Триединство

Пока мы говорим, уходит завистливое время:                Лови момент, как можно меньше верь будущему.
 
 Бесполезным шарканьем мётел в Москву ворвалась зима. Иногда отступала, создавая мираж весны, но все отлично понимали, что сталактиты минусовых температур ещё впереди. Кавказ – юг. Туда – оттянуть момент прямого столкновения с зимой, избегнуть её ледяные шипы. Туда – скорее. В аэропорт – между небом и землей. Белая каша на небе отражается на мокром асфальте и в глубоких лужах, несчастный асфальт заменяющих.
 Аэропорт, как явление, занимательно. Два полярных мира людей. Для одних – смысл жизни. Для других – посредник между жизнью и ее смыслом. Больше грусти, чем на вокзалах. А романтики меньше. И не побежишь за вагоном, и не отделишь друга от толпы, и не насладишься запахом пирожков и железа на остановках, как только перрон остановится перед поездом.
 Зато в полёте не чувствуешь себя обманутым. Не кажется, что за окном кто-то меняет картинку, иногда для приличия потряхивая вагон. Чувствуешь себя кем-то высшим. Почти на «ты» переходишь с космосом. Города видишь как на карте. Проспекты и улицы – растекшаяся лава на потрескавшейся от человечества земле. Пафос? Тяжеловесность? Когда паришь, все становится весомее и высокопарнее, тут уж ничего поделать нельзя.
  И с человеком, с которым летишь рядом, отношения становятся совсем иными. Замечаешь тонкость и чувствительность личности, едва различимую раньше. Куда-то пропадает короста вздорных шуток и безрассудного поведения. Остается на Земле. И человек становится легче, будто летит только его душа.
  Я отлично помню один перелёт. Точнее, того, кто помог. Постоянна в нём была только любовь к переменам. Его нервировали громкие звуки. Меня – их отсутствие. Когда становилось тихо, мы непроизвольно переглядывались. Наша соседка тогда достала зловонную чечевицу, которой заедала свой страх с момента взлёта, до того мига, когда шасси вновь коснулись асфальта. Потом она вынула карты таро и очередную коробочку какой-то индийской дряни, от запаха которой встрепенулся весь эконом-класс... Тот человек мне помог, единственный, кому стоит доверять. Тот человек, существующий только в отражении иллюминатора и так странно повторяющий мои черты. Я отлично помню тот перелёт. Москва-Милан. 
  Начинаешь вспоминать всякое, когда хочешь отвлечься от дурных мыслей. Хочешь поменять жизнь. Как только долетим, говоришь, всё будет по-другому. Вылезают настоящие цели и ценности. Вылезают с таким же успехом, с каким убираются прочь, когда всё заканчивается благополучно. Так глупо.
 
                *      *      *
 
  За окном очутился туман. Протёрла стекло – исчез. Протёрла ещё раз – появился. За окном подводные лодки островов и небо цвета дождя. Это небо цвета воды или вода цвета неба? Вопросы о первичности самые дурацкие. И самые глубокие. Говорят, что такими задаются только малолетние дети и мудрейшие философы...
  Кавказ. Даже закрыв глаза, ощущаешь нечто стороннее, но не лишнее. Горы. Люблю подобную местность за природную непостоянность. Эту летучесть настроения и за сами горы. Они возвышают, почти как полёт. В своей беззащитности кажешься в надежных руках массивов камней. Доверяешь. Первый раз я осознала горы после Керуака, смогла объяснить себе трепет и уважение, так странно возникающие вблизи них: «Для меня гора – это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ, и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться.» И именно поэтому за частоколом рёбер случается будто взрыв, колющее тепло и невозможное ожидание, только при новости о предстоящей поездке в горы. Есть в этом что-то от одержимости.
  За окном – край света. Недостроенная текстура мира, граница видимого и воображаемого, установленная туманом. За ним ничего нет. Ничего нет. Ничего нет кроме самого тебя, ни в чем нельзя быть уверенным на все сто. Въезжаешь в туман – в голове остаются исключительно такие мысли. Не удивлюсь, если большинство людей тут солипсисты.
  Внезапно я поняла, что нахожусь в тесной близости с местами, до этой осени существовавшими только в игре «в города». Славянские названия смешно перемежевались с восточными. То же самое было с людьми. Наша экскурсовод была уверенных в себе лет, вследствие чего обладала самым восточным темпераментом. Пока я не увидела её, я свято верила в колоритный нос и темные глаза на её лице, но их не оказалось. Избегая слова «туалет» она придумывала столь замысловатые формулы, что иногда по сложности они соперничали с алгебраическими. На фотографиях ее всегда можно было найти рядом с памятником. Лермонтова любила за то, что он умер в ее родном городе. Зато от вечной её улыбки во все сто пятьдесят зубов нам иногда светило солнце.
  С ней могла сравниться лишь ухмылка чиновника на подозрительно красочном плакате «Налоги в казне – процветающая Россия». Знаете такие плакаты? Их можно рассматривать, как отдельный вид искусства, проводить выставки. Что-то типа «Провинциальные политики агитируют!» или «Российские плакаты по мере удаленности от Москвы: дальше – больше». Уже вижу километры очередей.
  Вообще, я с ума схожу по бесконечной провинциальной несовместимости. Представьте: бумажная афиша нового фильма с американской топ-моделью. За доской с этой афишей крадется, среди сохнущих панталон, вороватого вида кошка... Жизнерадостные объявления с орфографическими ошибками, сулящие светлое будущее... Невероятно изысканные названия кафе и магазинов, которые застыли на неоновых вывесках, нервно мигающих или вовсе замерших...
 Столичные люди едут за пределы мегаполиса, чтобы отдохнуть. Едут с желанием встретить естественное и родное, а видят натуженные попытки маленьких городков стать главными. Прямо как русское барокко – ограничивается только внешним блеском, не затрагивая суть вещей. А может, на все эти города слишком сильно давит ощущение ущербности, или устаревшая гребенка советского времени. Почти на все.
   В Железноводске было не так. Город без фальши. Так странно: я вдруг ощутила себя на своем месте, впервые за долгое время. Кадры получались действительно теплыми, и теплота эта была не только в объективе. Расплывчатые тени деревьев на уютных стенах домов, какие-то матрасы у стен и заборов, истертые людьми, бессчетное количество котов, весенние капели, какие-то несуразные скамейки, до жути ветхие балконы... Чего стоит только объявление о возможности съёма комнаты в окне дома, в котором свой последний день провёл Лермонтов. И хочется спросить: до сих пор? Среди всего этого чувствуешь себя как дома, а сердце просит остаться здесь подольше. Не хватает только мягкого шуршания патефона и каких-нибудь старых советских песен. Или французских. Какая-то необъяснимая радость, странный восторг, искренний и спонтанный присутствуют в каждом закутке подворотен и улиц кавказского городка. Странно, но если бы мне предложили выбор между крупным европейским центром и запущенным Железноводском, я бы предпочла второе.
  В Кисловодске же этот домашний уют отсутствует напрочь. Кажется, будто этот город неудачный симбиоз девяностых и двадцатых годов прошлого века. Мало того, присутствует навязчивая идея о том, что стоит только чихнуть, как все роскошные фасады зданий упадут. Ещё эти симметричные аллеи, идеальные деревья, памятники и все такое. Рациональное. Не то, что зелёный от окиси Лермонтов в Железноводске.
  Но человек будет жив, пока на статуях будут затертые до зеркального блеска части меди. Пока будет инстинкт присвоения себе момента, путем фотографии. Пока на Воробьёвых Горах будут поднимать голову, отрываясь от чтения и телефонов, пока в Кисловодске все будут восторгаться порядком, а в Железноводске гуськом ходить за экскурсоводом в неведении, что тут ещё смотреть...
  Ещё раз подтвердилось моё летнее наблюдение. Суть в том, что я с уверенностью могу сказать, что была в России до Урала. Во всей. Особенно сейчас, когда вернулась с Кавказа. И с этой же уверенностью могу сказать, что в каждом, абсолютно в каждом населенном пункте, который показывался за стеклом автомобиля или автобуса, было три сходные вещи. Три улицы. Три магические улицы в каждом городе и в каждой деревне. Даже в тех, которых нет ни на одной карте. Три улицы: Ленинский проспект, улица 1905-го года и что-то про Карла Либкнехта и Розу Люксембург. На всю страну – три героя. В Башкирии, Татарстане, в Карачаево-Черкессии, в Карелии – везде. На мой взгляд, это чересчур комично. 
               
                *      *      *
 
  Всё случилось так быстро. Только что собирал вещи и строил мечты о предстоящем, а сейчас шаришь в кармане и ищешь ключ от дома, уже наполненный произошедшим. В поездках момент за двести. В поездках момент – вечность. Не знаешь, это было в прошлом году или сегодня утром. Приключение? Путешествие? Главное не цепляться за миг – чем больше раз мусолишь его у себя в голове, тем меньше прекрасного в нем остается. Жить надо carpe diem, осознавая, что скоро все кончится. И не будет тебе вечно шестнадцать. И самой большой проблемой твоей будет отнюдь не севший аккумулятор телефона. И будешь смотреть на это время с вышки своих лет и думать, как мог ты считать его бременем, живя счастливо и молодо, не скупясь на любовь и задорный смех. Кем был ты и кем станешь? Станешь или останешься? Будешь ли?
  В поездках момент всегда за двести. Уезжаешь на три дня – возвращаешься через сто лет. И родители смотрят поверхностным взглядом. Спрашивают, как экскурсии. Спрашивают, как кормили. Спрашивают, спрашивают, спрашивают. А говорить ничего не хочется. Объяснять становится тошно. В паспорте написано: Антуан Рокантен. На лице: «Всё было отлично». А за этим стоят другие слова. Не скажешь ведь, что экскурсии – фикция. Стоишь с умным лицом и думаешь о ночных дебатах на совсем взрослые темы, когда отсутствие света добавляет анонимности, а слова настолько искренни, что дальше только улыбка младенца. Когда все открываются с невидимых раньше сторон. Когда ощущение своей особенности и значимости опускается с пика эготизма. Когда понимаешь сразу всё и ничего.
  Некоторые ставят путешествия в один ряд с приключениями. Но очень важно разделять эти понятия. Одно – процесс, в котором ты находишься, двигаясь из одного места в него же, изощренными маршрутами. Москва – Милан – Москва. Москва – Минеральные   Воды – Москва. Куда бы ты ни шёл, ты всегда идешь домой. Это и есть путешествие. Приключение – то, что цепляет в бесполезном действии путешествия. То, что образует ценности и меняет взгляды. О приключениях сложно говорить. Точнее сказать, невозможно. Приключение – настолько личное и глубокое событие, что обличая его в слова, теряется какая-либо ценность, оставляя тебя над разбитым корытом. И славно то путешествие, в котором приключение присутствует в каждом его моменте, но ты не чувствуешь перенасыщенности или загруженности. В экстазе ждёшь следующего мига, чтобы абсолютно впитать его, стать им, перевоплотиться. Ты живешь этими моментами, трезво оценивая их эфемерность, в сто крат преумножая их ценность, постепенно избавляясь от бесполезной грусти и сожалений, от скучания по ним и желания вернуться в них снова…
 
                (Индрикова Е.)