густой траве подходящий отросток, осторожно выкопал и пошел готовить его в дорогу. И теперь этот отросток, превратившийся в большое дерево, накрывал тенью в жаркие послеобеденные часы скамеечку, на которой пастор сидел, когда ни о чем не хотелось ни думать и не размышлять.
Это уже стало ритуалом. Первый раз он выкопал будущую сливу вместе с бабушкой, в ее саду, когда она, узнав о назначении внука и расспросив о месте нового проживания, спустилась, легко потянув его за руку, в сад, где они стали выкапывать, пусть будет всегда с тобой маленький привет от нашего дома, забравшийся в грядку с капустой отросток. С тех пор бабушка всегда была с ним рядом.
А сегодня - день ее рождения. Маленькая женщина, поднимавшая троих детей, пока муж сидел в тюрьме, нашедшая опору и поддержку в боге, пытавшаяся передать эту любовь своим внукам. Как и любовь к русскому языку, сохранившемся в семье после поспешного бегства из разбушевавшейся России. Бабушка не разбиралась в доктринах, не любила напускную торжественность обрядов, избегала икон, своим личным указом утвердив право изображения неотображаемого за одним русским художником, как и право изложения непередаваемого – за его соседом, жившим в то далекое время неподалеку от художника, на улице Сан-Исидоро. Поэтому будущего пастора все детство сопровождали фигуры, сгрудившиеся у воды, поодаль угадывалось и лицо писателя, в ожидании чего-то нового, и персонажи, торговавшие по авантажным ценам пеньку, мед и мертвые души. Все последующие годы эти друзья безмятежного детства, как и волшебное дерево, не покидали пастора. Святой Исидор, как бы разделив увлечение своего постояльца, старался не отстать от них и взял под свою опеку невидимую сеть, в основе которой оставалось Слово. Именно эта деталь причудливой композиции времени вызвала необъяснимое расположение, в первую же встречу, к новому знакомому, олицетворявшим в глазах пастора нынешнюю эпоху, но сохранившему оттенки эпох минувших, с которым можно было поделиться даже частным и сокровенным.
Поэтому, бабушка, сегодня я почту твою память не молитвой, а повестью, рассказом этому пока не нашедшему свой приют человеку, о невзгодах матери, потерявшей сына, бежавшей из озлобленного города, доверившейся чужестранным, седобородым, но еще крепким старикам, однажды появившимся, такими же седобородыми, как будто и не было тех тридцати лет,  на пороге ее дома,  и смутившими невероятным известием.
Столики кафе оставались пустыми, когда пастор, закончив приготовления к службе, вышел из церкви на улицу. Пришел бы он сегодня пораньше. День уже облекался в неспешную особенность, не оставлявшую места для иронии. Предстоящий рассказ не хотелось рвать на части. И, словно почувствовав его настроение, из-под тенистой аллеи на площадь вышел его воскресный собеседник.
- Пастор, вы уже здесь? Как замечательно, - архитектор отодвинул от столика стул, кивнул сквозь стекло хозяину кафе, и пододвинулся к священнику. – А я, представляете, поймал утром маленькую птицу удачи. Точнее, лодку.
- Здравствуйте. Рад вас видеть. Что за лодка?
- Подхожу к каналу и вижу – наш электрик, тот, пожилой, он же живет на канале, спускает на него лодку. Рассказывает, купил накануне, для рыбной ловли, и решил сегодня опробовать, пораньше. Я ему помог, а он в благодарность, настоял, я еще отказывался, провез меня по всему каналу до старого причала. Так что сегодня я не заработал на свои сладости, - архитектор вернул блюдце с круассаном, уже поставленное на столик, официанту, спасибо, не в этот раз, лучше попозже еще один кофе, у нас сегодня долгий разговор, и еще одну сигарилью,. - Давайте сразу вернемся - к нашим верблюдам.
- Если возвращаться к верблюдам, - пастор подчеркнуто не принял обычный ироничный тон своего собеседника, - то особенно некуда. Пришествие магов на верблюдах восходит к пророчеству Исайи, но не подтверждается источниками Нового завета. Это, скорее, вымысел, иллюстрация, используемая в качестве доказательства восточного происхождения магов. Поэтому, давайте договоримся. Рассказывать буду я. Постараюсь быть кратким, поэтому на астрономическую дискуссию о природе рождественской звезды, будь то сверхновая, комета или соединение планет, тем более, что эта дискуссия неминуемо тянет за собой выявление ошибок в хронологии писания, на все это мы отвлекаться не будем. Согласны?
- Конечно, согласен, - архитектор почувствовал, что тональность предстоящей беседы будет не совсем обычной, так что следи за своими комментариями. - Неужели вы думаете, что я от вас ожидал экскурса в астрономию? Меня, как и вас, интересует только суть – откуда язычники узнали о распятии?
- Тогда начну, - пастор сделал глубокий вздох, сложил руки лодочкой и положил их на стол, - с самого главного. Я думаю, что галаты узнали о распятии непосредственно, от своих друидов, которые не могли не предвидеть человеческую смерть того, кого за тридцать лет до этого они нарекли царем мира. Да, пресловутые маги с востока были кельтскими друидами.
- Интересно, - архитектор пару раз пыхнул пахитоской, сделал затяжку и, прищурившись, сквозь облачко дыма, посмотрел на священника.
- Да, это противоречит общепринятой гипотезе, нет, скорее, общепринятому представлению о магах с Востока, принесших с собой типичные для Аравии того времени ладан и мирру. Но гипотеза об арабском происхождении магов, или волхвов, не выдерживает никакой критики просто потому, все-таки надо сказать о звездах, что арабская школа астрономии, согласно документам, возникла гораздо позже, спустя несколько столетий. Здесь арабы сильно уступали персам и халдеям. О китайцах я считаю упоминать излишне, хотя именно китайские астрономы более пунктуально, чем остальные, следили в то время за движением небесных тел. Но поход за одним из них с Дальнего Востока на Ближний...мне представляется маловероятным.
- А персы или те же халдеи? – Пауза, взятая пастором, позволяла вставить реплику или задать вопрос. Архитектор решил помочь собеседнику и выбрал вопрос. - Им бы пришлось идти с востока на запад, но их путь был бы гораздо короче?
- Здесь все гораздо проще, - священник прикоснулся губами к чашечке с кофе. – Если бы пришельцы были персами или халдеями, Матфей, ведь только он упоминает о магах, грамотный человек, так бы и написал – персы или халдеи.
- А, - архитектор откинулся на спинку стула, моментально уловив мысль, но, следуя выбранному на-сегодня тону, оставил рассказчику ее красивое завершение, - в Ветхом завете…
- Именно так. В Ветхом завете сохранилась масса упоминаний и о персах, и о халдеях. В Израиле их хорошо знали. Так что иудеи увидели незнакомых им людей.  И седобородые длинноволосые друиды вполне могли поразить их впечатление. Поэтому-то один американский теолог, священник, и сделал предположение, что восточный характер пришельцев скорее отражал некоторую экзотику их внешнего вида, чем конкретное географическое происхождение.  Вдобавок, упоминание о малоазийских, простите, малоасийских магах, мы находим даже у Геродота. А сомневаться в астрономических способностях кельтов…
- Да-да. Цезарь. Записки о Галльской войне.
- А теперь представьте мое изумление, когда, копаясь в архиве одной американской христианской общины, я нашел статью еще начала двадцатого века, в которой автор, правда, не утруждавший себя особыми аргументами, так и написал – магами с востока были галатские друиды.
- Пастор, вы как-то сказали, что вам приятно обнаруживать в прошлом людей,.. – архитектор сознательно сделал паузу, допил кофе и потушил пахитоску.
- Умнее меня. Да, это так. Я – всего лишь одно из созданий, которым нет числа. Так почему же подобные мысли не могли прийти раньше к кому-то другому?
Священник замолчал и вернулся к своей чашке. Архитектор слегка размял вторую пахитоску, предусмотрительно поднесенную официантом вместе с еще одной порцией кофе:
- Святой отец, но это же только часть истории, не так ли?
Пастор наконец оторвался от чашки:
- Курите свой фимиам. Нам осталось не так уж много. - Вот он, поворот реки. Поймет ли он меня, подумал священник. Но я должен рассказать это. – Правда, нам следует ненадолго отвлечься от волхвов. Меня всегда волновал вопрос, почему после распятия богородица исчезает со страниц Нового завета. Хотя деяния и послания охватывают немалый промежуток времени, большие географические расстояния и еще большее количество второстепенных персонажей. Последний раз о ней упоминается в самом начале Деяний, но уже во время сошествия святого духа, на пятидесятый после пасхи день, в Иерусалиме ее уже нет. А о последних днях Марии мы не знаем практически ничего.
- Она – покинула Иерусалим? – архитектор понял, что сейчас пастор скажет ему что-то особенное.
- Давайте обратимся к логике, но логике, окрашенной эмоциями. Представьте себе состояние женщины, сын которой был объявлен преступником и был распят. Могли ли иудеи, казнив отступника за гордыню имени сына божия, не обратить свой кровожадный праведный взор на его мать? Конечно, она бежала. Но кому она могла довериться? Его ученикам, не защитившим ее сына от неправосудия?  Не пришедшим проводить его?
- А – Иоанн?
- Конечно, Иоанн присутствовал при распятии. Но он оставался в Иерусалиме вплоть до гонений на первых христиан, тогда как Марии там уже не было. Да и на него надежда была слабой. Ведь не смог же Иоанн защитить от Ирода своего брата.
Пастор физически почувствовал понимание, поэтому совсем не удивился следующему вопросу собеседника.
- Значит, –  архитектор приподнял уголки губ улыбкой, с трудом сдерживавшей восхищение, - кельтам?
- Конечно. Если они смогли предвидеть его рождение, то смогли предвидеть и его смерть. И вот Мария узнает в толпе людей, окруживших Голгофу, знакомые седобородые лица. Тех, кто с рождения поклялся служить ее сыну. Она ушла с ними.
Пастор допил кофе и постучал ложечкой о край пустой чашки:
- Так друиды вернулись к своим соплеменникам и рассказали о распятии. Если вы были правы, то можно себе представить, какой смысл обрели в их глазах изображения Одина. Все – сбывается. А Мария… Может, она вернулась в Иерусалим, когда там стало спокойнее, а, может, и отправилась проповедовать за море. Но мне кажется, что она осталась там, среди галатов.
- А Павел, почему он не упоминает о Марии?
- Ничего удивительного, - пожал плечами пастор. – Для нее Павел был, вспомните первую главу его послания, как бы сказали сегодня, незнакомцем с сомнительной биографией. Поэтому скрытные кельты и не рассказали о ней. А Иоанн? Если Иоанн и выполнил завет своего учителя заботиться о его матери, то он нашел ее там, в Галатии.
- Дом богородицы в Эфесе…
- Да, от Галатии до побережья рукой подать.
- Послушайте, - архитектор вдруг встрепенулся и, немного нервно, закурил пахитоску, - а, если друиды рассказали ей предания о своей родине? Да, они даже могли ей дать с собой какие-то знаки, письмена, с которыми ее бы приняли там, в Галлии. Оставалось только сесть на попутный корабль…
- Это в вас говорит беспокойная душа искателя Грааля.
- Простите.
Архитектор смахнул так и не упавшие на стол крошки, затянулся, спрятав смущение от собственной бестактности в облаке дыма, посмотрел в сторону, на пастора, опять в сторону, отряхнул рукой, где же крошки, куртку и только потом, совсем не шепотом, но каким-то доверительным голосом, произнес:
- За предначертанный галатами образ распятия бритва Оккама – ваша. Моя версия основана на одном, но очень зыбком предположении о существовании асов. А ваш рассказ, он просто уточняет происхождение волхвов, не более. Пришли – ушли – нарисовали.
- Да, если не считать уверенности в астрологических способностях кельтов.
- Святой отец, здесь у вас есть Цезарь и есть Стоунхедж. Если захотите, когда-нибудь мы вернемся и к этому. А сейчас я хочу вам высказать, если позволите, одно соображение о судьбе Марии, которое пришло мне в голову во время вашего рассказа.
Пастору вдруг стало страшно. Глядя на заинтересованное лицо своего собеседника, он вдруг ощутил, как за спиной искреннего внимания тенью выползает что-то омерзительное, неподвластное этому встречному наивному собирателю древних историй, как оно стекает под стол, чтобы охватить саванным холодом ноги, выше, колени, поясницу, еще выше, грудь и горло.
- С предначертанием - закончили? – неестественно сдавленным голосом спросил пастор.
- Конечно. Дело не в нем. Вы мне напомнили, что о волхвах рассказывает только Матфей. Ни Марк, ни Иоанн, ни Лука, а именно Матфей. Насколько я знаю, этому так и нет разумного объяснения даже среди ваших авторитетов. Но, когда вы рассказывали, следуя, как, эмоциональной логике, да? – вы неожиданно подсказали мне ответ на этот вопрос.
- Я что-то упустил? – горло продолжало сдавливать, случайный воробей, в напрасном ожидании крошек, на всякий случай, не может же такого быть, спикировал с ветки каштана прямо к ним на стол, щелкнул клювом раз, было два, но покосился на пастора и, словно увидев что-то, испуганно взмыл вверх.
- Да. Вашу же эмоциональную логику, - ничего не подозревавший архитектор тактично отложил сигарилью, сложил, как ранее пастор, руки лодочкой, склонил голову и снизу вверх посмотрел на священника. -  Мать учителя, нашедшая защиту не среди учеников своего сына, а среди чужестранцев. Ученики? Они были уже поглощены высокой миссией обращения народов. Где уж тут вспомнить о маленькой женщине. А как об этом рассказать много лет спустя, когда приходит физическое осязание любви не дальнему, а к ближнему? Как там, у Иезекииля? Чтобы впредь нельзя было и рта открыть от стыда, когда я прощу тебя? Тогда зачем вообще упоминать этих пришельцев? И только пунктуальный Матфей, поскольку он – бывший мытарь, не смог не рассказать, пусть часть, но - правды.
- Вы же понимаете, я не могу принять такое объяснение.
- Сан – не позволяет?
- А вы можете быть жестоким. Все, мне пора идти.
Пастор поднялся, не глядя в глаза собеседника. Ему еще предстояло пройти тридцать шагов до кафедры, с которой он должен был наставлять, понимать и прощать. И за эти тридцать шагов, монета раз, монета два, он в который раз отчетливо вспомнил, как дядя сообщил ему о болезни бабушки, а он, уверенный в ее силах, отложил поездку в старый дом на выходные, а, если по правде, то потому, что в наступавший день на исповедь должна была прийти та самая прихожанка, встречи с которой ожидаешь и боишься всю жизнь.