В предчувствии любви

***

    
     Прежде чем полюбить, человек учится этому.
     Пребывание в состоянии предчувствия любви
     - это и есть процесс обучения любви.
                (Мнение автора)
 


Вальке, молодому и жизнерадостному человеку казалось, что отпущенный ему щедрой судьбой жизненный резерв пока не имел определённых лимитов и во времени  был неизмерим, словно, бесконечность. Скажите, а как  можно было по другому размышлять в его неполные семнадцать лет, да ещё в дни, когда солнце встало на свой вечный неизменный переход из южного полушария в северное, и день стал равен ночи, а с горбатых курганов и крутых пригорков уже бурным половодьем побежали накопленные зимой снежные покровы. Прогретый тёплыми солнечными лучами и обогащённый кислородом весенний воздух без сопротивления наполнял молодые тренированные лёгкие, позволяя сердцу выполнять свою работу без особых нагрузок, обеспечивая приток сил, необходимых телу при ходьбе на большие расстояния.

Прямая как стрела дорога привычно расстилалась перед его взором до самого горизонта,  утопая в разнообразии оттенков солнечных бликов, разбегавшихся в разные стороны от водяных лужиц и сохранившихся ещё кое-где по кюветам и обочинам  снежных наледей.

Валька был счастлив;  от испытываемого состояния будоражно кружилась голова,  в памяти сами собой  всплывали подходящие к переживаемому  моменту строчки  из разных известных песен, а чаще - из стихотворений любимого Лермонтова;  порой, в такт ходьбе, он начинал сочинять собственные строфы.

Оставшиеся позади зима и осень для него были наполнены  совсем другими ощущениями, больше напоминавшими тоску и постоянную тревогу и казалось, что им не будет ни конца ни краю.

В сентябре, с началом нового выпускного учебного года, он как-то случайно обратил внимание на группу девочек из младшего девятого  класса, общавшихся между собой у школьного окна, словно стайка синиц на ветке, в ожидании начала занятий во вторую смену в той же аудитории.  Его взгляд абсолютно непроизвольно остановился на одной из них, показавшейся ему тогда красивой до необыкновенности.  Её овальной формы личико, обрамлённое тёмными завитушками волос,  с пухлыми губками ротик, растянувшийся в прелестной улыбке, и тёмно-карие до блеска глаза под дугообразными бровками мгновенно запечатлелись в его памяти. С того самого взгляда он начал постоянно думать о ней, улучая любую возможность увидеть девушку, а ещё лучше - под каким-либо предлогом завязать знакомство.

Однажды такой удачный момент случился, когда после занятий второй смены в этом же учебном классе прошёл первый сбор  ребят и девочек, выразивших желание участвовать в художественной самодеятельности школы.

Валька со своими друзьями как раз в эту пору выходили из спортивного зала после тренировки в гимнастической секции, а руководитель кружка хорового пения, молоденькая учительница математики Татьяна Геннадьевна,  приглашала в свободную аудиторию всех добровольцев. В процессе составления списка участников хора и произошло их естественное знакомство.

Бежали дни за днями, закончилась первая учебная четверть, уже подходила к концу и вторая, а все попытки Вальки завести личную дружбу с  Лизой Колесовой натыкались на её отказ и нежелание встречаться вне стен школы.  Чувство притяжения  к ней овладело юношей настолько глубоко и плотно, что постепенно оно стало превращаться внутри его безобидного и пылкого сердца в сплошной клубок страданий.

Теперь, куда бы ни шёл, где бы ни находился он, везде и постоянно думал о ней, мечтая о возможности хотя бы прикоснуться к её руке, посмотреть в глаза, ответить улыбкой и радостью на её улыбку и радость, уже не говоря о таком счастье, как обнять или поцеловать её. Он стал часто грустить, иногда это было настолько заметно для посторонних, что наиболее близкие его друзья начали придумывать всяческие приёмы, чтобы отвлечь своего приятеля от испытываемых сердечных страданий и грусти.

Сидя за первой партой, Валька смотрел прямо перед собой,  делая вид, что сосредоточенно внимал объяснениям преподавателя, а сам в это время витал в мечтах далеко-далеко от школьной аудитории,  рисуя себе сцены встречи со своей  возлюбленной. Нередко на уроках математики и физики Татьяна Геннадьевна,  опекавшая одного из своих лучших учеников, тихонько приближалась  к парте и ласково дотрагивалась до руки юноши, прерывая обуревавшие его грёзы. В ответ он натужно улыбался, принимая бодрый вид и изъявляя готовность глубже погрузиться в тему предмета.

А тут ко всему на его плечи неожиданно свалилось непоправимое горе - скоропостижно от сердечного приступа скончалась его мать, которую он любил и обожал так глубоко и преданно, как ничто и никого больше не любил на свете.

Накануне поздним вечером, укладываясь спать на жесткую кровать в школьном общежитии-интернате, он никак не мог отделаться от какого-то странного звона в ушах, звука, похожего на тиканье настенных часов-ходиков, до бесконечности меняя положение и подминая под голову ставшую слишком жесткой подушку;  утром проснулся разбитым тревогой и с предчувствием какой-то беды; нехотя и кое-как ополоснув прохладной водой лицо, отказавшись от завтрака, он отправился в школу. В течение всего первого урока Валька испытывал то же самое состояние, а когда раздался лёгкий стук в классную дверь, он сразу понял, что это к нему.

Татьяна Геннадьевна, отворив осторожно дверь, тихим голосом переговорила со стоявшим снаружи посетителем, а потом, развернувшись кругом, быстрыми шагами подошла к первой парте и прошептала: «Валя, это к тебе!».

Валька уже увидел в проёме двери опечаленное до темноты лицо своего старшего брата, который затем, обняв его за плечи и не поднимая глаз, лишь глухо промолвил: «Мама умерла!»

Мир для Вальки обрушился в мгновение, слова брата  будто громом оглушили его сознание, он втянул голову в плечи, направив слепой взгляд куда-то вдаль, и жалостливо переспросил его охрипшим голосом: «Как умерла?»

Ещё вчера, в воскресенье, с раннего утра мать решила сходить  в церковь, под которую был приспособлен жилой дом одного из жителей хутора Садового,  расположенного за рощицей в километре от родной деревеньки.  А средняя школа, в которой учился Валька, отстояла от его дома намного дальше, за целых пятнадцать километров в селе Рыбном, поэтому родители вынуждены были сначала снимать для него частный угол у своих знакомых селян. Но как-то, поговорив с друзьями, проживавшими в школьном общежитии-интернате, он обратился к руководству школы с просьбой предоставить и ему там место. Директор пошёл навстречу Валькиной просьбе, и вот он уже тоже разместился в просторной комнате общежития для мальчиков, с радостью принявших его в свой коллектив.

В конце недели, по окончании субботних занятий, Валька, как правило, спешил домой, чтобы там успеть привести себя в порядок, постричься-помыться, сменить нательное бельё, подготовить продуктовый запас на следующую шестидневку и во второй половине воскресенья отправиться в обратный путь.

В конце пятидесятых годов ХХ века в стране ещё не наблюдалось бурного строительства дорог, а селян ещё не баловали транспортными средствами, аналогичными тем, что курсировали по расписанию по улицам городов и между крупными населёнными пунктами страны, а вся надежда любого путешественника была лишь на собственные ноги, для которых пешие прогулки на такие расстояния и испытываемые при этом нагрузки были привычным делом.

Валька, не дождавшись возвращения матери  с богомолья, решил не терять светлого времени и после обеда отправился в путь. Через какое то время, ещё по дороге в Рыбное, он начал ощущать те самые тревожные нотки, которые затем, уже ночью в интернате достигли уровня колокольного набата.

Постояв какое-то время у окна в школьном коридоре, они с братом медленно вышли на улицу к ожидавшей их неподалеку лошадке,  запряженной  в зимние сани-розвальни. Погода стояла слякотная, воздух был не по зимнему промозглым, что ещё больше усугубляло тусклое настроение и душевную печаль.

Вальке хотелось по-волчьи завыть, выплеснуть наружу накопившиеся внутри боль и страдание, но лишь близость старшего брата да любопытствующие взгляды прохожих вынуждали его сдерживать себя. Всю долгую дорогу до дома они с братом больше молчали, говорить ни о чём не хотелось, каждый по-своему переживал свалившееся на них горе.

В  заполненной полумраком горнице  на высокой подставке стоял гроб, в котором уже убранная и приготовленная к траурному мероприятию лежала усопшая. Её лицо хранило упокоение, а, глядя на голову  с плотно закрытыми глазами и венчиком на лбу, создавалось впечатление, что человек уснул. Лишь запах от зажжённых свечей, иконка на груди, да монотонное чтение молитвы  дьячком из местных старичков-богомольцев раскрывали истинное значение этого траурного события.

Все последующие традиционные для такого случая мероприятия проплыли в Валькином сознании почти незамеченными, да и мало что он смыслил в их значении. Лишь одна фраза беспрерывно господствовала в его голове: «Мамы больше нет! Не сберегли. Это я виноват!»

Он молча и грустно смотрел на всех своих родственников, дальних и близких знакомых и земляков-хуторян и иных людей, пришедших проводить в последний путь дорогую Варвару Филипповну, к которой они при её жизни относились с глубоким уважением и почтением.

Слёз у него не было, лишь тоска и горький тупой комок в горле, от которого иногда было трудно дышать. Он ловил на себе сочувственные взгляды бабушек и многочисленных разной степени родства тётушек, выслушивал их жалостливые слова и причитания о его сиротстве; взрослые мужики да парни из тех, кто был покрепче, со знанием дела управлялись с перечнем необходимых дел, соответствующих процессу прощания и придания земле покойной.

Валька больше всего корил себя за то, что ушёл из дома в Рыбное, не дождавшись возвращения матери, которая, оказывается, выйдя из церкви решила ещё на обратном пути навестить некоторых родственников, проживавших на том хуторе.

«Не сберегли маму, не сберегли!   Шестьдесят лет  всего... безвременно, …войну и голод пережила, а тут – скоропостижно,..  как же теперь без неё?» - обрывки фраз и отдельные слова, произнесённые разными людьми и его собственные мысли во время панихиды самопроизвольно всплывали в памяти и на душе становилось ещё горше.

Лишь оказавшись снова в Рыбном, Валька  понемногу стал ощущать некоторое облегчение, хотя следы глубокой  тоски и жалости к матери продолжали сохраняться на его осунувшемся и по мальчишески бледном лице.

Многие ребята, собравшиеся вечером в комнате общежития, каждый по-своему, старались выразить ему свою поддержку и понимание, предлагая к чаю какие-либо вкусности, принесённые из дома, рассказывая тот или иной забавный случай, случившийся за время отсутствия Вальки в школе и интернате.

Но самую радостную и нужную весть передал ему один из мальчиков-восьмиклассников, который по возрасту был всего на один год младше, но уже тоже питавший неравнодушие к одной из девочек-одноклассниц Лизы. С Колей Головиным они сдружились уже давно, ещё во время учёбы Вальки в Башкинской школе-семилетке;  теперь, следуя из своей деревни в Рыбное, он по пути присоединялся к группе башкинских ребят, покрывая оставшиеся  одиннадцать километров в их шумной компании.

Коля привязался к Вальке как-то незаметно и естественно, словно, к старшему брату, обращаясь частенько к нему с разными просьбами  или предложениями своих услуг. Мальчик рос в бедной семье младшим из троих братьев, отец которых погиб на войне, а мать одна, как могла, воспитывала сыновей.

Валька опекал своего младшего товарища, не давал его в обиду ни в походе, ни в общежитии, помогал с учёбой и в урегулировании отношений с непростым интернатским коллективом.

Демонстрируя Вальке черновик сочинения, Коля с загадочной улыбкой тихонько сказал ему:

- А тебе кое-кто передаёт привет.

Валька посмотрел на него с недоумением и повеселевшим голосом переспросил:

- Это кто же нанял тебя своим почтальоном?

- Кто-кто, Лиза твоя, вот кто! – выпалил Колька.

- А где ты её видел и как она могла передать через тебя привет? – не доверяя ошарашившей его новости,  встрепенулся Валька.

- Лиза и моя Катька после уроков шли вместе к «Чайной», я подошёл к ним, начали болтать. Лиза спросила, где сейчас ты. Она знает о смерти твоей мамы,  передала тебе привет и соболезнование, -  солидно и обстоятельно  изложил Коля свою новость.

Валька пристально смотрел на своего юного друга, не доверяя его словам, подозревая розыгрыш, но поразмыслив недолго, принял привет и обнял Кольку, прижимая его лохматую голову к своей груди.

- Ах, Колька, какой же ты замечательный пацан, один порядочный человек на всю округу! – радостно  восклицал  он.

- Ну вот, хоть на человека стал похож, а то туча-тучей, - шумели другие ребята.

В этот вечер они ещё долго болтали,  рассказывая анекдоты и разные смешные истории, случившиеся в окрестных деревнях и сёлах, откуда каждый из них был родом.

Валька долго не мог уснуть, его душа была переполнена противоречивыми чувствами – с одной стороны  радость от того, что Лиза всё-таки обратила на него внимание, с другой – глубокая печаль от нахлынувшего на него  сиротства. В его сознании пока не укладывалось, чтобы при возвращении домой  некому было его встретить, услышать ласковый и всегда наполненный добротой голос мамы,  мгновенно снимавший с него и усталость, и накопленные за неделю проблемы.
В памяти всплывали одна за другой сценки из прошлой счастливой жизни, в центре которых находилась, конечно, заботливая мать, вечно забывавшая сделать что-то для себя, а всегда хлопотавшая вокруг своих детей и других домочадцев.

Он не мог вспомнить ни единого случая, чтобы мать бездельничала или позволяла себе даже намёк на какую-то праздность, легкомысленную болтовню с дальними и ближними соседями или случайными людьми, а если такие встречи выпадали, то они сопровождались непременным выполнением стоявших на очереди срочных  работ или неотложных поделок. Он с грустной улыбкой вспоминал, как будучи сам в первом классе, задумал научить маму читать и писать, она ведь была совсем неграмотной. Потихоньку,  одолев алфавит, мама научилась, выводя старательно каждую букву, расписываться; иногда, когда выдавалась, обычно вечером свободная минутка, она садилась за свою прялку, а он, устроившись поудобнее рядом на лавке, начинал читать ей какую-либо книжку, больше всего они любили сказки, вместе до слёз переживая за судьбу Мальчика с пальчика.

Такие воспоминания настолько плотно овладевали его сознанием,  переполняя сердце и душу любовью к матери, что он не сдерживаясь больше, дал волю чувствам, из глаз потоком хлынули слёзы, подбородок сам собой начал трястись,  а зажатые ладонью губы шептали лишь одно слово - «Мама».

Валька натянул одеяло на голову и отвернувшись к стене, начал постепенно успокаиваться, обильные слёзы принесли некоторое облегчение душе,  горло освободилось от горечи, дыхание стало равномерным и так, незаметно для себя, он провалился в глубокий и благотворный сон.

Утром, едва открыв глаза, Валька почувствовал прилив сил во всём теле и так долго ожидаемой свежести  в голове, а также ощущение чего то радостного  и согревающего душу; тут же вспышкой молнии  память возродила причину такой перемены в его ощущениях – это же принесённый Колькой Головиным привет от Лизы.
«Лиза, Лизонька, Елизавета, Лизочка, нет - Лизок», - перебирал он варианты её имени, к которому ему будет суждено скоро начать привыкать.

Не откладывая своё решение в долгий ящик, он ещё до ухода  в школу, тщательно подбирая слова и оформляя каждую фразу, написал  ей письмо-записку  и запечатав в конверт, вручил  его Кольке с просьбой через его  Катю передать Лизе. В письме Валька назначил ей место и время встречи - вечером после уроков, недалеко от дома, в котором она также, как и он раньше, снимала угол.

Валька теперь был почему то уверен, что свидание состоится. Вечером, поджидая в условном месте, он видел вышедшую на крыльцо девушку, которая осторожно спускаясь по скользким ступенькам, тоже заметила его и приветливо помахала издали своей, такой замечательной, спрятанной в цветную варежку, ручкой.

Счастью Вальки не было границ, обычный морозный воздух бил в голову пьянящим напитком и ему не терпелось заключить любимую в объятия, покрывая её губы, щёки, руки, каждый пальчик поцелуями, закружиться с нею в звёздном вальсе под опрокинутой чашей ночного неба над самым замечательным на свете населённым пунктом Рыбное.

Первое свидание было недолгим, Лиза беспокоилась о неприготовленных ещё к завтрашним занятиям уроках, успокаивала Вальку, что у них впереди  есть бесконечно много времени, в котором им суждено будет жить и идти рядом.

...Незаметно подкравшаяся весна была на стороне юных влюблённых, подарив им ещё одну возможность удлинить свидания; Валька поджидал окончания уроков  второй смены  и провожал Лизу до её родного села, делая солидный крюк по пути к своему дому. Но такое удлинение маршрута не только не было ему в тягость, а наоборот он благодарил судьбу, что может идти рядом со своей любимой, шутить,  дурачиться, читать стихи, вместе мечтать о будущем и постоянно испытывать радость от того, что она вообще есть на свете и стала таким родным и близким человеком, ради которого он не спасует перед любыми трудностями и испытаниями.
Теперь Вальке казалось, что счастливее человека, чем он, нет нигде на всём белом свете. Лишь одно печалило его, что зарождавшемуся счастью уж не сможет никогда порадоваться другой, самый дорогой и любимый человек, его покойная мама.