Русалка из Усалки

Так случилось: занесло нас в начале января  в одну деревеньку. Именно занесло, иначе и не скажешь. Одна-одинёшенькая улочка в двадцать домов. Ни магазина, ни почты, ни школы. Глушь, одним словом. И название у этой глухомани довольно странное — Усалка (об этом я позже узнал).

Усалка на нашем маршруте не значилась, но подвёл автомобиль. Заглох, испугавшись крепкого январского морозца, почти рождественского. Почти, потому что до Рождества оставался один день. То есть заглохли мы  в рождественский сочельник, шестого числа.

В нашей семье Рождество ни чем особым не выделялось в череде праздничных дней. Выходной и только. Новый год — другое дело: фейерверки, подарки под ёлкой,  горки, дед Мороз и Снегурочка.
После новогоднего веселья (традиция такая была в нашей семье) мы отправлялись на экскурсию в какой-нибудь небольшой городок. Там мы задерживались дня на два — не больше. Приезжали оттуда с матрёшками, свистульками, другими сувенирами. Мама заботливо раскладывала их на полках. Потом вытирала с них пыль.
В этот раз мы благополучно отбыли по Ярославскому шоссе в неведомое местечко, название которого я забыл спросонья.

Спустя часов шесть после того, как мы покинули столичную границу, произошла поломка. По началу казавшейся несущественной. Да и отец обнадёжил:
— Сейчас. Пару минут и порядок.

Но через двадцать минут мы так и стояли на совершенно пустынной просёлочной дороге. Для меня осталось загадкой: зачем отец свернул с асфальтированного шоссе. Может так путь хотел сократить?!
Незаметно налетели сумерки. Завьюжило. Свет от автомобильных фар исчез в снежной кутерьме. Машина попыхтела и застыла, как снежинка на лобовом стекле.
Мы вышли на улицу. Непогода усиливалась.  Завыл по-волчьи ветер.

— В машину! — скомандовал отец, а сам открыл капот.
Через несколько минут он, хрустящий как пряник от свежего снега, уселся на водительское сидение:
— Плохо дело. Толкать придётся.

Толкать пришлось мне и маме: больше некому. На улице нестройные ряды снежинок превратились в сплочённые злобные комья.  Густая метель облепила нас со всех сторон. Настоящая громадина из «снежных кирпичиков» выстроилась перед нами непроходимой стеной.

Порывистый ветер хлёстко бил «хрусталиками» по лицу. Ресницы покрылись белой бахромой. Вездесущий снег успевал повсюду. Мы с мамой без отцовской команды поняли: надо обратно — в машину.
Но и там нас поджидала неприятность: автомобильная печка перестала греть. Стало зябко. Небольшое утешение — в  термосе почти горячий чай, бутерброды с тонкими колбасными и сырными пластинками: мама перед поездкой позаботилась о походной провизии.
 
Сумерки затягивали в ночную тьму. Стало немного (пока — немного) страшновато и холодновато. Сугробные завалы росли с огромной скоростью. Машина уходила в снежное царство. Отец мужественно продолжал ковыряться в машине. Но ничего не выходило. Он стал напоминать снежного человека.

Вдруг, впереди, как будто, забрезжило. Или показалось? Нет, точно! Нам навстречу неторопливо приближался светящийся объект. НЛО?

Спустя время (я думал: прошло не меньше часа)  объект, трудно разглядываемый в метельной мгле, остановился, почти впритык к нашей машине. Ощутимо послышался тарахтящий шум. За окном, еле–еле расчищаемым автомобильными «дворниками» мелькнула среди бестолкового снега тракторная махина.

Никогда бы не поверил, если бы не увидел своими глазами, как мама перекрестилась.

Вполне настоящий человек — не инопланетянин, соскочив с подножки трактора, принялся умело разгребать лопатой снег вокруг нас. Мы и глазом не успели моргнуть, как к машине подцепили трос. Автомобиль дёрнулся и  медленно, но уверенно потянулся вслед за трактором. И я  снова убедился: наш спаситель — это землянин, а не пришелец.

Погода смилостивилась, и потихоньку, маленькими «шажочками» мы выбрались из «плена».

Остановились. Тракторист постучал в окошко, махнул рукой — выходите:
— Замёрзли? Эдак вас в такую пору к нам занесло?

Мама принялась благодарить парня, зачем то схватила термос, там ещё оставалось чуть–чуть чаю, протянула ему.
— Спасибо, не надо. Дома уже. Пойдёмте, — указал он вперёд, открывая ворота.

Он довёл нас с мамой до дома. Дом, спрятавшийся в снежных завалах, казался игрушечным. Тракторист отряхнул с нас метёлкой снег, обмёл свои валенки и спросил меня:
—  Как зовут то тебя, пацан?

— Матвей.

— Хорошее имя. Прямо как у меня, — и втолкнул меня в дом.

Мы очутились в тёмном помещении. Тракторист щёлкнул выключатель. Тусклый свет озарил пространство. Я огляделся: небольшой коридорчик-чулан. Самое забавное, что на стене под низким потолком висели часы с кукушкой. Кукушка встретила нас громким: «Ку–ку…». Матвей помог нам снять одёжку и обувку. Сам, открыв следующую дверь, пропустил нас вперёд:

— Ну, располагайтесь, граждане. Мы с вашим водителем пока машину на ночь пристроим во дворе. Бабуль,-крикнул он, — приюти постояльцев.

Мы с мамой застыли, наслаждаясь теплом. В белёной печи по–хозяйски суетился огонь. Мы устало обрадовались и безмолвно топтались у двери комнатушки-кухоньки.
Ничуть не удивившись нашему появлению из–за печки выглянула старушка. На ней — платье в тёмно — синюю клетку. Поверх — передник, немного масляный, но по–домашнему пахнущий пирогами. Чем же ещё, если на печном поддоне насупился под румяной корочкой пирог. 

Хозяйка, конечно, сложно было не догадаться, утвердительно воскликнула:
— Чай пить будем! Пирог подоспел как раз вовремя.

Тут и наш спаситель с отцом радостно ввалились в дом. Все уместились за круглым столом, на котором надрывался, как паровоз, самовар. Напротив возвышался шкаф — буфет. За стеклянной дверцей, на верхней полке, белели блюдца с  чашками в «красный горох». Стопки тарелок, стройный ряд стаканов больших и по–меньше. В уголке — иконы. Над ними балдахин из прозрачной ткани.
 
— Издалека, поди! — разливая чай в «гороховые» чашки, утвердительно предположила хозяйка, и, не давая нам ответить, покачала головой. — Надо же попали в такую непогоду. С утра ещё тихо было. Ну, ничего, Матвей всегда на дорогу в такое время выезжает и сегодня говорит: «Поеду, как бы кто в пурге не заплутал». И поехал. Люди — кто из города, кто обратно — на дороге всякое случается, — пояснила она появление внука на нашем пути. — Пироги, вот, к завтрашнему празднику пеку. Раз такая оказия, сегодня угощу, — и стянула вафельное полотенце, под которым притаился круглый пирог с завитушками.

— Какая прелесть! — не удержалась моя мама.

Старушка на похвалу не ответила. Взяла нож и осторожно, поддерживая пирог левой рукой, разрезала на здоровущие куски. Сама к нам не присоединилась, продолжив колдовать у печи, но поинтересовалась:

— Как звать то вас?

Мы представились.

— А вас? — спросил в ответ мой отец.

— Ариной. Не Родионовной — Матвеевной. Всех по мужской линии в нашей семье Матвеями кличут, издавна пошло. Вот и внук мой — Матвей. И ваш сынок Матвейка. В честь кого  назвали? — подправляя кочергой поленья в печке, уточнила она.
Мама улыбнулась:

— В честь деда.

— Вот и хорошо, что в честь деда.   

Мы ели пирог с капустой: мягкий-премягкий, сочный-пресочный. Я таких раньше никогда не пробовал. Может потому что из настоящей деревенской печки. И чай цветочный — не чета термосному  городскому. Я бы выпил весь самовар.
Тракторист Матвей, увидев, что мы наелись «до отвала», сказал:

— Вы располагайтесь, — он отворил скрипучую дверку, ведущую  из кухни дальше, скорее всего, в комнату. — Наша горница, — пояснил он. — Я сейчас баньку затоплю — вам самое то. Бабуля надолго на кухне — пироги будет печь.

«Зачем столько пирогов?!» — подумал я, успев разглядеть, кроме съеденного нами, ещё три и один в печке.

Главное место в просторной комнате — горнице гордо занимал древний комод. Кружевная накидка спадала на медную ручку верхнего ящика. Из него топорщилась ткань в клетку, точь в точь как платье у Арины Матвеевны. За цветастой занавеской — статная кровать. На ней развалились сложенные башенкой пышные подушки, накрытые такими же накидками — салфетками, что и комод.
На стене портрет. На нём — девушка в простеньком свадебном платье и молодой парень в строгом в костюме. Ниже, в деревянной рамке, россыпь фотографий: мужчина в военной форме, девочка у стога сена, пара белобрысых мальчуганов с лопатами. Фотографии старые чёрно – белые, но чёткие.

Мама с папой переглянулись: «Неудобно покой чужого дома нарушать», но тут ворвался Матвей:
— Банька скоро подоспеет. Полотенце и всё такое там имеется, - сообщил он. — Мне ехать надо, - покосившись на моих родителей, он обратился ко мне. — Согрелся? Не поздно, вроде?!  На улице детвора собирается, к колядкам готовится. Пойдёшь? Валенки дам и шапку потеплее. Не замёрзнешь!

Мама кивнула. Отец подытожил:
 — Иди, сынок. Не город здесь — не заблудишься. Да и праздник на подходе.

***
С неба белым крылом меня поприветствовал полумесяц. Вокруг него рассыпались, складываясь в узоры и фигуры, звёзды, как в калейдоскопе, подаренном мне на день рождения. Я, укутанный как младенец, не сказать, что боязливо, но скромно поплёлся к деревенской улице. Калитка от нападавшего снега повредничала, но поддалась. Я постоял под лунным отблеском, решительно не зная, куда мне податься. Силуэты деревьев и ни одной живой души.
 
Внезапно меня окружила не весь откуда взявшаяся, как будто поджидавшая в подворотне, ребятня. Все как один в надвинутых на глаза шапках–ушанках. Я поёжился. Захотелось обратно в пахнущий пирогами дом.

— Иди сюда, не боись, — услышал я девчоночий голосок. — Я Лукерья, — представилась она.

— Матвей, — с опаской ответил я, а про себя подумал: «Лукерья – надо же».

Следом за ней подскочили другие ребята. Их звали попроще: Настя, Антон, Женя... Я осмелел. И, вправду, чего  испугался: обычная деревенская детвора. И дальше, помалкивая, прислушался к их разговору.

— Сани деда Прокопия в Ивановский двор свезём.

— Бабе Клаве двери заледеним, как всегда.

— У Фёдоровых - вёдра в снег закопаем.
 Я засомневался в правильности будущих поступков ребятни и не утерпел:

— А вам потом ничего за это не будет?

Лукерья поведала:
— Будет, как не будет? Завтра в Рождество колядовать пойдём. А сегодня дел много, чтобы завтра побольше получить.

— Тумаков?

— Каких тумаков?!

Все рассмеялись.

В разговор вступил Антошка:
—Гостинцы получим. Сам подумай. Дед Прокопий, чтобы узнать, в чьём дворе его  сани  — полцарства отдаст. А баба Клава, чтобы дверь её заледеневшую открыли — мешок пельменей.

— Пельменей? Зачем они?

— Как зачем? Сварим и со сметаной. Она и лепит их специально для нас. Или тебе с майонезом нравятся? Ты же городской. Там всё у вас с майонезом!

— Да нет, и со сметаной сгодится.  А что же баба Клава так просто пельменями не угостит?

— Это же Рождество – так положено. Все об этом в деревне знают, в том и смысл.

— А дверь, зачем леденить? И вообще как её леденят?

— А как дверь заледенить, увидишь потом.
Они некоторое время пообсуждали: к кому пойдут и что сделают.

— Встречаемся в  девять вечера, - крикнула Лукерья. —  Придёшь? — обратилась она ко мне, прищурив глаза.
Мне не оставалось ничего другого как согласиться. А то вздумают меня трусом назвать.

Я вернулся в тёплый дом Арины Матвеевны. «Кукушкины часы» пропели семь вечера. Два часа до встречи с сельской компанией.

Чтобы скоротать время и не тревожить уставших, и наверняка, уснувших родителей на взбитой перине, я примостился на кухоньке. Арина Матвеевна поджидала очередной пирог.

Старушка налила мне цветочного чаю. Поставила передо мной тарелку  с маленькими аппетитными пирожками: и такие успела испечь.
— Попробуй. В ваших кулинариях нет таких. С калиной!

Я потянулся за пирожком под одобрительный взгляд хозяйки и задал вопрос, который почему то не пришёл в голову раньше:
— А как ваша деревня называется?

— Усалка.

— Русалка?

— Усалка! Но ты прав. Когда то Усалка Русалкой была.

— Как это была Русалкой, а стала Усалкой, — сомнительно протянул я.

Арина Матвеевна объяснила:
- После Революции семнадцатого года большевики решили из деревни колхоз сделать. Убрали первую букву из названия. Посчитали раз русалка —  языческое существо, то  несовместима она с советской властью. Так появилось новое название — Усалка.
Я немного слышал и о Революции, и о колхозах, но всё равно не понял, кому Русалка помешала.

Арина Матвеевна, помешивая кочергой угли в печи, продолжила:
 — Русалка, или по–нынешнему Усалка, давно, я толком не знаю когда появилась. Лет триста точно на земле стоит. Помню только по рассказам, почему Русалкой стала называться.

Я, уплетая  второй пирожок, внимательно слушал дальше.

— Есть у нас в деревне озеро на отшибе, неподалёку от соснового бора, - Арина Матвеевна махнула рукой в сторону разрисованного морозом окошка. По–видимому, озеро находилось в той стороне. — Озерцо крохотное, но значимое. Со стороны бора — крутой глинистый спуск, а с деревни — пологий песчаный. В самый раз для купания. И дно — крепкое,  не илистое. Но с давних пор никто в нём не купается, стороной обходят.

— Почему?

— Из века в век расходится одна история по деревенским семьям, чтобы все знали и осторожничали. Место, где наше село – добротное. Лес знатный грибами, клюквой. Землюшка урожайная. Летом лён цветёт – не налюбуешься. Зверьём раньше избалована. Сейчас не так, но всё равно, зайцы, к примеру, заходят. Прошлым летом листья у крыжовника обглодали. Матвей весь огород понизу досками перекрыл, чтобы косые не наглели. Кабан нет-нет, да на деревенское поле наведается — картошкой подкормиться. Хорошее у нас место. Вот и построил мудрый человек первую избу здесь. Семья зажила, следом вторую, третью потянула. Обосновались люди в новоявленной деревеньке и озадачились, как назвать поселение. В эту самую пору и случилось несчастье: дочь одного из основателей села утопла.

Я вздрогнул.

— А может и не утопла, — серьёзно глядя на меня, вздохнула Арина Матвеевна, — может специально утопилась. Не знаю я об этом. Так вот, аккурат, через неделю после этого случая, в день Ивана Купалы — это в июле, а по старому стилю получается в конце июня, началось следующее. Появилась у  нашего озера, людей стращая, непостижимой красоты  русалка.

— Я понял. Это утопшая девушка в неё превратилась. А в деревню приходила? – опасливо спросил я.

— Нет, до деревни с русалочьим хвостом стеснялась идти. Да и как с ним дойдёшь. Она на берегу, в кустах, пряталась.

Я моргнул, вообразив одновременно девушку, русалку, диковинную рыбину.
— В общем, сидела и поджидала того, кто искупаться решит. Дождавшись желающего освежиться, тут же во всей красе перед ним появлялась. Чарами, шёлковистыми длинными волосами заманивала на самую глубину — в омут. И не выбраться бедолаге оттуда никогда.

Я поёжился:
— А что ж люди из деревни не убегали?

— Так куда бежать?! Все обжились. Семьи тут, хозяйство. Озеро продолжали стороной обходить. А приезжие или новые поселенцы те, кто не верил старожилам, глупые, на озеро шли. И, бывало, больше в деревне не появлялись. Может быть, уезжали, кто его знает теперь. Вот отчего деревня Русалкой называется.

— Ага, — заворожено подтвердил я, – понял.

— В последнее время обиделась.

— Кто?

— Русалка. Кто ж ещё?! Наша деревушка сейчас совсем измельчала и постарела. Из молодых — только внук мой здесь. А русалка молодых любит.

Я не согласился:
 — Ребят много. Разве, не деревенские?

— Кто из районного центра, кто из областного. На каникулах — в Усалке. К деду, к бабке. Ты с ними повстречался?

 Я кивнул.

— К завтрему собираются. Ты пойди, пойди. Интересно будет. В городе твоём такого нет. Каждый сочельник все в Усалке готовятся. Кто пирогами, как я. Кто пельменями. А завтра, в Рождество...

— Что?

— Завтра и увидишь. Усалка чтит традиции. Ты  на Ивана Купалу приезжай. Авось, и встретишь её.

— Русалку?! — сообразил я. - Так она же не появляется больше.

— Появляется, не появляется. Знаешь ты больно…, - и, поджав губы, поспешила к печке.

«И чего я такого сказал», — совершенно не поняв обиженный тон Арины Матвеевны, я приоткрыл дверь в коридорчик. Впотьмах рассмотрел: до кукования осталось  пять минут. Пора во двор. И в самом деле, где я ещё узнаю, как двери леденить. Русалки зимой нет. Чего мне о ней думать. Но не терпелось хотя бы немного разведать о ней, пусть и у Лукерьи. И я, как штык, в назначенное время поджидал её и компанию возле калитки.

Заскрипела морозным снежком тропинка.
— Пойдём, ребята там, — потянула меня Лукерья, указав в темноту неосвещенной улицы.

Я хотел было спросить о русалке, но меня отвлёк шёпот:
— Дед сейчас в бане. У нас немного времени.
 
Я мигом забыл о девушке с рыбьим хвостом.

Дом Бабы Клавы был первым. Я не разглядел, кто подхватил стоявшее, видимо, загодя подготовленное ведро, и с размаху опрокинул воду на дверь дома.

— Это и называется – заледенить, — тихо сказала мне Лукерья.
Сани неведомого мне деда Прокопия всем скопом оттащили в чужой двор. Потом дверь в соседний дом перевязали верёвками с колокольчиками:
— Распахнут с утра — они и зазвенят. Вот смеху то будет.

Из сеней следующего дома вытащили валенки, другую обувь, ту, что под руки попала. Спрятали всю в сарае. В общем, в каждом дворе натворили чудес.

— Завтра  колядовать! - довольно провозгласила Лукерья.

Вернувшись в дом, я рухнул как подкошенный. Мне приснилась русалка в ледяной избушке. Изба растаяла; русалка нырнула в озеро, а на берег выползли караси и щуки. Они, подергав хвостами на солнцепёке, превратились в толстенных змей и уползли в лес. А в лесу — карнавал: лешие, водяные, кикиморы. Змеи повисли на деревьях. На змеиных канатах — русалки. Пели, смеялись. И я вместе с ними.
Петушиный крик выдернул меня из карнавального леса. Я проснулся, очумело помотал головой: «Всё–таки русалка существует».

***
Наутро, выйдя на улицу, я столкнулся с диковинной процессией. И снова как вчера, по началу, решил ретироваться.

Во главе — Лукерья с огромной звездой на голове. Следом — мальчик, оглашая округу, без устали трезвонил колокольчиком. За ними кучка ребятни тоже поразила моё воображение. На девчонках — разноцветные длинные юбки поверх зимней одёжки; яркие платки прикрывали шапки - ушанки. На мальчишках — маски зайцев, медведей; овчинные тулупы, одетые наизнанку, подметали занесённую снегом дорожку.
Лукерья помахала мне. Кто — то (я не узнал — кто) вытащил из мешка маску.  Я нацепил её, то ли белки, то ли медведя. И мы все вместе пошагали по деревенской улочке. Маска постоянно сваливалась с меня, закрывая мне глаза. Я поправлял её — бесполезно. Потому еле плёлся, увязая в снегу, но увлечённо старался поспевать за прыткой ребятнёй.

Подойдя к первому дому, Лукерья неожиданно для меня закричала:
— Коляд–коляд–колядушек…

Остальные тоже подхватили:
— Хорош с медком оладушек…

Я молчал, как рыба.

А хор голосов продолжал:
— А без мёда не таков, Дайте, тётя, пирогов!
Большинство из ходоков побежало стучать в ворота. Мальчишка с колокольчиком тренькал у меня под ухом. Маска снова съехала мне на глаза. Я ничего не видел и не слышал.  Сумасшедший дом!

Я подумал, что хозяйка, выйдя из дома, обнаружив нашу процессию, побежит, не разбирая дороги, обратно. Но появившаяся бабулька совсем не собиралась на утёк, наоборот, добродушно протянула гостинцы. Лукерья сунула их в мешок. Все поклонились, кроме меня. Я стоял как истукан. Меня толкнули, прошептав:
— Кланяйся, апостол!

Я послушался и поклонился, на всякий случай три раза.
Вереница потянулась дальше, собирая у хозяев домов конфеты, печенье…
Во дворе, где мы вчера украли сани, нас поджидал старичок.
Лукерья затянула другую песню:
— Коляда! Коляда! Сани Прокопия у меня! Дашь пирожка, расскажу подробнее я!

Дед протянул очередное подношение, а в ответ узнал, куда его сани перекочевали. И обе стороны разошлись с миром, довольные друг другом.

Мне действие стало всё больше и больше нравиться. Я даже выучил колядку, решив воспользоваться ею по ходу продвижения. Я гадал, как ребята получат слепленные бабой Клавой пельмени: дверь то заледенили вчера.
 
В её дворе никого не было. Дверь, там, где проём, покрылась льдом от ночного морозца. Я вопросительно взглянул на Лукерью, но та затараторила:
— Вот и матушка–зима пришла,
Отворяй-ка ворота!
Пришли святки!
Пришли колядки!

Тут распахнулось окошко и, никто иная, как баба Клава, протянула кулёк с пельменями. Ребята толпой навалились на дверь дома; лёд затрескался и поддался. Освобождённая бабуля в благодарность  протянула второй пакет через дверь.
Деревенская улочка закончилась. Дальше ни Усалки, ни домов. Одни овраги, застеленные «снежным покрывалом».

…Робкий дымок устремился вверх. На белёсом пригорке возвышался длиннющий стол. Тракторист – Матвей раззадоривал огненное пламя, пополняя его то и дело дровами. Ребята засуетились. Пельмени бабы Клавы забулькали в чугунке на огне. Стол наполнился содержимым «колядочного» мешка. Пироги, конфеты, пряники смешались с серебристым инеем на праздничном столе.

Жители деревушки спешили на Рождественский пир. Все, все… Дед Прокопий, Арина Матвеевна, мои родители…

***
…Наша семья продолжала выезжать в сочельник из столицы,  из раза в раз в одно и тоже место — в полюбившуюся  Усалку. Знакомые колядки, украденные сани, рождественский стол с пельменями от бабы Клавы и пирогами от Арины Матвеевны.
Через два года наша семья стала владельцем заброшенного дома неподалёку от русалочьего озера. Мы охотно проводили там время, особенно часто в летнюю пору. Я не забыл рассказ Арины Матвеевны и не скрою, мечтал увидеть её — русалку. Но сколько с отцом не ходил на рыбалку или по грибы в сосновый бор — ни одну, хотя бы отдалённо похожую на неё не встретил.

О русалочьем существовании я поведал Лукерье, с которой мы подружились. Даже не о существовании, а о затее повстречаться с некогда утопшей девушкой, в честь которой назвали деревню.
 
Лукерья, разумеется, знала о предании, но мою идею долгое время не одобряла. Я убеждал, как мог. Тем более подходил тот самый день — праздник Ивана Купалы. Я узнал: в Купалову полночь русалки и прочая нечисть становились особенно активными. Хотя русалку я нечистью не считал.

Лукерья в очередной раз, заслышав от меня про Купалу и русалку, на удивление воскликнула:
— Ладно, уговорил. Ты русалку будешь ждать, а я папоротник искать. Говорят, он цветёт только в эту ночь.

Под вечер мы отправились к озеру. Я захватил спички, сухую щепу. Развёл на берегу костёр. По поверью огонь изводил водяных, леших, оборотней. И, чтобы они не помешали моему знакомству с русалкой, я, таким образом, решил избавиться от их присутствия.

Лес затянулся костровой дымкой. Комары обеспокоенно запищали. Я подкинул коряги в огонь – взметнулись искры.

…Прошло время. Коряги догорали.
— Да не придёт она, — устало сказала Лукерья. Пойдём, домой пора.

— Ты папоротник цветущий хотела отыскать.

— Да глядела я. Не цветёт он — одни листья. Может триста лет назад цвёл, тогда, когда и русалка была. Разве  сейчас такое возможно. Эх, - печально закончила она.
 
Права Лукерья — нет тут никого, кроме назойливых комаров. Я притушил палкой остатки огня. Угольки продолжали тлеть. Решив покончить с огнём, я спустился к озеру. Зачерпнул в  ведёрко воду. Раздался негромкий всплеск. Ещё один. «На Купалу только караси и резвятся, — уныло подумал я. —  Скольких с отцом здесь выловили».
 
Я повернулся и побрёл к остаткам костра. Не удержав равновесие, шлёпнулся на песок. Лукерья ахнула. Я хотел было сказать, что со мной всё в порядке.
Привстал и в сумеречных водных отблесках увидел переливающийся изумрудом огромный хвост. Он явно не принадлежал ни карасю, ни даже лещу. Следом, копна золотистых волос взметнулась, рассыпалась по водной глади мерцающими искрами. Внезапно сияние исчезло. Озеро неприветливо почернело.

Я так и сидел, ошалело соображая: «Русалка?! Она вернулась в родное озеро, в родную деревню?!»