Прах. Книга третья. Глава VII

-Ой, да вы посмотрите, как не стыдно… Что же ты как? 

Я открыл глаза. Надо мною – лицо. Широкая и откровенная улыбка, каких я давно не видел. И тут же нос жадно учуял совершенно новый упоительный запах какой-то свежести и, быть даже может, природной прохлады. Где-то, словно шумела вода. Размеренный гул людской толпы не был напряжённым. Это похоже на какой-то рай. На какой-то самый скромный и самый нижний его предел. И кто же здесь меня встретил? Кто этот парень, который надо мной склонился так низко? Ярко-голубые ободки вокруг широких зрачков, эта худоба, эти нервные уголки губ, выцветшая кожа и взгляд, пугающий своей пустотой, зияющей неопределённостью. Нет, ангелы, способные встретить в раю, не имеют въевшейся печати порока, как этот парень. О, но если бы вы видели его! Это златокудрый, златотканый Дориан Грей лет не более семнадцати.
 
- Что-то с сердцем? На чём ты сидишь?!

Он хохочет во всю дурь – очень звонко, громко и почти бессмысленно. Мне показалось, что он состоит из блёсток, из крошечных кристаллов и серебристых искр и вот-вот распадётся на мириады их; распадётся – на мириады смеющихся льдинок, которые так знакомы несчастному Каю. Он подал мне ледяную руку, чтоб я поднялся. Я осмотрелся и тут же понял, что ничего подобного я не видел – если только в фантазиях. Это было необычайных размеров помещение с куполообразным потолком. Все стены – во фресках, в точности воспроизводящих картины Густава Климта. Они теснились замысловатой цепью, сложным хороводом. Сакральные хаос-гармония геометрии, золото, самые невероятные, космические орнаменты. Но в центре грандиозного купола – «Смерть и Жизнь». Вероятно, автор решил, что эта картина должна занимать центральное и самое высшее место – по своему смыслу. Скелет, злобно скалящийся на ярчайшее бурление Жизни… «Помни о смерти». Рассуждай над тленностью, над законами бытия. И это буквально предел – купол дальше не простирается. Я хорошо запомню эту картину и ее расположение здесь -- она всплывёт ещё в моей памяти.

Но на тот момент меня, главным образом, впечатлило иное. Я находился сейчас на площадке, откуда из лифта выходили всё новые и новые люди – вниз вела лестница из матовой позолоты в два крыла. А внизу пол был выложен желтовато-песочным камнем, повторяющий узор с полотен Климта, были десятки золотистых, нарочно помпезных и вычурных фонтанов, вокруг которых плавно, как призраки, скользили люди. Были островки зелени, небольшие пальмы, орхидеи и многие другие цветы, чьи названия мне даже неизвестны. И вот посреди этого радостного и живого беспорядка – овал водной глади, на которой царственно возлегли белые и жёлтые кувшинки, лилии.

Рафинированное, забальзамированное, синтетическое, клонированное отражение моей мечты увидеть хоть однажды заросший лилиями пруд. Но здесь – чистейшая вода казалась жидким, тягучим солнечным светом. Но здесь – побегам не дали бы распространиться так, как хочет Природа, а не смелая и наученная рука профессионала-дизайнера. Но уже один вид этих соцветий, которые с такого расстояния представлялись точками, - уже только один вид их меня вдохновил, напомнил о чём-то незаменимом, важном.

- Я тебя за ноги выволок из лифта. А это уже судьба. Я тебя нашёл. А теперь пойдём со мной в бункер. Я там разогреваю публику. Тебя могу провести бесплатно, ведь ты же не из нашей среды, - промолвил незнакомец расслабленно и лениво.  Я опомнился и повернулся к нему:

- Вот как раз мне в бункер и надо!
И я сбежал с лестницы наполовину. Но снова опомнился. Я повернулся к нему и воскликнул:

- Спасибо, что вытащил меня за ноги!..

А тот стоял в туманном сумрачном замешательстве, словно хотел сказать мне нечто предупреждающее и важное. Либо он просто не хотел, чтоб я его оставлял после того как, казалось бы, сама судьба приложила руку к нашей встрече…

Да, это была другая планета. Я четверть века и не думал, что Регул может иметь и такую сторону. Я догадывался, безусловно. Мир, где нет запретов на искусство и вольномыслие. Это крошечная относительно общего пространства Регула территория, где живет ничтожный процент всех людей этого города. Потаённые места для жизни немногих. И я сейчас в их числе, под чужим именем. Здесь каждый отличен и не похож ни на предыдущего, ни на последующего. Здесь люди не тяготятся меняющимися тенденциями во внешнем виде, не следуют ни одной моде. Каждый сам для себя решает, кем и каким ему быть, в какой цвет красить волосы и на какую волну настраивать душу.

Но новый мир, его причудливый вихрь отвлекал от прежних мыслей. Как вспышка света озаряет пыльную темноту, как порыв ветра вздымает старые засаленные рукописи, так и всё увиденное здесь меня перестраивало, изменяло изнутри. Из этого зала, посвящённого Климту, я попал далее на платформу, как мне и объяснял Адам. Спеша туда, я на считанные мгновения остановился возле искусственного пруда с кувшинками, но так и не обольстился их холёным видом.

Платформа с колонами напоминала что-то Версаля, где все причуды барокко словно увеличены под лупой, от чего представали несуразными и гротескными. Словно это сон гениального безумца-архитектора, жестоко и горячо влюблённого в витиеватость и пышность. На пустынную платформу прибыл один-единственный вагон – точно такой же, как в прежнем моём мире, зеркальный, обтекаемо-металлический. Нужно на нём доехать до станции, которая называется «Утопия», а дальше пройти по улице, придерживаясь левой стороны и свернуть на первом повороте. А дальше вывеска не обманет…

Быть может, жизнь – это полёт в неизвестность, путешествие в одно бесконечное и необъятное неизведанное. Ты не знаешь, что увидишь на следующей станции и будет ли она соответствовать твоим представлениям, которые сложились по ее названию. Успеешь ли ты выйти на необходимую, не поторопишься ли ты с действиями, не откажут ли тормоза у твоего поезда? Или же – лучше досидеть до конца маршрута, узнать, что там – в конце тоннеля? Или же это пустые, ненужные, тщетные вопросы, которыми захламлено сознание, а мы не должны и вовсе быть сейчас в подземных тоннелях, на тёмных перепутьях, а место наше там – под млеющим закатным солнцем среди лугов, покрытых росой. Как бы я хотел там быть! Если бы только на минуту смог… А мы – посреди проклятой раздробленности и бреда этого Регула. Тогда я подумал, что мы все, всё наше бытие – во сне гениального Архитектора, который не во что не влюблён, ничего не может обожать и лелеять. Создатель ненавидит нас или даже больше – он плевать хотел на то, что сотворил. И несколько минут я так загорелся этой идеей, что уверовал в неё и в то, что иначе не может быть. Мы на нашей жалкой умирающей планетке несёмся по галактике, неизвестно куда и зачем, а всем правит хаос, случай, потому что Архитектор тот холоден и равнодушен. Нет рамок, нет границ – всё дозволено. Не может быть плохо или хорошо. Потому что Творец безразличен к нам и всё мироздание от этого индифферентно. Грани размыты. Бесформенность. Вот так и сейчас я несусь в этом вагоне, как наша Земля в ледяном космосе. И ничего бы не поменялось, если бы я остался дома, например, лежать в ванной с остановившемся от передозировки сердцем. Я был убеждён в этом. И совершенно скоро я ощутил, что мне никогда не было так горько и одиноко. Как будто кто-то умер. Кто-то важный, для меня незаменимый. Такая невосполнимая утрата, на месте которой – зияющая пустота.

Так что же так больно? Что же внутри так исковеркалось и завыло?
А ведь умер Человек. Вот те несколько минут, пока я был убеждён, что Вселенная наша от пыльцы цветка до созвездия – ничтожный, абсурдный хаос, а Хозяин ее – равнодушный, не любящий своих детей изувер, а в мире нет ничего, что по определению злое или хорошее, светлое или тёмное, а все мешается, соединяется в единообразном месиве; вот в эти минуты Человек был мертв. На месте него была хула, разъяренность, полоумие, бессердечность и злоба, но Человека не было.

Это я был мёртв в эти минуты.