Дедушкины сказы. Самоварушко

Самоварушко
Церква у нас по самой середке деревни стоит, да и посередь всего мира тож. Раньше у нас село было да вот вокруг церкви и скукожилось, деревнькой стало. Да так широко оно было–то, что от края и до края ни у зимы, ни у лета сил не хватало. Снегами да морозами бывало только одну сторонку закутывало, а уж дождем аль жарким солнышком – другую. Так и жили – на одном конце села морозы стояли, на другом – жара, а посерединке – церква.
 
А знашь ли как девки с парнями в те времена друг дружкой любовалися? Вот слушай. Свиданья всегда на жаркой стороне у нас назначали, только девки-то сперва на морозну сторону бегали. Пока парень цветы собирает да на солнышке пекётся – девка по морозной стороне гуляет, на морозце румяны щечки нагуливает. Ну потом с морозов идет на жарку сторону, а тулупчик-то здесь и скинет да в летнем сарафанчике – к своему ненаглядному, уж тут, под самым солнышком, они друг дружкой и любуются. А как девка со свиданья-то домой воротится, так мамка ее и давай распрашивать-беспокоиться.

- Что это у тебя, девонька, за румянец? – спросит – Аль со свиданья воротилась?
- Нет, – ответит девка – это я по морозной сторонке гуляла, от мороза и нарумянилась.
Ну вздохнет тут мамка шибко да скажет: «Ну ежели по морозной, так и ладно». А потом и заплачет – знаем, мол, об ентом морозе-то, когда-то и он нам щечки щипал. Да слезу свою украдкой утрет, чтобы дочка не заприметила. Ну так и жили. На одном конце жара, на другом – холода, ну а посередке – церква.  Вот жизнь-то чудная!

 А чудеса ведь каждый божий день творятся. Не веришь? Да вот хоть про кузнеца нашего тебе еще скажу. Да и отчего у нас лето с зимою по всему селу эдак хороводы-то водили, менялись друг с дружкой, значит, тоже. Дело ведь и не в самой широте земли нашей было.

Жил-был у нас такой мастеровитый кузнец, что всякие чудеса творил. Ну всего-то я уж и не припомню. А вот помню, как он мог тебе любую  лошадку подковать. За этим делом к нему всегда обращались. Лошадку-то он мог тебе так подковать, что копытца ее вовсе и не цокали – из-под копытец музыка лилась! Едет мужичонка на такой лошаденке, а из-под копытец ее мелодия, да такая, что у всех встречных-поперечных дух и захватывает. Встретишь эту лошадку, так в пляс тебя и бросит! А бывало, что и загрустишь да заплачешь – уж такая печальная мелодия из-под копытец льется, что каждый встречный с глазок слезки утирал. Да оттого, знашь, только сердцу легчает. Вроде плачешь от музык ентих, а на душе легко делается.
Да чего он только не кудесил. Было, что сам изобрел трубу подзорную, ну невидаль настоящую. В нее одним глазком глядишь, так полмира видно! Стали за таким чудом к нему люди ходить, чтоб на полмира одним глазком посмотреть. А видать было – аж дальше горизонту! Ну захвалили все кузнеца, чудом его завосторгались. Стали за таким чудом к нему люди ходить, чтоб на полмира одним глазком посмотреть. А видать – за самые небеса и дальше горизонту. Хвалить стали кузнеца, чудом его восторгаться.

А в трубу-то его по ночам все звездочки видно. К нему даже стали девки с парнями в гости ходить да на небе звезды считать. Сидят влюбленные, на небеса в трубу подзорную смотрят. «Я тебе эту звездочку подарю» - говорит девка. «А я тебе - эту» - говорит парень. Сидят да милуются, звездным небом любуются. А тут и другие подходят, первых торопят, с места гонят. Вот так чудеса и творились.
О кузнеце молва теперь пошла, слава по всей земле о трубе его подзорной. Молве он той внимал, а потом и сам в трубу свою по ночам на небеса смотрел. Да случилось так, что ясными днями пропадать он стал. На людях не показывался, а к чуду своему никого не пускал – через трубу подзорную каждую ночь на Луну смотрел. Люди оттого возмущаться стали, а шибче всех – влюбленные. Ведь им больше всего на небо посмотреть хочется, им без звезд жить ну никак нельзя. Кузнец брови супил да отмахивался. А потом всех и удвил. «Там, - говорит – на Луне моя милая красавица живет. Разглядел я ее в ясную ноченьку, когда Луна все своим светом залила. Я уж на звезды и не смотрю. Там – говорит – моя милая живет. В санях по Луне ее кони катают, гривами своми сверкают. А еще я видел и то, как она чай в хоромах своих попивает. А крендельками-то уж такими ароматными чаек закусывает, что не аромат это, а благовония самые настоящие!» И чует он енти благовония еженочно - тонкой дымкой, говорит, от Луны к нему тянутся.

Наши-то люди услыхав про такие чудеса стали просить кузнеца и им деву лунную показать. Уж страсть как много охотников у нас до чуда-то. Да не всякое чудо чудно. Кузнец всем отказывает. «Мужики – говорит - на деву мою заглядятся, да отобъют незначаем, сами сосватаются». Да как тут сосвататься? Дева твоя вон где – на Луне! А он все свое твердит, никого к подзорной трубе не пускает. И девонек с их маменьками тож. «А то разглядят – говорит – красу мою ненаглядную, щечки как у нее накрасят, бровки как у нее подведут, и крендельками все так же как она чай закусывать будут. Ну заведут себе, значит, моду лунную, так краса моя станет на всех девонек похожей, уж не будет единственной». Ну что тут делать? Оставалось на Луну только невооруженным глазом смотреть да красу на ней неземную высматривать. И ночь смотрели, и две смотрели, и три – и ничего, никаких чудес не увидали. Махнули на кузнеца рукой. И на его лунное чудо тож. Бывало, конечно, окно у избы какой отворится, лицо оттудова покажется, на Луну посмотрит, вздохнет да обратно спрячется.

А кузнец все смотрел. Днем на людях показываться перестал, Солнышко ему не  мило стало. Только зорька на небе займется да Луна с девой спрячутся, так он уж тоскует, от Солнышка прячется, звездной ночи дожидается. Было уже, что и мужичонка на лошадке едет, а музыки не слыхать. Забросил все кузнец. Люди наши все во след лошадкам оборачивались, чудной музыки ждали, сердце свое томили.
Уж и неизвестно, что бы с кузнецом сталось, да случилось еще чудо. На небесах чудес-то всяких – полное лукошко! Ну ты сам про то знашь.
Пожалела нашего кузнеца девонька одна. Уж и с нами ль она жила, иль пришла откуда – никто того не ведал, не говаривал. Красивая ли была – и это не помнится. Тихая была. Больше ничего тебе о ней не скажу. На кузнеца уж и не смотрел никто, а только она с ним и была. Полюбила его. Как все случилось? И не понять. Изменился кузнец, да и это не сразуй увидели. Все по-тихому случилось-то, незаметно.

Кузнец любовью настоящей обрядился, стал на людях появляться. А те подивились да и дальше жить себе стали. Опять к нему начали лошадок водить, чтоб подковал так, как только он умел, чтоб опять енти музыки услыхать. А он всем отказывает. Не тем, говорит, теперича душа моя занята. Потом и вовсе в избе затворился с женой своей, с той самой девой тихой. И день его на людях нет, и два, и три. От этого и слухи пошли, ну сам знашь каки. Народ-то наш завсегда слухами волнуется, аки море на ветру. Уж всегда так. Ну а ты слушай что дальше было – всю правду скажу.

Кузнец ведь по доброму делу заперся – чудный самовар стал мастерить! Ну самый расчудесный. Кузнец да дева самовар ентот своей любовью согрели, да так, что он уж и не остывал никогда. Самовар потом из дома в дом носили, чтоб все могли чайком да крендельком угоститься. Наши-то люди уж больно до чаев охочи. Ну вот – кузнец с любошкой своею ненаглядной в избу какую самовар внесут, так уж тут по всем палатям самоварный жар разносится, по всем углам да щелям. Хозяйка в миг все побрасает, за пироги и кренделя возьмется! А жар такой, что уж и печь не нужна. Пироги да кренделя только к самовару поднесешь, а они от жару парного, самоварного уже сами пекутся, сами румянятся. Да что пироги – души у людей румянее становились! А самоварный жар чудесный – все румянит, а ничсего не сожигает. Ну разве кто случаем только обожжется, по нерадивости.

В самоварный-то дом и гости наберутся, вкруг самовара сядут и чаек попивают, пирожками и  крендельками лакомятся. Ну потом самовар в другую избу перенесут, уж и она самоварной становится. А самовар все вокруг себя греет, даже жар его на улицу просится. Избу всю заполонит, так тут уж люди давай все окна, двери открывать, жар-то на улицу и потечет, по всему миру расплескается! Ну вот так и теплота самоварная объявляется: пока самовар по одной сторонке носят, то и жарко здесь, а на другой – студено да морозно. А как бы нам прожить без морозов ентих?! Да никак нельзя! Кто ж девкам щечки румянить-то будет?!

А самовар уж так всем полюбился, что стали его величать ласково да с любовью: самоварушко. Ну так и жили: там жара, а тут холода… И девки с розовыми щечками бегали. Да прошло уж то время. Кузнеца забыли, а самоварушко еще долго по всем нашим избам гостил. Ну носили его, значит, туда-сюда, согревались. А потом и самоварушко исчез. Как? Да кто его  знает. Живем уж так, вот тебе и весь сказ. А ты вон на церквушку нашу посмотри. Она по самой середке стоит, а мир вокруг нее, значит, вертится. В нашей церквушке чудес-то много. Полное лукошко.
А лето завсегда у нас зиму меняет. А мы-то живем да чуда ждем. Во как.