Глава 2. А. Чехов?

                Галчонок
               

   Девочка я из себя была немудрящая, маленькая и черноглазая, за то самое меня и прозвали Галчонком.

   С матерью вотчим жил хорошо, согласно, прижил с ней ребёнка, только этот ребёнок прожил недолго, каких-нибудь месяца два, а потом помер.

   В то время я уж смышлёной была и начала матери пособлять. И корову, бывало, подою, и печку истоплю, и всё такое по домашности. Однако вотчим меня работой не неволил.
   - Что, - говорит, - с неё взыскать, пускай растёт себе.

   Пришло лето. Как-то купалась я в реке, а речка-то как раз позади наших гумен протекала. Купалась, купалась. Зачала раков ловить. Ущупаю норку, засуну туда руку, да и вытащу рака. Наловила их почти ведро целое. Смотрю: вотчим лошадь поить ведёт. Подвёл лошадь к воде, а сам на берегу присел. Смотрит на меня и кричит:
   - Никак раков ловишь?
   - Раков, раков...
   - А много наловила?
   - А вот, - говорю, - покажу сейчас. Выскочила я на берег и зачала раков из ведра высыпать. А вотчим хоть бы слово промолвил, ровно очумел. На раков-то и не взглянул даже, а только мне всё промеж ног смотрит. Уставился глазами, а сам красный сделался. Лошадь давным-давно напилась уже, а он всё глядит и глядит. Наконец, ровно проснулся, встал на ноги и засмеялся.

   - И впрямь, - говорит, - ты Галчонок, у тебя и тело-то чёрное.
   А сам обнял меня, поводил по спине рукой, погладил и повёл лошадь домой.

   С той самой поры он ещё пуще ласкать меня зачал. Мимо, бывало, не пройдёшь, чтобы не пощупал меня. То, бывало, за плечо ущипнёт, то по голове погладит. При матери, бывало, редко ласкал, а уйдёт мать, ну и зачнёт, раз за пазуху залез, гладит рукой по голому телу, а сам шепчет:
   - Никак сисеньки-то у тебя припухать начинают...

   Где там припухать: грудь-то, словно лопата, плоская была, и только два сосочка, как две землянички, торчали. А другой раз посадил меня к себе на колени и под подол рукой залез. А я сижу и думаю: чего это он меня меж ног щупает? Смотрю на него, а он словно задыхается. Словно его лихоманка бьёт. Так весь ходуном и ходит.
   - С тобой, - говорит, - того и гляди, набедокуришь.

   А я только дивлюсь: про какую он беду говорит, а пуще всего чудно было, чего он у меня пальцем-то копает.

   Прошёл месяц. Однажды как-то мать к родным собралась, а мы с вотчимом должны были дома остаться. Запряг он матери лошадь, соломки в телегу подбросил, чтобы спокойнее сидеть было и честь честью проводил со двора.
   Я всё время на крылечке стояла, а проводивши мать, пошла в чулан и завалилась спать. Долго ли, коротко ли спала - не помню. Только слышу: тихонько кто-то толкает. Я открыла глаза. Смотрю - вотчим.

   - Хочешь, - говорит, - в баню со мной?
   - А баню-то истопил? - спрашиваю.
   - Истопил, - говорит.
   - Что же, - говорю, - пойдём, пожалуй. Я собрала бельишко, и мы пошли. А вотчим идёт и всё на меня глазами косится, словно как не верит, что я следом за ним иду.

   Подошли мы к бане, он остановился и говорит:
   - Ступай передом.
   Я вошла, а следом и вотчим.
   - Лезь, -  говорит, - на полок, я там помою тебя. Залезли мы и сели рядом.
   - Давай, - говорит, - сперва попотеем. А сам обнял меня и зачал по телу гладить. Гладил, гладил и опять промеж ног полез. Мне инда щекотно стало, засмеялась я и скорее ноги вместе стиснула. А он задрожал весь, и слышу , что он меня на спину гнёт. Положил на спину... лезет на меня и шепчет, чтобы я, значит, ноги раздвинула... Я раздвинула... а пот с него так градом и льёт.

   - Лежи, - говорит, - смирно.
   Я лежу и слышу, что он мне в сюку-то приставил что-то. Приставил да вдруг вскочил с меня, словно как испугался чего, сел на полок и свесил ногу.

   - Нет, - говорит, - этак того и гляди в Сибирь угодишь!
   Сидит так-то, промеж ног мне смотрит, а сам захлёбывается инда.
   - Давай, - говорит, - по-иному.

   Взял меня за руку, поднял, велел на ступеньку с полка спуститься и поставил меня супротив себя так, что его ноги промеж моих угодили.
   - Мой, - говорит, - мне шишку. И шишку-то мне в руку суёт.
   - Ты, - говорит, - мне помой, а я тебе.

   Я взяла его шишку, а он, значит, пальцем мне сюку щекотать начал. Я стою, пошевеливаю рукой шишку-то и думаю, что-то странно мы моемся...

   Сперва ничего, словно так и следует, а потом, маленько погодя, слышу, что по телу-то у меня словно дрожь пробежала. Сердце заныло как-то, в глазах помутилось, а промеж ног-то такой зуд пошёл, что инда упала вотчиму на плечо и, сказать стыдно, усс.лась вся...

   А вотчим словно как обрадовался этому и всё мне в руку шишку тычет. Тыкал-тыкал, да как вытянется вдруг, как задрожит, и слышу я: из рук у меня что-то потекло.

   Тут уж я не выдержала, упала на вотчима. А когда очнулась и говорю ему:
   - А мы, должно быть, угорели с тобой. Он засмеялся.
   - Есть, - говорит, - немного. Однако мы вымылись, как следует попарились и зачали одеваться. Выходя из бани, вотчим и говорит мне:
   - Ты смотри, не сказывай, что мы с тобой в бане были, ни-ни. Скажешь - со света сживу, живую в землю закопаю! А смолчишь - любить буду, без калачика с базара не приду...
   С той самой поры вотчим так полюбил меня, что редкий день гостинцами не дарил.

                (Продолжение следует)

                Далее:http://www.proza.ru/2016/11/19/1718