Авиаконструктор учится летать часть 4

Осень выдалась грустной, дождливой и нервной. Игорь общался с ней все суше. Чаще и чаще в его речи появлялись грубые слова. Все примитивнее становилось их общение.
   Мама чахла. Клавдий Иванович расцветал. Приобрел новый синий костюм, сиреневый галстук. Кроме того, предал свои добротные вишневые туфли на каблуках, которые верой и правдой служили ему то ли десять, то ли тридцать лет, во имя ультрамодных алых ботинок. Увидев его, любой здравый человек убедился бы, что старческий маразм не шутка. Лишь мама не верила в этот очевидный диагноз. И как все любящие была права…
  Не найдя дня получше - посолнечнее, в пасмурный, хмурый вторник, из того гадкого разряда дней, когда у всех болят головы, когда машины скорой помощи выезжают на вызовы в два раза чаще, чем обычно, когда террористы любят производить взрывы... Клавдий полюбовался отблеском лампы подъезда в носке лакированного красного ботинка; узловатой, не гнущейся морщинистой рукой пригладил плотно закрепленные на лысине волосы, собрался с духом, и позвонил в дверь. За дверью, уставшие от бесконечного тяжелого дня женщины, плотно поужинав, покойно, бездумно коротали время перед телевизором. Именно в сладкие часы домашней безмятежности, которая кажется вечной, Клавдий пришел и разрушил устоявшийся, всех устраивающий мир…  Объявил, что женится!
   Бездна разверзлась, горы рассыпались в пепел и пыль, гром и молния пронзили небо!  Вопросов жениху ни у кого не нашлось. Он сам, с виноватой улыбкой, решил не лишать добрых знакомых радости соучастия брачующемуся и сообщил, что вынужден покориться Гименею, так как его новая любовь - девятнадцативешняя Эммануэльюшка -  уже третий месяц беременна, а ему, как порядочному человеку, ничего не остается, как предупредить старую, в смысле верную и, безусловно, прекрасную, неувядающую подругу о полном разрыве отношений, во избежание могущих быть недоразумений в новой семье.
     Тишину нарушали лишь стуки капель о подоконник. Где-то за окном залаяла собака. Марина закатилась хохотом. Она ничего не могла с собой поделать, она пыталась сдержаться, она пыталась прекратить, но смех вырывался и выпирал из нее, как лава из жерла вулкана. Даже в детстве ей не доводилось так хохотать до слез, до икоты, в несколько приступов. Клавдий переводил смущенный, растерянный взгляд с гогочущей Марины на свою неувядаемую подругу. Он ожидал совсем другой реакции после рассказа о нежных чувствах.
  В это время с мамой что-то случилось, и она мгновенно постарела. Как только Марина прекратила свой безумный, неуместный смех, мама влепила Клавдию пощечину, вытолкала его за дверь и без сил опустилась на диван. Марина виновато взгромоздилась с ней рядом, поджав под себя ноги, и прижалась лицом к её щеке. Мама сидела каменная и немигающими глазами смотрела перед собой. Дочка чувствовала, что ей надо посочувствовать, но смех еще не совсем покинул её.
- Мама, мамуля, ты же не серьезно. Это не может быть серьезно. Он же мумия золотистого стафилококка. Мумия, да еще и не правильная. Вместо фараона забальзамировали римского императора. Он же не живой, не настоящий.
- А Игорь твой, настоящий?!
Злой карлик дернул Марину за сердце и пролил на голову ледяной душ.
- Не знаю.
Мама прижала её обнимающую руку к себе.
-  Малышка ты у меня еще, хоть и кажешься взрослой. Страшно это, когда вот так. Когда ничего противопоставить не можешь. Она беременная, а я неувядаемая. У него очередная молодость, а у меня что?
- А у тебя есть я!
- Сама идиотка старая во всём виновата, старая, брошенная, неувядаемая.
- Перестань, мама. Ты не виновата. Это с кем угодно в любом возрасте могло случиться.
- А случилось только со мной…
- Ты поплачь. Хочешь, капель накапаю? Ты у меня еще молодая, симпатичная. Еще все впереди.
- А что именно?
- Мир открыт всем одинаково в любом возрасте. Просто одни могут пользоваться тем, что предлагает жизнь, а другие нет.
- Молоденькая ты еще у меня совсем. Не знаешь, как с годами силы уходят, мозги высыхают, чувства и те становятся блеклыми.
- Ну что же теперь поделаешь. Жизнь продолжается. Все будет хорошо.
- Это так стыдно. Ты права. Над этим, действительно надо смеяться. Старая дура и засушенная мумия. Хороша парочка  - гусь да гагарочка.
- Прости. Я сама не знаю, что со мной произошло. Но это же фарс! Это смешные ужасы! Мумия зачала ребенка!!! Сенсация. И это наш Клавдий, который ходит в штопанных желтых кальсонах и без кефира не может уснуть?!
- Я любила его. С ним я чувствовала, что жизнь еще не прошла. Это так нужно, это так важно, чтобы кто-то давал понять, что ты еще женщина, что тобой еще можно восхищаться. Это в молодости кружатся в вихре жизни, не думая ни о чем, а с возрастом вихри все слабее, а мрачных мыслей все больше.
 Мама тяжело вздохнула, и наболевшие слезы покатились по щекам.


Под потолком цеха работал вентилятор. Марина гладила рубашки, затем аккуратно складывала на картон и засовывала в упаковку. Пересчитывала и убирала в коробки, надписывая на крышке, сколько упаковано. Под потолком крутился вентилятор. Марина вспомнила, как всю жизнь мечтала быть авиаконструктором, как представляла, что создаст самый красивый, самый безопасный самолет на земле, и люди будут летать, никто не будет знать, что за конструктор придумал этот самолет, но все будут благодарны ей, за то, что все так удобно, хорошо, умно и ладно придумано. Как она была счастлива, когда поступила в МАИ! Как гордилась собой, что получила красный диплом инженера! Когда это было? Было ли это с ней? Было ли вообще? Пустота. Пустота. Рубашки. Рубашки. Утюг. Вентилятор. Работа. Дом. Любовник. Любовник, который, похоже, не любит. Работа, которая не радует. Дом, в котором всегда плачет мама. Марина отложила одну рубашку и взялась утюжить следующую. Надо что-то придумать. Это не тот тупик, из которого нет выхода. Это лишь небольшая чёрная полоса, из которой можно и нужно выползать на белую. Насиделись во мраке, пора двигаться к свету.
   Надо и себе найти работу и Нельку на приличное место устроить. Сколько можно жить в нищете?! Сколько можно Нельке маяться на алкогольных развалинах?

***

   Убогость Нелиной квартиры потрясла Марину и не выходила из головы. 
 Она увидела настоящую нищету, не бедность, не переменчивый успех – полную нищету. В прихожей её встретил хромоногий покосившийся набок шкаф из ДСП, производства явно семидесятых годов, внутри которого не хватало трех вешалок из пяти. Обои, давно утратившие свой первозданный цвет, несли на себе отпечатки разгульной жизни бывших хозяев, во многих местах были оборваны или пузырями отходили от стен. Линолеум был во впадинах и дырах. В ванной ряды унылой белой кафельной плитки безвозвратно утратили половину своего состава. Подоконники в комнатах облезли еще в незапамятные времена, серые деревяшки пестрели разными пятнами, хуже географических карт. Но свой унылый дом Неля содержала в чистоте, старалась жить как все, старалась создать свой маленький уютный мир, в котором было бы хорошо.
Марина зрелищем квартиры была потрясена. Ей стало жаль Нельку, и она в ту минуту поняла и приняла её полностью и целиком, пустила во все уголки своей души.
   Пора всем жить прилично!
Мысли так вдохновили Марину, что она в задумчивости, поставила утюг на запакованную рубашку. По цеху пошел зловонный дым. Швеи принюхались и начали смеяться. В это время в двери появился сухонький, маленький человек в неброском синем костюме с лицом настолько непримечательным, что его невозможно запомнить и описать. Человек быстрым взглядом бесцветных глаз окинул цех, работниц, вежливо, негромко поздоровался и прошел в террариум к директору. О чем они говорили, за стрекотом машин не было слышно. Через некоторое время человек вышел в сопровождении директора, вежливо попрощался и покинул помещение.
Бледный директор поднял руку, чтобы все выключили машинки и в наступившей тишине объявил: «Наше предприятие закрывается. Есть постановление освободить помещение в трехдневный срок». Пораженные работницы молчали. Под потолком вращался вентилятор. Директор с тоской посмотрел на подчиненных, потом мельком взглянул на вентилятор и ушел к себе. Тут все начали говорить разом. «Как теперь жить? Чем детей кормить? Итак, едва концы с концами сводили. Выдадут ли последнюю зарплату? Что теперь делать?» Через несколько минут Нелька сказала: «Тс! Тише». Все почему-то посмотрели не на нее, а на директора, он сидел спиной к цеху и, обхватив голову руками, судя по всему, плакал. Личные проблемы каждой отступили на второй план. Добрые бабьи сердца наполнились жалостью, сочувствием к нему родимому, единственному мужчине, какому-никакому кормильцу, который все равно будет пострадавшим больше всех, потому что мужчина, потому что дело теряет, потому что теперь становиться как все они, обычным безработным, униженным и безденежным, с туманными перспективами. Директор почувствовал на своей спине коллективный взгляд, услышал тишину и обернулся. Его глаза были сухи, всеобщее пристальное внимание его удивило. Надо было как-то реагировать на немой вопрос бывших сотрудников, и он вышел к людям.
- Зарплату я вам за текущий месяц выдам. Обещаю. Документы всем как надо оформлю.  Приходите завтра. Сейчас можете идти по домам. Ищите работу.
Швеи стояли неподвижно, не зная, на что решиться.
- Как же уходить? – вступила Нелька. – Ведь материала, раскроенного сколько осталось?! Пропадет. Дошить надо. Не раскроенный - другое дело, его продать можно. А эти лоскуты куда? Только брось.
- Правильно, – загудели швеи, – дошьем и уйдем. Готовые рубашки всегда продать можно. А нам уже торопиться некуда.
    Работа закипела в прежнем темпе. С удвоенным энтузиазмом. Растроганный директор ходил между машинками и благодарил каждую работницу. Отчего сердца пылали еще большей жаждой добра. В этот вечер все, не сговариваясь, задержались на работе на час, чтобы дошить крой.
   На следующий день каждая получила расчет и трудовую книжку, с записью «уволена по сокращению штатов». Вообще-то, в таких случаях положено выплачивать двойной оклад, но, то ли директор, он же бухгалтер этого не знал, то ли денег не хватило, то ли чувства за ночь остыли, но, тем не менее, выплатил он только то, что причиталось за прошедшие дни.
      Получив последние копейки, Марина и Неля в тягостном молчании шли к метро. Какую бы скудную зарплату они не получали в цеху, остаться без гроша за душой, да еще вот теперь, немедленно, было еще хуже. Было гадко. Моросил мелкий дождь. Не дождь, а взвесь, висящая в воздухе, от которой неизвестно, как спасаться, и зонт не откроешь, потому что мокрая пыль неизвестно откуда сыпет, и без защиты идти неприятно.
- Что делать будешь? - спросила Неля.
- Не знаю. Еще раз попробую знакомых обзвонить. Может быть, у кого-нибудь место найдется.
- У меня в этом плане вообще надежды нет. А я еще в этом месяце за телефон не платила. Пришлось срочно сапоги покупать. – Неля выставила вперед ногу, показывая чёрный новый полусапожек, явно китайского производства, дешевый и по цене и по качеству.
- Хорошие сапоги, – кривя всеми уголками души, заметила Марина.
- Бывают и лучше. Да и за эти всю душу отдала. Надо было за телефон платить, да кто же знал, что так все обернется.
- Ничего. Будем бороться. Бог не выдаст, свинья не съест.
- Посмотрим. Я в этой пословице до конца не уверена.
С тех пор, как Неля чудесным образом превратилась в красавицу, её дела с Сергеем пошли, как в хороших мелодрамах с «хеппи эндом». Он стал приезжать на фабрику не раз в неделю, а через день. Привозил цветы, ухаживал за Нелей. Через месяц оказалось, что у него жена и двое детей. Неля страшно переживала, но разлюбить не могла, как не могла теперь позволить себе влезть обратно в линялый халат и шерстяные носки. Тут подкралась осень, надо было решать вопрос с демисезонной одеждой, которая у Нели отсутствовала, … и тут случился полный облом…

   Вечером, по счастью, было назначено свидание с Игорем. Было кому поплакаться в жилетку и попросить помощи. Марина нарядилась в черное шерстяное платье. Сама себе усмехнулась, что теперь черный стал у нее праздничным торжественным цветом. Черным кремом загримировала наименее ношенные сапоги. Сделала макияж, и тут позвонила подруга и пригласила сходить на открытие выставки знакомой художницы. Марина согласилась. Игорь все равно сегодня вернется только ночью, а в художественной галерее она уже тысячу лет не была. Прекрасный повод развеяться перед новым витком тоскливой безработицы.
  На выставке Марина ощутила, как соскучилась по этому легкому праздничному миру людей интеллектуальных, мечтающих, остроумных. Все были не просто нарядными, а одетыми вычурно с артистической изюминкой. Каждого, что мужчину, что женщину хотелось рассматривать. Все выпили шампанского и поздравляли художницу. Светлая просторная галерея наполнилась веселым праздничным гулом. Маленькими группами народ переходил от одной картины к другой, возле некоторых полотен затевались споры и тогда звали автора для разъяснений. Художница, хрупкая, изящная девушка с очень короткими волосами, покрашенными в красный цвет, в шелковом, длинном расписном балахоне порхала между группами гостей, как прекрасная фея. В той группке, куда она подлетала, через минуту раздавался смех. Все были влюблены в нее, все очарованы. После дотошного просмотра картин, вокруг рояля устроили импровизированный концерт. Сначала пела начинающая оперная певица, юная прекрасная с волшебным чарующим голосом. Когда её слушали, все влюбились в нее тоже. Затем выступал её друг, тенор. И он очаровал, и его полюбили. Поэт прочел свои стихи, навеянные услышанными ариями. Потом снова пели и читали стихи и на память цитировали произведения великих писателей и философов. И все друг другом восхищались, и все друг другом были очарованы.
   Вечер удался. Марина шла к метро в прекрасном настроении. Как было хорошо побыть среди прекрасных талантливых людей, среди прекрасных произведений искусства. В голове повторялись мелодии, услышанные на вечере. И Марина подпевала себе под нос. Она так была поглощена своими приятными переживаниями, что не сразу заметила бегущих ей навстречу встревоженных людей и крики, доносящиеся с площади. По мере её приближения к метро крики и суета все нарастали. Когда Марина подошла ближе, то увидела сражающихся с милицией демонстрантов. Одна из фигур показалась ей знакомой. Держась ближе к стене дома, чтобы случайно не прибили, Марина подошла к месту событий. Игорь в съехавшей на ухо каске бил резиновой дубинкой старика, которого за голову держал другой полицейский. Старик пытался поджать ноги и продолжал держать в руках написанный маркером от руки на картонке плакатик: «Остановите политический террор». Пожилой сухонький человек ничего не мог противопоставить молодым здоровым бугаям. Марина скрутила сумку, подбежала к Игорю и огрела его по свободному от каски уху. Второй полицейский отпустил деда, и толкнул Марину. Игорь замахнулся, чтобы ударить её дубинкой по голове, но вдруг понял, что перед ним его любимая женщина.
- Ты что тут делаешь, совсем обалдела?!
-  Как ты можешь избивать старика?!
- Он не старик, он демонстрант! У меня работа такая!
-  Ты просто урод!
-  Ты не лучше!  Хочешь чистенькой жить! Не выйдет!
- Выйдет!
- Иди домой!
- Не пойду! На твою работу смотреть буду!
- Не ори на меня! Вставай.

Игорь помог Марине подняться.
- Ты думаешь, мне легко дубинкой махать? Ты чтобы делала на моем месте?
- На твоем месте, я бы в ОМОН не пошла.
- Понятно. И жила бы вдвоем с мамой в полной нищете недолго, и несчастливо.
- Почему же недолго.
- Потому что долго нищие люди не живут. Всё! Пойдем.
Они оглянулись. Площадь, как по мановению волшебной палочки, опустела. Демонстрантов распихали по автозакам. Полицейские расходились по автобусам.
- Мне надо оружие сдать. Поезжай ко мне домой, там поговорим.
- Я не могу. Я не поеду.
- Я тебя прошу, зая. Для меня это очень важно. Я не хочу тебя терять, вот так, вот здесь на площади. Я прошу. Приедешь? Я ненадолго задержусь. Поедешь? Я очень хочу с тобой поговорить. Поговорим и все. Хорошо.
- Ладно.
- Меня зовут. Все, зай. (Игорь поцеловал Марину в щеку). До встречи дома.
Игорь побежал к своему автобусу. Марина пошла к станции метро.
    Она понимала, что и этот её мир, часть жизни, которую принято называть личной, сегодня разрушился навсегда. Но так трудно прощаться с тем, что привычно, с тем, что устоялось. В слабой надежде на маленькое чудо, Марина поехала домой к Игорю.

 Игорь пришел домой с букетом роз, взвинченный и немного во хмелю. Молча отдал Марине букет, взял её на руки и отнес на диван.  Его терпения хватило лишь на то, чтобы снять с Марины трусы, на возню с платьем не было времени. Отработав положенное, он лег рядом и запустил руку в вырез платья. Ему как младенцу всегда нравилось гладить её большие упругие груди.
  Марина почувствовала, что черная шерстяная ткань разделила их навсегда. Почувствовала грех блуда, свое одиночество и отдельность, почувствовала, что больше ничто не связывает её с этим мужчиной.
- Ну как у тебя дела? – не смущаясь идиотизмом вопроса, спросил он.
- Нашу фабрику закрыли, – буднично, как будто они только что случайно столкнулись в метро, - ответила Марина.
- Что делать будешь?
- Пока не знаю.
- Пойдешь в гостиницу работать? У Толика из нашего отряда там жена работает, они как раз администраторов набирают. Они, говорят, хорошо зарабатывают.
- Можно попробовать.
- Тогда я договорюсь.
- Угу.
Марина вдруг почувствовала запах Игоря и поняла, что он ей неприятен. Неприятен до тошноты. К тому же свинцовой болью разболелась голова, и навалилась усталость.
- Я пойду. Мне надо.
- Оставайся.
- Нет. Я пойду, мне надо.
- Все хорошо?
- Нормально.
Игоря разморило, чувствовалось, что у него уже не осталось сил на уговоры, ему хотелось спать.
Марина поднялась, стянула взмокшее, в момент ставшее ненавистным платье. Надела белье и колготки, платье ей захотелось выбросить в окно. Но ноябрьский холод не располагал к такому проявлению чувств-с. Пришлось обратно влезать в тяжелую ненавистную кольчугу.
   В метро разъехалась на ступеньках и приземлилась на попу в начале платформы на грязный пол. Каблук лежал отдельно от сапога. «Так тебе и надо», - зло подумала Марина. Собрала выпавшие из сумочки мелочи и поковыляла в вагон.
    Дома мама уже спала. Марина стянула и бросила одежду в прихожей. Голая прошла в душ. Под горячими струями по телу пробегала нервная дрожь. Марина бесконечно поливала себя гелем, но ощущение грязи, нечистоты не уходило. Она вымыла и как следует прополоскала волосы, включила холодную воду. Холод отрезвил и успокоил. Наконец пришло ожидаемое ощущение чистоты и свежести. Марина напялила висевший поблизости мамин халат, обмотала голову полотенцем. Так и уснула. Засыпая, подумала, как хорошо человеку дома.
    Через два дня позвонил Игорь и продиктовал адрес и телефон гостиницы, где работала жена Толика. Предложил провести вечер у него в гостях. Марина точно поняла, что к нему не поедет и не видеть, ни слышать его не хочет.
   Но Марина решила не суетиться, не говорить резких слов. Подождать, пока безумные мысли-скакуны не соберутся в табун. А потом принять решение. Так поступила бы любая рассудительная женщина.

  Не прошло и недели после увольнения со швейной фабрики, как   Марина сидела в кабинете всесильной и всезнающей зав по кадрам пятизвездочной гостиницы «Стрелецкая слобода», Ноны  Рахмаиловны, огромной бабищи с лакированным начесом, ядовитым макияжем и безупречным маникюром. За окном пластиковых окон плавно кружились первые снежинки. Прочтя запись с последнего места работы, зав по кадрам с презрением скривила алые пухлые губы–бантики. Упасть до швеи (так обозначалась должность в трудовой), не комильфо, совсем не комильфо, и никто из гостиничных девочек себе бы этого никогда в жизни не позволил. Будь её воля, она бы такую тетёху ни за что бы на работу не взяла. Но ничего не попишешь, Нона Рахмаиловна, достойная витрина достижений отечественной ювелирной промышленности, обладала достаточным умом, чтобы не ссориться с просто Викторией без отчества, завхозом гостиницы, достойной витриной достижений турецкой ювелирной промышленности, женой Толика, которая рекомендовала Марину. Пришлось идти на уступки. После того, как Марина прочла должностные инструкции, а потом подписала инструкцию по технике безопасности, она приступила к службе администратора с окладом тридцать пять тысяч чистыми, на испытательный срок, и сорок тысяч после того, как отработает два месяца.

   Освоить работу администратора было еще проще, чем работу гладильщицы. Но сидеть 12 часов было невыносимым испытанием.  Под потолком опять кружился вентилятор. В дурном круговороте вокруг кружились сплетни. Волей-неволей Марина узнала всю подноготную всех сотрудников. Волей-неволей она каждый день имела бюллетень, кто в чем пришел, и кто не так что с чем надел. В кружении этих злых и завистливых разговоров Марина с тоской вспоминала затертые шутки из цеха, теперь они казались образцом ума и нравственности. По счастью, контакты с другими сотрудниками на рабочем месте были ей если не вовсе запрещены, то очень сильно ограничены должностной инструкцией. И Марина с радостью пользовалась этой лазейкой, убедительно изображая дуру, которая боится начальства. А поскольку Нона Рахмаиловна не считала нужным удерживать служебную информацию в себе, то и сотрудники коллективно владели всеми анкетными данными новой администраторши, и тот страшный факт, что Марина с высшим образованием и свободным английским опустилась до швеи, также работал на имидж недалекой бабенки, с которой дельному человеку и поговорить не о чем.
  Тем не менее, совсем отключиться от сигналов и импульсов общего информационного поля было невозможно.
    Мимо стойки рецепции проплывала высокая стройная ухоженная блондинка сорока шести лет -  директриса их гостиницы, по своему основному предназначению старшая наложница президента и учредителя их гостиничного комплекса. За ней, тяжело дыша, неуклюже топала Нона Рахмаиловна, таща сумки директрисы, умудряясь на ходу рассыпаться на тысячи маленьких Нон, каждая из которых пела и говорила сладчайшие восточные комплименты красоте, элегантности и стройности директрисе Ларисе. Лариса, как подобает царице, воспринимала лебезение и преклонения Ноны с покровительственным благодушием. Проводив Ларису до кабинета и проверив, нет ли у нее в чем-либо нужды, или не дай Бог, какого беспорядка, Нона желала доброго дня и с поклонами и самыми сладкими  улыбками удалялась. За дверьми кабинета Ларисочки- королевы-красотулечки, Ноночка вновь становилась воинственной и непреступной гордой завом по кадром Ноной Рахмаиловной и от всех требовала должного почитания. Марина каждый раз поражалась перемене этих образов, но ей «по-дружески» объяснили, что Нона давно пенсионерка, ей по одним сведениям пятьдесят восемь, по другим шестьдесят один и все её материальное благополучие целиком и полностью зависит от Ларисы. Она не хочет потерять сытое место и поэтому всех, кто приближается к телу царицы, готова убить и сожрать без всякой термической обработки. Вследствие чего, если у Ларисы вдруг случится нехватка, например, канцелярских скрепок или, скажем, начнут увядать цветы в предбаннике кабинета, то никто не должен сметь исполнять просьбу Ларисы, а надлежит сообщить об этом Ноне Рахмаиловне, чтобы та имела сладостную возможность услужить. А если не будешь звать зав по кадрам, чтобы вымыть чашки после посетителей директорского кабинета, то пеняй на себя, участь вечного заклятого врага со всеми вытекающими тебе обеспечена. Марина наблюдала, слушала, и ей казалось, что она спит или перенеслась в зазеркалье. Как будто не было перестройки с громкими лозунгами, спектаклями, фильмами, разоблачениями, именно вот этой пошлости. Как будто никогда ничего не менялось. И люди те же, и игры у них прежние. Ты начальник, я дурак. Причем Лариса не была глупой женщиной. Что заставляло её принимать лобызание Ноны, как ей было не противно участвовать в этом спектакле из тоталитарного прошлого, для Марины оставалось загадкой. И все чаще приходили мысли об увольнении. Но вспоминались времена, когда она сидела у телефона и безрезультатно обзванивала работодателей по газетным объявлениям, и чуть не дошла до самоубийства (дошла-таки уже в сердце своем!). Так что делать нечего, приходилось сидеть и, преодолевая брезгливость, просматривать спектакли с одним сюжетом и названием – подобострастие.
    С Игорем отношения существовали, и только. Как только она стала администратором с окладом «сорок тыщ чистыми», он проникся к ней нешуточным уважением, пригласил жить вместе и даже заговаривал о женитьбе. Марину, которая с трудом, отвечала на его звонки, от этой перспективы всю передернуло. Она точно знала ответ: «этому не бывать никогда».  Он для нее стал частью того мещанского болота, которое её окружало. Перетаскивать это болото в дом не было никакой охоты.

   Устроиться в Москве можно только по знакомству. А из добрых знакомых у Нели были, если не считать девочек из цеха, которые тоже маялись в поисках работы, только Сергей и Марина. Сергей поступил просто, как поступили бы на его месте девяносто девять процентов россиян - бросил Нелю.
 Бедняжка все то время, что прошло после увольнения, жила только на деньги, выделяемый ей Мариной. На одной работе её обманули, она проработала швеей месяц, но не получила ни копейки. Вместо денег ей предложили судиться. Судиться человеку, имеющему судимость?! Даже дети знают ответ на этот вопрос. Марина поддерживала Нелю и материально и морально, боясь, что та опять вступит на путь легкой наживы.
    Внезапно у них в гостинице освободилось место уборщицы. Хохлушка Снежана собрала чемодан, забрала в один день трудовую книжку и уехала со шведом осваивать новую родину. Респектабельная гостиница не могла терять свое лицо, демонстрируя уже на входе грязные полы. Марина быстренько подсуетилась и привела Нелю устраиваться. Благо, что гостиница была выдержана в русском стиле, и этот стиль не предусматривал открытых светлых пространств, которые могли бы шокировать будущую «менеджера по клинингу».
 Нона Рахмаиловна приняла их любезно и даже, для себя отметив привлекательность Нели, предложила сесть (немыслимая честь для будущей уборщицы!), а сама принялась  просматривать документы. Вдруг её лицо, грубо наспех отлитое из бронетанковой стали,  затряслась, перекосилось и покраснело. Казалось, инсульта при таких богатых формах заву по кадрам не избежать! Нахватавшись алым ртом воздуха, она зашипела, а потом завизжала, к концу монолога перешла на бас: «Устраивать уголовницу в респектабельный отель?! Да еще у меня голова не отсохла, чтобы такое принимать себе на задницу! Ты что, Марина, белены объелась?! Или совсем последние мозги на швейном производстве пропила?! Вон отсюда! Вон!» И Рахмаиловна отшвырнула Нелины документы, как гремучую змею, болеющую проказой.  Аудиенция была окончена. Неля другого приема и не ожидала, а Марина расстроилась. Мыть вестибюль и лестницы, что в этом особенного?! Что тут можно стащить?! Зачем же так орать?!
  Подруги побрели к выходу. А перед раздвижными входными дверями встретились с Нугзаром Бичикоевичем, хозяином ресторана «Русская трапеза», который располагался  на первом этаже гостиницы. Пузатеньким, низеньким, кривоногим человечком, с кучерявыми сальными черными волосами по краям квадратной лысины, крючковатым толстым носом и выпученными острыми глазками, которые особенно ярко сверкали из-под густорастущих бровей, как только натыкались на особ прекрасного пола.   
- Что такое красавицы? Куда идем? Ты, Мариночка, разве сегодня не работаешь? – начал он активно атаковать женщин, просверливая в Неле дырки своими острыми глазками.           Нелька сегодня была и впрямь хороша. В дорогих сапогах на каблуках, которые пришлось позаимствовать у Марининой мамы, в мамином же расстегнутом пальто, чтобы не так было заметно, что с чужого плеча (В Маринином бы она совсем утонула). В том самом шелковом платье, в котором она завоевала Сергея. И с макияжем от испанского мастера, который рукастая Нелька, пользуясь подробными Мариниными инструкциями, научилась накладывать не хуже самого мастера.
- Нет. Работаю. Вот подругу до выхода провожаю, – сказала Марина.
- А что такое? Почему красивый подруга здесь не остается?
- Мы к Ноне Рахмаиловне ходили. Работу искали, – ответила Марина
Нугзар Бичикоевич вспыхнул, подтянулся и как будто стал выше ростом.
- Так зачем туда-сюда ходить?! У меня работы навалом! Хочешь официанткой, хочешь главной по посуде, хочешь уборщицей. Но зачем такой красивой уборщицей?! Это грех! Вот! Будешь хозяйкой ресторана! Пойдем! Пойдем! – и Нугзар Бичикоевич крепко вцепился волосатыми сосисками пальцев в Нелину руку и поволок девушку к себе в кабинет. Марине нужно было возвращаться на рецепцию. Отлучки с рабочего места у них не приветствовались.
    На следующий день Неля в русском сарафане встречала гостей у входа в ресторан и провожала к столикам. Через две недели стала любовницей Нугзара Бичикоевича. Через месяц вернула Марине долги, которые сама Марина не считала и не запоминала.
   Жизнь покатилась дальше, как хорошее колесо по ровной дороге.
Рейтинг Марины в глазах гостиничного общества упал до нуля. Дружить с бывшей уголовницей! Как можно до этого дойти! Совсем женщина не в себе. Даже Снежана, осознавшая, что швед её обманул (правды ради, надо сказать, что швед и не собирался обманывать, просто Снежана никакими иностранными языками не владела, а желала нахрапом, используя свои незаурядные сексуальные способности, отмстить варягам за взятие Киева и пустить корни в благополучной Скандинавии, но потерпела фиаско).  К чести своей достаточно быстро осознав, что никакого гражданства и никакого дома у моря ей не светит, а виза выдана лишь туристическая на шесть дней, она срочно прервала свой блицкриг, вернулась с набором парфюмерии Escada для Ноны Рахмаиловны и приступила к мирному труду. Снежана сурово и неустанно обличала недостойное поведение Марины, в душе дико завидуя Неле: такое место, такого мужика оторвать, вот прохиндейка!
Саму Марину падение её курса привлекательности лишь радовало. Её уши не слышали сплетен, её мозг не вовлекался в круговорот интриг и войну фракций. Она лишь занималась прямыми служебными делами, принимала, регистрировала и размещала гостей. Что может быть лучше?! Только за это можно было благодарить Нельку.
    Сама Нелька вскоре отъелась на высококачественных завтраках, обедах и ужинах ресторана «Русская трапеза», излишняя худоба ушла. Мужчины приходили просто посидеть и посмотреть на симпатичную, немногословную, от того кажущуюся загадочной, хозяйку ресторана. Число постоянных посетителей «трапезы» росло день ото дня.  Нугзар Бичикоевич ревновал страшно. Однажды даже попытался побить Нелю, но получил такие крепкие и ладные удары в ответ, что навсегда пересмотрел свои взгляды, как надо держать женщин в любви и мире, и сделал ремонт в квартире своей возлюбленной. (Нугзар был достопочтенным семьянином и чтил заветы гор, разводиться с законной супругой, которую ему выбрали родители, не собирался, а возраст требовал приличий. Не встречаться же с Нелей на съемной квартире.)  В общем, они подходил друг другу, как два ботинка из одной пары. Нугзар Бичикоевич млел от Нели, даже то, что она отсидела срок, работало на ее привлекательность. Потому, как и у самого Нугзара Бичикоевича было рыльце в пушку, в восьмидесятых  годах он отсидел  два года за спекуляцию валютой и был освобожден условно-досрочно за хорошее поведение. Об этом факте он предпочитал забыть и помалкивал, но Нелю понимал и даже уважал. Неле нравилось, что о ней заботятся, что жизнь у нее теперь не хуже, а и гораздо лучше, чем у многих. Работа не пыльная, веселая, за этот комплекс приятных обстоятельств можно и секс с пыхтящим, потным, воньким, не нашей вонью, Нугзарчиком потерпеть. К тому же Неля вывела для него и себя практичный и удобный график интимных встреч: понедельник, четверг. Два дня в неделю для всех удобно и для нее не слишком омерзительно …