С. П. Шевырёв. Отголоски из Италии. 1831-1833

Памятник Пию VII Торвальдсена

Сей памятник поставлен наконец в храме Св. Петра. Много было споров с наследниками Кардинала Гонзальва, который завещал сумму для сооружения памятника Пию. В Риме есть партия, противная ветерану тамошних художников. Папа представлен сидящим на троне и благословляющим. По сторонам его два Ангела также сидящие, из коих один пишет на свитке. Внизу под Ангелами две большие статуи, из коих одна представляет Мудрость, увенчанную лавром, со свитком в руке, а другая Силу, но не телесную, а Христианскую; ибо булава у ней под ногой, а руки сложены крестом, и лицо обращено к небу, от коего она взимает мощь. На голове львиная кожа. Мысль прекрасная! Эти статуи весьма ценятся знатоками искусства. Особенно отделка подробностей примечательна. Группировка всего памятника имеет большое достоинство; по простоте сочинения, сей памятник возьмет верх над известным монументом Клименту XIII. Только в сем последнем львы неподражаемы.

Подпись: (С.Ш.)

(«Телескоп». 1831. № 9. С. 129 – 130).




ОТГОЛОСОК ИЗ ИТАЛИИ 1833 ГОДА

Италия, эта беспечная страна-художник, влюбленная в свое dolce far niente, в истекшем году имела несколько блестящих мгновений, которые вспыхнули ярко и показали, что чувство прекрасного еще живо на своей родине. Италия, высказав свои страдания в лице одного из сынов своих, тронула всех до слез чистою, святою книгою Сильвио Пеллико; ею обновила она в душах живительное чувство веры, это чувство, которое, к сожалению, замирает в иссохшем сердце западной Европы и еще так свежо в изнеможенной Италии. Пеллико показал людям пример великодушного страдания, образец жизни непорочной, девственной, утешительной для всякого в веке шатких правил, шатких понятий о нравственности и добродетели. Франция издала многие тысячи книг; Италия дала нам только одну, но ее книга своею истиною, своею жизнию, своею душою и чистотой всплывает над этой грязной, земляной словесностью, над этой кучей записок, романов, драм без истины, без жизни, без души, книг нечистых, пустых, фальшивых, где ложь, страсть говорит, надменность и славолюбие, горячка самораздраженного воображения, неутомимо приводили в движение типографские станки и, болтая наперерыв, заглушали тихий исторический рассказ какого-нибудь честного исследователя и мирные беседы любителей науки. Книга Сильвио Пеллико вознеслась над всеми этими книгами, как легкий фимиам над смрадом и дымом, как молитвенная песнь над буйным хором мятежа и пира, как ангел над людьми.
В этом же году, Италия, столь богатая сокровищами минувшего, продолжала собирать, отрывать их; праздновала новыми памятниками тризну по великим мужам своим. Отрыт в Помпее чудный мозаик, изображающий победу Александра над Дарием: ему изумились художники всех стран; древний рисунок привел их в стыд; смелый карандаш выпал из оробевшей руки их; Немецкий философ-эстетик, утверждавший, что древняя живопись была более похожа на рисованное ваяние, смутился и не вымолвил ни слова. А что бы сказал Рафаэль, увидев этот мозаик? Сам Рафаэль, всегда оригинальный, всегда творец, захотел бы на этот раз быть копистом и великодушно покорил бы свою кисть дивному оригиналу древности.
Два года тому назад заплативши давнишний долг, и долг постыдный, долг, тяжелевший на совести Италии, долг благодарности своему Данту, она в нынешнем году воздвигла памятник певцу Орланда, Ариосту, на площади Феррары. Ломбардия сзывает своих художников и заказывает им монументы, в память Беккарии, Монти, Александру Вольте, монументы, которые украсят Милан. Памятник Тассу давно уже задуман; но Италия бедна и в своей слабости не может быть постоянно деятельна. Ее жизнь не кипит бесперерывно, а вспыхивает по временам яркими мгновениями.
В истекшем же году Италия, всегда первая, всегда великодушная покровительница изящных произведений искусства, какому бы народу не принадлежали творцы их, Италия уделила и нам несколько блистательных лучей от своего лучезарного венца. Новый род славы, не столько нам знакомой, редко, слишком редко посещавшей нас, засиял на небосклоне России. Италия венчала двух наших художников. Она образовала нам певца. Голос Иванова, Русский тенор, чистый, звонкий, новость для Европы, раздался на берегах Неаполя: отчизна Чимарозы ему рукоплескала. За нею последовали вся Италия и наконец Париж, куда стекаются все плески мира, этот Париж, стоящий на распутии всех знаменитостей, где все имена, посредством журналов, получают всемирную народность; где слава истинная переходит в так называемую Европейскую известность; где достойный человек, созревший в своей отчизне, преобразуется в имя громкое, звучное, всюду слышное. Италия образовала, поняла, оценила Иванова и создала его славу; Париж дал ему только патент на известность Европейскую.
Италия венчала другого Русского художника, Брюлова. Рим взволновался при виде его картины: Последний День Помпеи, произведения, писанного Русскою кистию, внушенного счастливым небом и Везувием Неаполя. Мастерская Русского была Капитолием его славы: весь Рим толпился в ней, около чуда нашей кисти! В обществах только и говорили о картине Брюлова. Великое событие для Рима! Там ему знают цену. После Рима, Милан увидел картину, венчал художника, Милан волновался в свою очередь, шумел, давал пиры Русскому живописцу, писал в честь его оперы. Может быть, магнит Парижа притянет к себе и эту картину; и Париж зашумит об ней, не столько радуясь художнику и его гениальному произведению, сколько случаю показать важность своего покровительства, напитать свое народное тщеславие похвалами иностранцу. Но не будет в похвалах Парижа того радушия, того бескорыстия, той любви к прекрасному всего мира, того восторга свободного, непритворного, той отчетливости вкуса, с которыми Италия венчала нашего художника, и без которых нет похвал истинно сладких для самобытного дарования.
В Сентябре прошлого года, еще одно прекрасное зрелище представляла Италия в главной столице своих искусств, в Риме. Древний Пантеон был сценою этого зрелища: в нем отрыты останки Рафаэля.
С 1539 года существует в Риме конгрегация (сообщество) артистов Пантеона  [1], переименованного в церковь Св. Марии ad Martyres. Давно намеревалась эта конгрегация найти останки Рафаэля, которые находились в ее церкви: известно было всем, что он погребен был в Пантеоне, но самое место погребения оставалось неопределенным. Исследовали показания всех писавших о жизни Рафаэля: Ланци, Катр-Мер-де-Кенси, Лонгены, Вазари и других; перерыли весь архив Капитула Цер-кви Св. Марии. Все свидетельствовало согласно, что Рафаэль Санцио, в своем духовном завещании  [2], писанном им самим перед кончиною, поручал друзьям своим и родственникам похоронить его в Пантеоне, в часовне, которую они должны были построить на его иждивении в честь Пресвятой Девы Марии; на содержание же этой часовни и на совершение каждый месяц двенадцати обедень за упокой души его, Рафаэль дарил Капитулу церкви Пантеона два своих собственных дома; наконец, просил друзей своих украсить алтарь как можно прекраснее и поставить на нем мраморное изваяние Мадонны, именуемой Мадонною камня  [3]: этот алтарь и это изваяние он избрал местом своего вечного покоя. Друзья исполнили завещание Рафаэля. Мраморная Мадонна с Иисусом младенцем на руках, изваянная резцом Лоренцо Лотти, хранила прах своего великого живописателя; и эта Мадонна наконец, через три столетия, когда рассеянная память людей забыла, где лежит великий гений кисти, эта Мадонна, сама, навела трудолюбивых изыскателей на след той могилы, где лежал прах избранного ею живописца, которому она благоволила явиться во всем блеске небесной красоты своей... Эта Мадонна была тут... Эта неотлучная мысль всей жизни Рафаэля олицетворялась в памятнике и над гробом его, - и никто не догадывался, никто не вспомнил о набожном завещании художника; никому не приходило на ум, что он хотел умереть с тою же мыслию, с какою жил, что он и за гробом хотел этой мысли... Одним словом, Мадонна была тут - и никто не подумал, что тут и Рафаэль.
9 Сентября, 1833 года, приступили к отрытию. Каждый день, площадь Пантеона кипела народом; каждый день внутренность храма наполнялась толпами художников, археологов, литтераторов. Наконец, 14 Сентября, в самый полдень, отрыт был гроб, и в нем найдены скелет и череп  [4] великого мертвеца - и шумные восклицания присутствовавших при отрытии, раздавшись из мрачных ворот Пантеона, возвестили о том народу. Как затрепетали сердца живописцев при виде священных костей их величайшего, их первого мастера!
Останки переложены были из гроба, уже согнившего, в великолепную гробницу, над которою сооружен был катафалк. Пантеон запылал погребальными свечами. В присутствии всех художников Рима и трех тысяч посетителей, духовенство Пантеона отпело торжественную панихиду с музыкой над прахом гения. Останки снова возвращены могиле: определено соорудить памятник. Так, через триста тринадцать лет и пять месяцев, Рим праздновал тризну по своем божественном Рафаэле  [5].
Так Италия живет своими славными воспоминаниями и свое теперешнее искусство расточает на гробницы, на памятники, на блистательные тризны по великим сынам своим. Страна некогда живой красоты стала ныне страною великолепного траура, пышным кладбищем прекрасных воспоминаний, на котором еще растут живые цветы искусства...
С. ШЕВЫРЕВ.

(«ТЕЛЕСКОП». С. 31 – 38).




Отрывок из путевых записок по Италии (1831)

ВОДОПАД ТЕРНИ


Ноября 4/16. Середа. Терни. Утром в 6 часов, когда было еще темно, поехали мы смотреть каскаду Терни. Вне города, едешь садами оливными и виноградниками. Сменив коней на волов, мы начали взбираться на гору. Рассвело. Открылся великолепный вид на долину и город Терни и развивался постепенно по мере нашего восхождения. Глаза, соскользнув с сизых скал, бегут по долине, довольно широкой, укрытой виноградом, и провожают поток, уже скатившийся с утеса. Долина, выходя из гор, ширеет и ширеет; вдали белеется город Терни и другие города. Взор убегает еще в горы, в долины, в леса, и далеко, далеко встречается с небом… Объехав скалу, увидели мы на горе маленькую дугу снежной воды, над нею дым, и услышали шум. Вот первые признаки водопада. Близь дороги, сошли в пещеру сталакитов, образованных внутри земли водою, пробивавшеюся сквозь землю. Спустились узким отверстием по камням, служащим ступенями, хватаясь за камин же; проводники зажгли свечи и кучу хвороста. Представьте себе под землею колонны, высеченные водой из камня, разных величин; над вами висят камни же в виде колоссальных зонтов, грибов, мешков, похожих на туши с свиным салом, и других причудливых форм. Простолюдин средних веков сказал бы, что тут дьявол готовил себе сало, и оно окаменело. Эта пещера верхом своим похожа на Италианские лавки с сыром, колбасами и сосисками, но только в колоссальных размерах. Мы прозвали ее по-Итальянски la pizzicheria del diavolo. Грота тем замечательна для естествоиспытателя, что служит образчиком для внутренности окружных Аппенин вообще, которые все сталакитного образования. Как же колоссальна должна быть эта каменная фантасмагория, которой здесь только малый образчик?
Для истории каскады надобно знать, что в Риэти есть долина, по которой разливается поток Велин и образует озёра; этот Велин просасывал горы и образовывал озеро в долине. От снегов горных бывали частые наводнения, не только в этой долине, но и в Тибре; ибо Велин, превратившись, как увидим ниже, в Неру, вносит самый богатый Аппеннинский вклад поителю вечного города. Курийш Детат, в 481 году по основании Рима, свел все сии воды в одно лоно и сбросил их с горы. От этого прекра-тились наводнения, - и долина Риэти получила от Цицерона название Темнейской. И так, этот водопад обязан происхождением своим искусству и отваге древних Римлян.
Через виноградный сад и потом узким отверстием, прорезанным в скале, мы при-шли к тому месту потока, где он разбегается на свой прыжок тысячу-футовой. Бы-строты вод не выносит взор. Над потоком нависли густые деревья, большею частию каменные дубы (Iicini).
Оттуда, через следы каналов Павлова и Григориева, ныне оставленных (ибо и при Папах занимались также устройством течения сих вод по причине наводнений), мы прошли к тому месту, где вода только что сбегает на свою первую ступень, или огромную чашу, в которой раздробясь млечною влагой, сбегает ниже перлами и росою. Сходя постепенно, стали мы наравне с срединой и видели радуги на водяной пыли, веющей от падения, и потом сошли к самому низу или жерлу водопада. Он величав, но не страшен, как все искусство, как вся природа Италии. Здесь нет ни черных скал, ни ущелий, ни вертепов, ни мрачных дерев. Все открыто, озарено ясным небом. Здесь высокое не ужасно, не потрясает нерв, не кружит головы, не подавляет духа; здесь красота есть гармония и равновесие.
Байрон, в своем Чайльд-Гарольде, описал этот водопад; но его северное воображение любило иногда преувеличенное и мрачное. Он называет его влажным адом или адом вод (the hell of waters). Поэт страданий человеческих, Поэт внутренних пыток души, своим унылым, северным чувством, накидывал тучи на ясное небо Италии, наводил мрачную тень на самые светлые явления ее природы. Он видел в шипящем кипеньи этих вод бесконечную пытку; он видел в прекрасной картине водопада какую-то ужасную казнь; в этой радужной росе, блиставшей над бездною, пот от великого издыхания раздробленных вод в пучине - и наконец, накинув на все это Радугу, олицетворил в ней Любовь, которая, с неизменным ликом, сторожит Безумие.
Невольно заглядишься на водопад. Вода так нежно сбрасывается сверху и разбивается на брызги, вечно переменные, но формою все те же. Так Шампанское из бутылки в стакан льется пеной; внизу кипит как в колоссальном дне стакана. Тут молоко, жемчуг, и серебро, и золото, и платина, и лучи солнца: все слилось в одну, дивную краску. Однообразный шум! Однообразное непонятное кипение, в котором мысль теряется! Приятно видеть, как по горе вьются маленькие жилочки воды, из которых каждая несет свой тощий вклад в эту бездну. Не таковы ль усилия частных людей в общей массе человечества? - Вокруг веет влажная пыль, досягавшая и нас. Окрестные кусты, травы вечно покрыты влагой. На них отсвечивают чудные радуги.
Мы пошли далее, кругом всей каскады: эта прогулка целая поэма. Каждая точка зрения замечена, начиная от разбега реки до полной картины, венчающей путешествие. Мало-помалу развивается перед вами целое; чем далее заходишь, тем более оно открывается. Все расчислено заранее в художественной Италии; везде приготовлено место отдохновения, где только водопад принимает новый вид или развивается более. Есть и свои неприятности : на каждом месте зрения являются сторожа-просители; толпа нищих и оборванных мальчишек предлагает свои ненужные услуги, просит денег, канючит, пищит вам в уши безотвязно; девчонки пристают с сталакитами и просят, чтоб вы купили…
Мы спустились вниз среди цветущих кустарников, перешли реку по натуральному мосту. Велин, сбросившись, принимает в себя Неру, вытекающую смирно к нему навстречу из долин Аппеннинских, и буйно обняв ее, уходит тотчас с нею под землю. Потом они оба, после тайного подземного сочетания , вновь дружно пробиваются из-под камней, текут по тесной долине, сжатой двумя горами, Monte-Angelo с одной и Monte-Vallo с другой стороны, и выходят в огромную долину Терни; но Велин уступает свое имя Нере, которая несет общие их воды в Тибр. Место, где скрываются обе реки, образует натуральный мост, называемый Ponte di Tartaro; у сего моста кружились в воде пни дерев огромной величины, палки, прутья и мертвый, весь раздутый теленок: это добыча Велина. Все это сбежало с ним вместе и осуждено здесь на вечное пребывание. За мостом взбираешься на гору penna rossa (красное перо), противоположную водопаду. Здесь открывается лучшая точка, с которой виден весь водопад.
В беседке, сплетенной из хвороста, сели мы против него самого, и отдыхали телом и зрением. Вода скидывается как скатерть белая, как плеча Венеры Медицейской, как свежий стан стройной красавицы: так правильна форма каскада. Над потоком высоко летели два гуся. Как приятно засматриваться на падение воды и беспрестанно провожать эти брызги с верху до низу! - Под это много придумаешь. Внизу вода бьет по утесам, сбегая многими лентами; в свои оковы заключает островки с деревьями и после уж скрывается под земь. Сошед вниз, и идучи вдоль потока, мы видели развалины моста, сделанного еще до Курия Дептата и затертого водою, но не так давно открытого; верно, он соединял две горы; строен по-Этрусски из травертина  [6], т.е. сложен большими точеными камнями.
Рощею вечно-зеленых каменных дубов, а потом лимонов, мы, следя поток, шли у горы Vallo, которая, как говорят, оторвалась от противоположной горы Angelo. По ней восходят дубы, оливы и сосны Италиянские, торчащие на самом верху. Гора Анжело грозит падением; огромные сизые массы лежат внизу, другие уже треснули и нависли. Когда выходишь из гор в долину Папиньо, увенчанную золотым венцом виноградным, приятно оглянуться на эти две горы, как будто на торжественный арк для исхода сочетавшихся рек: хорошо бы над ними перегнуть свод! Как просторен, великолепен этот чертог Аппеннин, в котором таится одно из лучших мгновений Италии, одно из чудес природы, в своих красотах всегда наблюдающей строгой размер, - где совершается брак буйного Велина с кроткою Нерой.

С.Ш.

(«Телескоп». С. 243 – 250).



ПРИМЕЧАНИЯ:

  [1] Congregazione delta dei Virtuosi del Panleon. В Риме много подобных конгрегаций или братств. Там все ремесла соединены таким образом. Всякое братство имеет своего святого патрона и свою церковь. Патрон живописцев есть Св. Евангелист Лука. Если умрет член из этого братства, все его товарищи совершают по нем похороны и замаскированные провожают попарно гроб его до самой могилы.
 [2] Это завещание не существует, но из других источников известно его содержание.
 [3] Madonna del sasso.
 [4] Академия Св. Луки показывала прежде в своем музее мнимый череп Рафаэля. Может быть, какой-нибудь Галль делал над ним свои наблюдения. Теперь Академия разочаровалась в своем сокровище.
 [5] Рафаэль умер в 1520 году, 3 Апреля.
 [6] Травертин или тибуртин, камень, отрываемый в окрестностях Тиволи, древнего Тибура, от чего он и называется тибуртин, а уж потом перековеркан в травертин.