Край родной и любимый. Коллективизация

После 15 съезда ВКП(б), в 1928-1929 годах повсеместно развернулась энергичная работа по созданию условий для массового поворота крестьян в сторону колхозов: Начало 1930 года ознаменовалось бурным ростом колхозного движения по стране. Даже в Абанском районе по архивным данным считается, что коллективизация была почти завершена к 1930 году. Почти, но не совсем. Слухи о колхозе «ходили» в глубинке, люди шептались, обсуждали на своих вечерних собраниях, роптали. Свезти всё своё добро, нажитое годами? Это же моё, а как я без него? А земля? Где будем сеять? Как будем жить? Крестьяне жили в растерянности. Все чего-то ждали. Убедить широкие массы крестьянства в преимуществе крупного коллективного хозяйства перед мелким, единоличным - дело не одного дня и даже не одного года. Но вышестоящему руководству страны, может быть, района хотелось быстрее. Коллективизация в Аржаве началась в 1933 году. Её проводниками, пишет в своей книге «Родная поскотина» В.С. Дядечкин, были сельсоветчики из Канарайчика (Высоко-Городецка) и её сторонники - деревенские жители - Дядечкин Фёдор Фадеевич - выходец из семьи крепкого крестьянина да к тому же грамотный и Шелуха - бедняк.
Боялись землепашцы неизвестного колхоза, боялись «отдать чёрту душу», - говорила моя баба Ганна, боялись, что спать придется под одним одеялом, жены и дети будут общими. Более крепкие единоличные хозяйства, конечно же, не желали вступать в колхоз, потому как всё, что тяжким трудом приобретено и куплено на свои кровные нужно будет сдать в общий амбар. А там кто и как будет за этим добром смотреть, ухаживать, распоряжаться, наконец? У хозяина каждый гвоздик, гаечка, плуг, борона всё было смазано, прибрано, ничто не валялось, а как будет в колхозе? И потом: кто богаче - сдадут больше своего добра, а бедные… Что сдадут в общий котел бедные? Такие размышления приводили крестьян к нерешительным действиям. Богатые крестьяне окончательно отказались вступать в колхоз.
Стремясь уложиться в сроки, завершить коллективизацию быстрее и повсеместно, сельские советы и партийные органы стали применять методы администрирования, принужденного объединения крестьян в колхозы, началось раскулачивание.
Крепким хозяевам, которые не хотели ведения единого (общего) хозяйства довели план сдачи зерна и других сельхозпродуктов - «твердое» задание, и оно легло, как пишет Владимир Семенович Дядечкин, на плечи Василевских, Кондрашовых, Хиревичей, Бабариных, Дядечкиных, и как мне сказала Екатерина Григорьевна, - на Новиковых, Михальченко, Курбацких, Погорельских. Некоторые крестьяне - середняки, чтобы избежать сдачи своего скота, зерна в колхоз, резали скотину, овец, свиней, прятали по ямам зерно и мясо», - рассказывала пожилая женщина.
«Во саду при долине громко пел соловей…», - пела Шурмелиха, мать Татьяны Назаровны, что последние годы своей жизни жила в Ново-Успенке, пела и точила нож, чтобы зарезать единственную коровёнку во дворе, но лишь бы не отдать в колхоз. Многих крестьян, не желавших подчиниться воле сельсоветчиков, ссылали на ссылку, некоторые вернулись домой, а вот Погорельского Ивана, как забрали, так больше его никто и не видел», - сказала Е.Г. Алексеенко.
Вот что пишет дочь Погорельского Ивана Михайловича Ольга Ивановна, родная племянница Горнак Андрея Иосифовича по матери. «Для меня воспоминания о жизни в Аржаве очень тяжелые. Они мне больно тревожат душу, заставляют плакать. Столько было несправедливости к моей семье со стороны сталинского начальства! За что нас, детей, бросили на выживание, как собачек, за что над нами смеялись? Неужели мы были виноваты в том, что мои родители, дедушка Михаил и бабушка Мария не видели света божьего, не отдыхали из-за работы, а держали много скота, овец, свиней, лошадей. Работали много, чтобы было в семье всего вдоволь. Я думаю, что нас тогда просто разграбили. Мне было пять лет, но из маминых рассказов я знаю, что у нас забрали 4 лошади, 4 коровы, 5 супоросных свиней, 40 поросят и много, много овец. Эти же данные мне подтвердила тётя Евдокия, жена дяди Андрея, когда я уже была взрослой. А наш замечательный дом и надворные постройки! Первая изба стояла окнами на улицу, дверь выходила в сени, а другая - смотрела окнами во двор. И дверь тоже выходила в сени. На огромном дворе напротив стояла ещё одна изба, амбар и стайки для скота. В огороде стояла баня и большое гумно.
Всё построенное и нажитое моими родителями растащили и разграбили в один миг. А вот амбар длиной метров в 20 и шириной метров 8 долго стоял на пригорке деревенской улицы, как памятник насилию, что творился над крестьянством.
Наша семья большая была: дед Михаил, бабушка Мария, отец и моя мама, дети дяди Николая, погибшего в царскую войну (1914 год) и мы, четверо детей. Десять человек. Ели из одной миски деревянными ложками. Особенно я любила жирные наваристые щи из русской печи с белым хлебом. И всегда заказывала маме эту еду. Как хорошо нам было вместе всей семьёй! Последним из детей родился Шура. К нам из Белоруссии приехали мамины братья Иван и Ефим с семьями и пока не построили себе дома, жили у нас.
Но всё разрушила эта несправедливая, так называемая коллективизация, а я бы сказала, бесчестное ограбление одних другими. Отца забрали, как врага народа в тюрьму, видимо, ночью, потому как я не помню этого момента. Позднее пытались у нас, малолетних детей, отобрать и маму. Хотя, в сущности, они её и так отобрали. Год она пряталась в лесу с грудным ребенком. А я старалась её уберечь и говорила: «Скорее уходи, мамочка, а то придёт Фёдор и заберёт тебя!» Мама уходила в лес, а мы, как брошенные щенята, ютились, где придётся.
Устав прятаться, мама сдалась властям, и её осудили на год ссылки с грудным ребёнком. А мы перебрались к старшей сестре Евдокии, что жила с семьей в Ново-Успенке. Год спустя мама вернулась домой, но где этот дом? День и ночь не просыхали глаза от слёз у мамы. Переживания за нашего отца, за утрату своего добра, холод и голод в лесу, год нелегкой жизни в ссылке, отсутствие нормальных условий жизни в деревне после заключения - сделали своё злое дело, и мама заболела туберкулезом, скоро умерла. Мы, четверо малолетних детей окончательно осиротели. Господи, как же трудно мы жили! Сестра Евдокия забрала нас к себе, но вскоре и она заболела и умерла, оставив своих четырёх детей и нас. Приютила сирот наша тётя Оля, мамина сестра. Однако горе не ходит в одиночку, умер восьмилетний братик Шура, отравилась сестра Ева, а я и брат Коля - двое из большой семьи Погорельского Ивана - остались жить в бедной семье тёти. Но тётя очень болела, вскоре тоже умерла. Колю определили на колхозное содержание и воспитание к Титовой Агафье, а я, как мячик, который футболят, переселилась из одного дома в другой. Немного жила у дяди Андрея, нянчила детей у своего двоюродного брата Погорельского Тимофея, а позднее, закончив курсы трактористов, пошла работать в колхоз на тракторе. Всю войну отработала. После войны встретила своего будущего мужа, вышла замуж. С мужем прожили хорошую жизнь, вырастили троих детей.
Прошлое постоянно напоминает о себе. Болит сердце, болят ноги, во снах я часто бываю в родном отцовском доме. И от этого никуда не деться, никуда не спрятаться. Жизнь, полная слёз, горя, унижений, оскорблений и несправедливости - моя жизнь. Дочь кулака! Звучало это, как пощечина, как удар в спину».
Вот так на многие жизни и судьбы крестьян повлияла коллективизация. Рассказанное выше этому подтверждение. Сегодня восьмидесятипятилетняя Ольга Ивановна Вишнер-Погорельская проживает в Тверской области. В первый послевоенный год она вышла замуж в Павловку, была такая, деревенька в четырех километрах от трактовой дороги на Долгий Мост. Её мужем стал участник Великой Отечественной войны Вишнер Александр. Лет пять они прожили на родине мужа, а потом уехали в город. У них родились две дочери Валя и Люда, и сынок Саша. Живут все они в Тверской области своими семьями, вырастили своих детей, а теперь помогают растить внуков.
Родной брат Ольги Ивановны - Николай Иванович тоже проживал там же. У него двое сыновей, продолжатели рода Погорельских. Тогда же, в 1945 году, вернулся боевой офицер Погорельский в деревню, на родину. Молодой, красивый, стройный и высокий он покорил сердца многих деревенских девушек, заждавшихся мужской ласки и внимания. Но ни одна не пришлась ему по сердцу. Со всеми он был одинаково вежлив и внимателен. Мог беседовать с ребятишками часами, слушать разговоры стариков и чём-то своём думать. Не смог Николай Иванович найти себя в этой родной и ставшей ему такой чужой деревне. Уехал, чтобы никогда больше сюда не вернуться. Не знаю, сумел ли этот сильный мужчина-воин, прошедший всю войну и отстоявший в боях свое Отечества, забыть тот удар, что нанесли его семье, родителям и детям? Писала, мне дочь Ольги Ивановны - Валентина о жизни своей семьи и дяди Коли. И в одном из писем заверила, что не сгинула родословная дерева Погорельских. Веточки его ожили, выпрямились и дали свои поросли. И я с ней согласна.
В шестидесятые годы жили семьями в Ново-Успенке Шестиловские Иван и Василий, внуки Погорельского Ивана по матери. По специальности оба механизаторы, хлеборобы, землепашцы. Работали в колхозе «Советская Сибирь» добросовестно и ответственно, о чём и рассказал мне бывший бригадир тракторной бригады колхоза Громов Александр Егорович: «Работящие были хлопцы, что Иван, что Василий - молодцы!» Хорошие, заботливые и внимательные им встретились жёны, Зинаида Андреевна - учительница и Мария Андреевна - колхозница. Жили дружно, имели по двое сыновей. У братьев была сестра Мария. «Чирочка» - звали её сельчане за маленький росточек, за быстроту и легкость движений. Её светло-русые, вьющиеся волосы, уложенные веночком вокруг головы, украшали её милое личико. Чернобровая красавица вышла замуж в Аржаво, за сына Плескач Ольги - Михаила и молодая семья уехала в Иркутск, где, возможно, и сегодня живут их дети и внуки, совсем не зная о родных своей мамы. Я очень надеюсь, что они прочтут эти исторические строки и захотят подробнее узнать свою родословную. А это ещё раз подтвердит, что не сгинул род Погорельского Ивана, живут и трудятся внуки и правнуки его на этой неласковой земле. Трудолюбивые, упорные в достижении своей цели, грамотные и уважаемые специалисты, каждый в своей отрасли. Очень радостно и приятно об этом знать: ведь они и мои родственники в третьем колене.
Никто и никогда, не извинился перед Ольгой Ивановной и Николаем Ивановичем, не возместил потери их семьи в годы коллективизации. Хотя, что это изменило бы? Не вернуть счастливого детства, не вернуть загубленных родителей и родного дома.
Пыталась я выяснить обстоятельства дела Погорельского И.М., писала в Управление Внутренних дел Администрации Красноярского края и получила следующий ответ: «На ваш запрос №38 от 18.08.1999 года сообщаем, что ИЦ УВД Красноярского края и госархив города Красноярск сведениями о применении политических репрессий к семье Погорельского И.М. не располагают». А кто располагает? Кто даст ответ, по чьей указке был разрушен уклад семьи крепкого крестьянина, растащено хозяйство, выброшены дети и женщины из дому, а самого хозяина увезли в неизвестном направлении? Что с ним стало потом? Ответа нет и, вероятно, никогда уже не будет.
Я разговаривала с дочерью раскулаченного Костюкович Якова Василисой Клещенок, теперь уже 79-летней бабушкой, которая живет в селе Долгий Мост, по улице Соловьёва. Её четверо детей: Горнакова Татьяна, Муравьёва Галина, Голощапова Людмила и Клещенок Сергей живут в этом же селе своими семьями, у каждого своя судьба, свои дела и проблемы. Для мамы, здоровье которой подорвано тяжелой работой, даже взрослые дети остаются детьми, каждого жалко, каждому хочется помочь.
Вот что рассказала мне Васса Яковлевна из жизни родительской семьи. «Семья наша состояла из семи человек, из них пятеро детей. Держал отец небольшое хозяйство: две коровы, две лошади, две свиноматки, 6 подсвинков, десяток овец. Имел отец в своем хозяйстве жатку и молотилку, которую за определенную плату давал соседям. Пашни было девять десятин, но работали в основном на поле и в хозяйстве только свои домочадцы, наемную силу привлекали в крайнем случае. Когда стали «грабить» хозяйство Погорельского, отец почуял неладное и уехал в Иркутск, но наше хозяйство забрали и без него. Увезли зерно, муку, шубы, угнали скот, я думаю, в Канарайчик, а нас пятеро детей и маму увезли на телеге в Трускино, была такая деревня в 30-е годы. Через год трудной и полуголодной жизни в холоде (первые месяцы по прибытии жили в шалаше),  наша семья в четыре человека вернулась в Аржаво, в свой дом на краю деревни (в дальнейшем в этом доме будут жить Ганчицкий Александр Данилович, а затем Дуденкова Прасковья Павловна). В ссылке умерли двое детей, не справившись с голодом, холодом и болезнями. Дом пустовал, но стояли в нем деревянные кровати и стол, сколоченный из крепких досок. Так мы начали жизнь с нуля. Кое-чем помогли соседи Горнак Андрей Иосифович, Дядечкина Ольга Павловна, Кудрачев Филипп Егорович. Вернулся отец, но его скоро арестовали и увезли куда-то представители Высокогородецкого сельсовета. Больше его мы не увидели. Я помню, как отец успокаивал маму не волноваться, убеждал, что скоро вернётся в семью, а глаза были у него грустные и голос дрожал. Видно, он и сам не верил в то, что говорил.
Жили без отца тяжело, работали много на своем огороде и в колхозе, куда мама вступила по возвращении из ссылки. Старший брат Андрей уехал жить и работать на Цетральный (ныне Денисовка). Началась война и брата Якова забрали на фронт, откуда на него пришла лишь похоронка. Здоровье мама свое подорвала в ссылке, затем отца увезли в неизвестном направлении, что стало для нее большой трагедией, а гибель сына она не сумела пережить и умерла. Из большой семьи Костюкович Якова осталась в Аржаве я одна, 18-летняя девушка. Только работа спасала меня от голода, нужды и необдуманных поступков. Таскала мешки с зерном и плуг при вспашке огорода, косила траву и сгребала сено, пряла и ткала - всего навидалась». При воспоминаниях прошлого плакала старая женщина, уж больно тяжелыми были они для нее.
Разве о такой коллективизации думала партия большевиков? Уверена - нет! Значит, кому-то надо было посеять панику среди крестьян, уничтожить сильнейших хозяйственников? А, может, кто-то хотел выслужиться перед вышестоящим начальством о быстром выполнении данного поручения? Всё может быть. Только и первое, и второе - плохо.
А колхоз всё-таки в деревне Аржаво был образован. Не сразу, и не с большим желанием, но по настоянию и убеждению представителей из сельсовета 16 единоличных хозяйств записались в колхоз. Это были беднейшие из живущих в деревне крестьян, и во дворах-то у них было негусто, поэтому им было всё равно идти в колхоз или жить единолично. Так весна 1933 года стала датой рождения колхоза, названного «Восточно-Сибирская правда». Председателем избрали самого грамотного активного агитатора за коллективное ведение хозяйства Дядечкина Фёдора Фадеевича, которому было в то время 42 года. Первым делом начали крестьяне-колхозники свозить свое добро: коней, коров, плуги и бороны, кое-какое зерно, что имели, - в стайки и амбар раскулаченного Погорельского Ивана Михайловича. С того весеннего дня и по пятидесятые годы в загонах бывшего крепкого, крестьянина будут жить колхозные овцы, ухаживать за ними и добиваться отличных результатов окота и настрига шерсти станут женщины-колхозницы.
Мы все знаем, что колхоз - это коллективное хозяйство. Верно. Но точнее - это люди, объединившиеся в одну семью. Трудолюбивые, ответственные, инициативные и смекалистые, хозяйственные и умелые или же, наоборот, бесхозяйственные и ленивые. Успех или неуспех любого дела в руках этих самых людей. Если отличных работников больше, быть тогда хозяйству лучшим, передовым. И дальше читая, мы увидим и поймем, какие же люди объединились в колхоз, и чего достигли. Трудная была первая весна для колхозников. Не было опыта организации крестьян на общую работу - проведение весеннего сева, не хватало техники, инвентаря, зерна, не знал председатель, как оплачивать труд людей, не хватало знаний ведения хозяйства. С зерном помог район, заняв у других колхозов, но с возвратом осенью, после сдачи поставок. Однако вернуть зерно, видимо, в первый год своего существования колхоз не смог, потому что на Президиуме Абанского райисполкома 23 января 1934 года малоимущим колхозам, в том числе и колхозу «Восточно-Сибирская правда» разрешили отсрочку до урожая 1934 года, а в случае не возврата, райисполком будет обязан забрать его у колхозников.
Я читаю Постановление Абанского райисполкома от 2 марта 1934 года «Утверждение посевных площадей на 1934 год». Читаем: «Высоко-Городецкий сельсовет: Колхозов — 1, посевная площадь — 18 га, сдача зерна 126 центнеров, картофеля посеяно на 2 гектарах, сдать 14 центнеров. Как сеяли, что собрали? Точных данных у меня нет, но по воспоминаниям Анны Герасимовны 1934 год на редкость оказался удачным для колхозников. Собрали хороший урожай и семьи получили по 10 килограммов зерна на заработанный трудодень. Горько сожалели единоличники, видя, как большие возы с хлебом подъезжали то к одному, то к другому дому колхозников. После этого увеличился приток заявлений в колхоз и к 1936 году все жители деревни стали колхозниками. Я думаю, что для начала этого было неплохо.
Финансовое состояние колхоза было слабым, но государство выделяло срочные и долгосрочные ссуды на строительство животноводческих помещений и на землеустроительные работы. Сколько было выделено колхозу «Восточно-Сибирская правда», сказать не могу конкретно, но на 113 колхозов Абанского района выделялось 54954 рубля (данные Абанского архива). В то же время все колхозы должны были выполнить план по мясо-налогу в 172 центнера, 13 килограмм - единоличники в 2786 центнеров - кулаки — 89. При этом 40% плана выполнить надо было в начале первого квартала, 100%-е выполнение закончить к концу первого квартала. Такое решение вынес президиум РИК 6 февраля 1934 года. В случае не выполнения — денежный штраф в размере рыночной стоимости не выполненной части с изъятием скота. На этом же заседании 6 февраля 1936 года был установлен местный налог для крестьян, который сводился к следующему: колхозники должны были платить 50 копеек за один квадратный метр земли под постройками, дворами, огородами и сельхозугодиями. 20 февраля 1934 года Абанский РИК принимает Постановление «О проведении сбора на нужды жилищного и культурного строительства по 30 рублей с каждого двора. Для многих крестьян такие обложения были очень тяжелы, но требования того времени были суровыми и селяне, оставаясь ни с чем, рассчитывались.
В 1935 году колхоз получил трактор «Фордзон». Какая радость для селян! Теперь не надо идти в борозде за плугом согнувшись и обливаясь потом. Один тракторист вспашет за пятерых. Так думалось колхозникам, когда они увидели трактор в работе на поле. Однако пришлось крестьянам много походить за плугом, пока на поля вышли большие и мощные тракторы и не в единственном экземпляре.
Партия и советское правительство старались укрепить колхозы, выдавая кредиты на приобретение техники, сельхозинвентаря. Для обеспечения механизации работ в колхозах были организованы МТС: Абанская, Самойловская, Долгомостовская, где были открыты курсы трактористов. Погорельский Тимофей Николаевич и Лахмоткин Виктор Васильевич, окончив курсы при Долгомостовской МТС, сели за штурвалы полученных тракторов. Конкретно о выработке молодых трактористов данных нет.
Из газеты «За большевистские темпы» № 18 март 1936 года «На два колхоза Высоко-Городецкого сельсовета доводится план весеннего сева: посеять яровых культур 864 гектара, в том числе 821 — колхозами, 43 гектара — единоличниками». За выполнение плана или его невыполнение спрашивали очень строго с руководителей хозяйств и глав семейств—единоличников. Читаю Постановление Высокогородецкого сельского Совета «О срыве весеннего сева единоличниками» от 27 мая 1935 года (ФР-1, О-1, Д-5) «За срыв весеннего сева на плановой площади в 4,17 гектара посеяно 0,82 га, наложить штраф в сумме 350 рублей на Дядечкина Павла Емельяновича. За срыв весеннего сева, при плане 4,52 гектара посеяно 1,35, наложить штраф в 350 рублей на Дядечкина Федоса Фадеевича, имеющего в своем хозяйстве лошадь». Вот так жестко и решительно подходили к выполнению плана в первые годы колхозного строительства.
Колхозники колхоза «Восточно-Сибирская правда» должны были посеять в 1936 году зерновых 769 гектаров. Зная, что сеять надо в оптимальные сроки, чтобы земля не высохла и, зная большую ответственность крестьян - наших предков за сев, уверяю вас, что трактористы старались, и план был ими выполнен. Гул тракторов на полях радовал сельчан, поднимал их дух на коллективные дела. Строились большой птичник, коровник. С приходом техники жизнь в колхозе облегчилась. Колхоз набирал силу. Из газеты «За большевистские темпы» от 28 июля 1936 года видим, что в колхозе «Восточно-Сибирская правда» 140 голов КРС, из них 67 дойных коров, планируется вырастить 50 телят, 42 овцы, 40 лошадей», Значит, дела в животноводстве ладились. В уборочную, страду 1936 года на полях колхоза работал комбайн «Коммунар», но он был один и поэтому, чтобы скорее убрать урожай и во время рассчитаться с государством, на полях работали конные косилки и женщины с гребцами и с серпами. Женщины вязали снопы и ставили в бабки, зерно в снопах дозревало, а потом на молотилке МК-1100 обмолачивали Демиденко Семён Лукич, Титов Василий Прокопьевич, Питкевич Даниил Францевич, Хиревич Семён Фёдорович. Готовое зерно увозили в общественный амбар, а закончив уборочную, везли зерно на приемный пункт в г. Канск.
Из Постановления Абанского райисполкома от 6 июня 1935 года видим, что колхоз «Восточно-Сибирская правда» должен отгрузить 30 центнеров зерна. Вроде бы немного, но с каждым годом план сдачи зерна государству увеличивался. И шли обозы с зерном после уборочной до Канска. Обоз состоял, примерно, из 10 возов, на каждом по 1 кучеру. На головном возу ездили Питкевич Даниил Франкович, Дядечкин Федос Фадеевич, или Пашкевич Емельян Иванович, а далее — Горнак Мария, Плескач Ольга, Петрович Ульяна, Титова Агафья, Дядечкина Елизавета, Лахмоткина Серафина. Дорога долгая и трудная, первая остановка была в Устьянске, чтобы покормить и напоить коней, да и ездовым перекусить. Для того был в Устьянске постоялый двор, хозяевам платили что-то, а сколько — не помнила Екатерина Григорьевна. После отдыха кони к вечеру следующего дня приезжали в Канск. Приём зерна вёлся круглосуточно и, если удача сопутствовала, то на четвёртый день возвращались домой ездовые.
Рассказывал Питкевич Даниил Франкович. «Пока зерно сдадим в Канске, проголодаемся и ужинаем сообща тем, кто, что прихватил из дому. Однажды, до того, как разложить свои узелки, мы вытащили из сумочки Пашкевича кусок сала. Разложили свои запасы, разрезали сало хозяина и потчуем его же, нахваливая. Емельян Иванович ест и от удовольствия причмокивает: «Какое вкусное, надо же!? А моя Мариля, будь она неладная, не умеет так посолить». Долго же мы потом смеялись и шутили по поводу вкуса односельчанина! Не сумел узнать свое сало, не оценил кулинарные способности своей жены».
Сдав зерно, возчики получали соль, мыло, спички, керосин и другие товары, необходимые в хозяйстве, и везли в деревенский магазин. И это было правильно, чтобы не делать холостые прогоны. Кони в колхозе очень ценились, потому что это была главная тягловая сила. На конях подвозили зерно и воду на поля, на конях косили травы, гребли сено, а осенью и зимой подвозили корма к фермам. А урожай с полей и на приёмный пункт тоже на конях. Ко всему ещё районное руководство привлекало коней из колхозов для вывозки зерна по единоличному сектору. Колхоз «Восточно-Сибирская правда» должен был вывезти 60 центнеров зерна на своих конях и в своей мешкотаре, о чём читаем в Постановлении райисполкома от 23 июня 1934 года. Отсюда и ухаживали за конями особенно хорошо. Зимой коням давали столько сена, что утром вывозили от них объедки коровам, но когда в деревню придёт техника, к коням отношение изменится, и будут они есть объедки от коров. А пока, им полагались концентратов 9-10 центнеров в месяц, корове лишь 2-3 сена, лошади — 25 центнеров, корове — 15, овце — 3 центнера, плюс в достатке солома, а летом сочная трава.
Вопрос о развитии животноводства рассматривался на IX съезде работников животноводства 20 февраля 1934 года и постоянно стоял на контроле райкома партии и райисполкома. Летним днем кони работали, а ночью их пасли. Конюх Горнак Илларион Ефимович строго следил за своими подопечными, чтобы вовремя были накормлены и напоены, чтобы сильно не гоняли и не били. Конюшня в ту пору располагалась на месте бывшего огорода Петрович Степана. Только после войны её перевели на постоянное место ближе к озеру, где она и находилась до последнего дня своего существования.
Немного отступлю и расскажу о колхозном конюхе, как о человеке. Горнак Илларион, Горнак Алексей и Мария были детьми переселенца Горнак Ефима Иосифовича из Белоруссии. Был ли он родным братом моему деду Горнак Андрею Иосифовичу — не знаю, но то, что Алексей и Илларион были двоюродными братьями Ольге Ивановне Погорельской, которая приходилась родной племянницей Андрею Иосифовичу — это точно. В своих воспоминаниях Ольга Ивановна говорит, что в их семье жили дяди Иван и Ефим, пока не построили себе избы. В нашей семье об этом родстве почему-то не говорили, на мои вопросы отвечали, что это однофамильцы. Екатерина Григорьевна Алексеенко говорила, что Ефим Иосифович был, очень серьёзным и даже жестким человеком, часто, обижал жену, детей держал в строгости. Дети же выросли людьми добрыми, сострадающими чужому горю. Поговоркой Иллариона было «Воша, малец!» Ни с кем и никогда Илларион Ефимович не ругался, даже за плохое обращение с конём только журил, ворчал.
Женой его была Анна Даниловна, хорошая симпатичная женщина из семьи Мишулковых. Работала она с первых дней образования колхоза на разных работах, а с сороковых годов — свинаркой. Свиноферма, а в первые годы эта был всего лишь небольшой домик и загончик для свиней, а их было всего две, находилась, в переулке Хиревич Данилы Фёдоровича, в нескольких метрах от конторы. Позднее её перевели дальше от деревни, чтобы не распространять на жилые дома специфический запах. Да и места потребовалось горазда больше для содержания 50-100 голов. В пятидесятые годы были отстроены хорошие помещения для свиней, повысился спрос за сохранность этих животных и увеличение поголовья. Как я знаю, подопечные Анны Даниловны давали хорошие привесы и приплод в 60-е годы XX столетия. За хорошую работу её награждали и премировали. Этому есть подтверждение. «Протокол №10 заседания правления колхоза «Советская Сибирь» от 13 июня 1964 года. Премировать за хорошую работу животноводов: 1. Горнак Анну Даниловну — блузкой». Очень хотелось бы поточнее, в цифрах узнать результаты труда свинарки, но соглашусь с мнением жителей деревни, которые сказали, что Анна Даниловна — очень ответственная работница. Ожидая опорос свиноматок, могла и дневать, и ночевать на свиноферме, а за поросятами ухаживала, как за малыми детьми. Она со своим мужем Илларионом Ефимовичем и в деревне остались последними, как бы сторожили родные места ещё 4 года, надеясь на возвращение сельчан.
На первой встрече жителей деревни в 1994 году Анна Даниловна, теперь уже 82-летняя бабушка, сказала: «Если бы кто-то приехал сюда жить, хотя бы один человек, то я бы пешком из Абана пришла на родину. Я так люблю свою деревню!» Её поддержали аплодисментами присутствующие, но не поддержали возвращением, не дождалась труженица даже второй встречи земляков на своей земле и покинула этот беспокойный мир. Земля ей пухом! С Илларионом Ефимовичем они вырастили троих детей — Анну, Геннадия и Юрия. В семье Горнак Ефима воспитывалась и племянница Фёкла, которая в будущем выйдет замуж за Удельных Степана Филипповича, а дочь Мария после войны уедет в Литву и там найдет свое счастье.
Большое значение в колхозе придавали вспашке пара, крестовому посеву полей. Этого требовали Абанский райисполком и РК ВКП(б), а чтобы это применялось на деле, проводилась учеба механизаторов и колхозников. Представителями от колхоза «Восточно-Сибирская правда» были Погорельский Тимофей Николаевич и Алексеенко Павел Зиновьевич. К этому времени бывший председатель колхоза Дядечкин Фёдор Фадеевич, ссылаясь на плохое здоровье, отказался от должности председателя и РК ВКП(б) рекомендовал члена партии Павла Зиновьевича Алексеенко.
Павел Зиновьевич, мужчина 42 лет с семьей в 5 человек переехал из Высоко-Городецка, где жили его родственники, в Аржаво в 1938 году. За дела новый председатель взялся очень серьезно, был он человеком строгих правил, не терпел разгильдяйства и безделья. Колхозу по-прежнему доводят план ярового сева, в том числе зерновых и технических культур (лен, конопля), картофеля и овощей, а это значит, требуется много рабочих рук.
Четырнадцатого октября 1938 года президиум райисполкома рассматривает вопрос о ходе вспашки зяби и постановляет: «Обязать председателя колхоза «Восточно-Сибирская правда» Алексеенко П.З. переключить на вспашку зяби всю тягловую силу, за исключением лошадей, занятых на отгрузке хлеба государству и скирдовании хлебов. Закончить зябь к 20 октября». За не выполнение постановления наказывали очень строго денежными штрафами или снятием с работы.
В 1938 году началось освоение новых земель и было раскорчевано колхозом за год 84 гектара, что подтверждают архивные данные п.Абан. Чем корчевали? Кто корчевал? Это остается вопросом. Хотя старожилы вспоминали, что колхозники штыковыми лопатами копали землю, чтобы выровнять пахотный клин. И теперь другое возникает в сознании. Какими же работоспособными и ответственными были наши предки! Не было тогда «живых», как мы говорим, денег, а были трудодни — палочки на бумаге, а они работали и работали, чтобы завтра было лучше. Если бы они знали, что сегодня зарастут бурьяном все распаханные и раскопанные, ими поля, ужаснулись бы. Хорошо, что про это они никогда не узнают. А дела в колхозе в 30-е годы медленно, но налаживались, улучшалась и жизнь крестьян.
И то, что жизнь налаживалась, видели сельчане. Легче стало жить, коллективно веселее работалось, осенью за работу получали крестьяне-колхозники плату зерном, которое можно было продать или же скормить домашнему скоту, которого в каждом дворе было много. Продавали в основном продукты собственного хозяйства на базаре в Абане. На базаре тоже был введен разовый сбор с крестьян-колхозников. Брали с воза один рубль, с рук, лотков и с земли продажа оценивалась в 20 копеек, а при продаже КРС или лошадей брали по одному рублю с головы. И плата эта была не такая уж мизерная, как нам сегодня кажется. Корова стоила 20-30 рублей. Вот и подумайте, что стоил рубль?!
А теперь вернемся к новому председателю. Павел Зиновьевич Алексеенко был родом из Могилевской губернии. Его родители тоже приехали в Сибирь на вольные земли, но поселились в Высоко-Городецке, раньше называемым Канарайчиком. Там он женился, взяв в жены Шурмелеву Елену, которую, как он сам говорил сильно любил. Елена подарила ему трёх ребятишек, но сын-первенец умер в младенческом возрасте, а девочки Дуся и Катя росли крепенькими и здоровенькими. Однако едва девочки подросли немного, их мама умерла от туберкулеза. Слишком коварная эта болезнь была в то время. Девочки маленькие, им нужен уход и материнская ласка, поэтому Павел Зиновьевич женился на Гуркиной Фросе, у которой рос сын Голешев Коля. Вот с такой семьей приезжает председатель в деревню. В Аржаве рождаются Надя и Павлик. Как все деревенские дети, девчонки председателя работали на прополке полей, на сеномётке и на других колхозных работах.
Годы шли, колхоз работал, Павел 3иновьевич оставался у руля его до 1945 года. Самые трудные военные годы пришлось ему с колхозниками отстаивать у жизни право на существование колхоза, деревни и всей советской державы. Вот что рассказывает Дядечкин Василий Андреевич из воспоминаний своей матери о председателе. Алексеенко был человеком слишком серьезным, он не отличался хорошим отношением к своим подчиненным, мог незаслуженно накричать, оскорбить, обидеть. Для него важно было исполнение его поручений, качественного выполнения порученного дела. Его не интересовали жизнь и проблемы крестьянских семей. Он не защитил женщину-учётчицу Ольгу Еремеевну от нападок счетовода маньяка Темнякова, который постоянно домогался её, и женщине пришлось уйти с этой работы. За председателем закрепилась кличка «Пекун», потому, что ругая нерадивых работников, он постоянно повторял: «Упеку я вас…» Но надо помнить и понимать в какое время работал Павел 3иновьевич. Годы войны, когда все трудоспособные мужики ушли на фронт, в колхозе остались дети, старики и бабы, а страна ждёт от деревни хлеб, мясо и молоко.
А с кем выполнять эти задания? Скидок на трудности не было, и быть не могло. В такой обстановке меняется характер человека, его поведение и отношение к окружающим. Ещё неизвестно, чтобы было, окажись на этом месте другой человек?! Может быть, гораздо хуже. В эти трудные годы счастье семейное покинуло дом Алексеенко: умерла вторая жена. Остался он с пятью ребятишками перед вопросом «Что делать?» Добрые люди посоветовали ему ввести хозяйкой в дом Екатерину Григорьевну, которая после смерти мужа Никифора Погорельского квартировала у сестры Евдокии и, чтобы заработать кусок хлеба семье, не гнушалась никакой работы, из последних сил тянулась, но ни разу не бросила дело, не завершив его. В 1944 году перебралась женщина в большую семью председателя. Старшей дочери Дусе — 18 лет, Кате — 16, Наде — 7 лет, Павлику — 5 лет и приемному сыну Коле — 14 лет, сыну Екатерины Григорьевны — 4 года, да взрослых двое. Итого: восемь человек. Но не испугалась крестьянка такой большой семьи, а, засучив рукава, взялась за работу в доме, на колхозную — тоже успевала. Ей теперь надо было успевать везде: жена председателя, каждый может укорить, если что не так. Привыкла к детям, привыкли и они к мачехе, и за её доброту называли «Мама». Кроме шестерых детей своих в семье будет жить ещё один приёмный мальчик — сирота Штукин Митя из Ново-Успенки. «Жалко ребёнка, не объест», — решили супруги. Будут у них и общие дети: Маня, Люба и Вера — и все для родителей будут дороги, как один. Вот здесь раскрывается еще одна черта характера мужчины — отца и мужа — сочувствие и сопереживание детям, ответственность за них. Чтобы там не делалось на работе, с детьми он был сдержан, по-отечески заботлив. Хотя его дочь Дуся с горечью говорила, что он ни разу и копейку не дал ей, жившей отдельно своей семьей. Возможно, у него и денег-то лишних не было в то время, а одни трудодни, да еще росли Люба с Верой, их надо было одевать. Ольга Еремеевна вспоминала: «Бедно жила семья председателя, хлеба не хватало. И отец семейства Павел Зиновьевич успокаивал, домочадцев: «Чтобы не хотеть хлеба, держитесь за левое ухо». Я сразу не поняла. Причем тут левое ухо? Оказывается, левая рука, в которой обычно держим хлеб, будет занята, и тогда просто нечем будет брать хлеб, которого и так нет на столе. В моих глазах Павел Зиновьевич был пожилым человеком, коммунистом, а я привыкла уважать старших и верить их словам и сединам, поэтому, что бы там не было, для меня он остается тружеником земли нашей. В сегодняшний бы день такого председателя, может быть что-то изменилось бы в лучшую сторону. В наше время ещё ни один руководитель не обделил себя и своих близких. Последние гроши отбирают у рабочего и прикрываются красивыми словами.
Но, оставим мои отступления и следуем дальше. Шла война, тыл работал на Победу. На заседаниях Высокогородецкого сельского Совета ежемесячно заслушивался отчет председателя колхоза «Восточно-Сибирская правда» Алексеенко Павла Зиновьевича о состоянии дел в животноводстве, о готовности хозяйства к зимовке, о сохранности семян и поголовья скота, о заготовке сена и других кормов для КРС, о ходе весеннего сева, о количестве семян зерновых и картофеля, о готовности школы к учебным занятиям, о помощи семьям военнослужащих, о противопожарной безопасности в деревне, о создании дружины, о наличии противопожарного инвентаря, о праздновании очередных годовщин Октября и ещё много, много чего, чем жила деревня и что должен был делать председатель. Обо всех этих вопросах я читала в делах №2, №11, №17, фонд №Р-30, опись 1 Абанского архива Абанского райисполкома. И как бы не было трудно, как бы не приходилось отвечать за всё, что творилось и делалось в деревне, председатель колхоза Павел Зиновьевич, не бросил своих колхозников, а в одной упряжке тащил с ними тяжёлый жизненный воз. Пусть не всегда всё шло гладко, пусть не раз ему делались нарекания, со стороны районного руководства, о чём я тоже читала в архивных документах, были ошибки, но не ошибается тот, кто не работает. Колхоз выстоял в трудные годы войны и встретил своих победителей. После войны партия направит Алексеенко руководителем хозяйства в Ново-Успенку, позднее в Горкино, а в 1956 году Павел Зиновьевич вернется в Аржаво и лет восемь отработает почтальоном деревенским, разнося жителям газеты, журналы, письма и посылки.
Его старшая дочь Евдокия — выйдет замуж за хорошего, трудолюбивого парня Громова Александра Егоровича в Ново-Успенку, наживут с ним и вырастят троих детей: Ольгу, Ивана и Любу. Очень любила Евдокия песни и частушки, пела их звонко, задорно, с душой, радуя селян и горожан. Её слушали и восторженно принимали зрители сел района Абанского, г.Канска, Красноярска, Зеленогорска и Железногорска. А внучка Павла Зиновьевича — Люба, теперь Герцог Любовь Александровна, переняла от мамы чистый, сильный голос, умение кулинарничать и радушно принимать гостей. В местной школе она преподает, историю, в доме культуры участвует в художественной самодеятельности. Его дочь Катя и сын Павел уедут и деревни, воспользовавшись возможностью поехать на стройки страны, да так и проживут всю жизнь на Камчатке, изредка навещая родителей. Надя тоже уедет в Иркутск, на стройку, но там погибнет. Люба и Вера остались на родине, получили образование, специальности, создали семьи. Люба работала в администрации коллективного хозяйства села Ново-Успенка. В настоящее время она находится на заслуженном отдыхе.
Вера работает в Долгомостовской больнице медсестрой. Это о ней говорят соседи и больные: «Вера — добрейший человек в больнице, у неё дома Скорая помощь, шприцы всегда готовы». Её старший сын Саша, видя маму внимательной, и заботливой с больными, решает стать медиком. Закончить Канское медучилище не успел: был призван в Армию. 13 декабря 1994 года он улетел в Чечню для выполнения специального задания правительства. Помозов Александр Евгеньевич выполнил данное задание, защитил целостность и благополучие нашего Отечества ценою своей жизни. Не воевал его дед, Павел Зиновьевич на фронте, он прожил до 90 лет, а внук ушел из жизни совсем мальчишкой, не воплотив свою мечту в реальность, не порадовав родных людей и маму своими успехами. В памяти, друзей и родственников Помозов Александр остался навечно молоденьким и добрейшим человеком.