ЧАС БОЛИ сон четвёртый

            Я скрывался с восьми утра. Я пришёл домой в восемь и обнаружил в своей комнате разбросанные пластинки, сваленное в кучу посреди комнаты бельё и разбитую аппаратуру. Мать с отцом сидели на диване, взявшись за руки и уставившись в одну точку на противоположной стене. «Мама, - спросил я. – Зачем вы разбросали мои пластинки и разбили мою аппаратуру?» «Какие пластинки, сынок? – не поворачивая головы, спросила мать». «Какая аппаратура? – повторил за ней отец. – У тебя никогда не было никакой аппаратуры. Это наша аппаратура». «Мы ничего не знаем, сынок, - сказала мать. – Иди, погуляй». Я заглянул им в глаза и понял, что они, скорее всего, ничего не видят. Мне показалось, что кто-то всунул в тела моих родителей чужие внутренности. Мне стало страшно. Я бросил в сумку еду и бутылку воды, и пошёл прочь. Я не знал, почему я ушёл и куда иду, мне стало просто дико страшно. Я понял, что это что-то огромное, очень огромное, что это не сумасшествие, просто мир изменился, совсем изменился, что он уже никогда не вернётся в прежнее состояние. Я бесцельно бродил по городу, пока передо мной не возник лысый, крепкий молодец, и, внимательно вглядевшись мне в глаза, схватил меня за локоть. «На прививочку, субстанция, - произнёс он безразличным голосом». Я почему-то остолбенел от этих слов. «На дозаправочку, - добавил молодец». Я посмотрел в его ледяные глаза, и побежал. Я не звал на помощь, я бежал. Я петлял, нырял в переулки, я бежал, я понимал, что помощи просить не у кого, что за мною гонится зверь, который гораздо сильнее и страшнее человека. Я просто был добычей, я бежал. Я не знаю, как я ушёл от погони, я оказался на чёрной лестнице какого-то дома, упал на ступеньки и долго лежал, всхлипывая от страха и дрожа всем телом, как загнанный заяц. Потом я жадно пил воду, я выпил столько, что чуть не обмочился прямо в штаны. Немного оправившись от страха, я выполз на балкон, и, приникнув глазом к щели, стал наблюдать, что происходит на улице. Сначала всё было, вроде, нормально. Но, затем, я заметил, что куда-то исчезли обыкновенные люди. Вернее, они с виду были обыкновенными, но двигались как-то странно, будто кол проглотили, словно им пять минут назад всадили в задницу укол слабительного, и теперь они очень спешат домой, но боятся обделаться. Через какое-то время люди вообще пропали. Я посмотрел на часы, было четверть восьмого вечера. Тёплый апрель, пятница, полвосьмого. И никого, ни души. Вдруг я увидел человека пересекающего двор. Я сразу понял, что этот нормальный, он шёл свободно, помахивая хозяйственной сумкой, наверное, в магазин, вертел головой по сторонам, видно радовался жизни. Мне захотелось крикнуть ему: «Прячься!», но, слава богу, я этого не сделал. Будто из-под земли выросли два лысых молодчика, скрутили ему руки, и куда-то повели. Я в ужасе упал на спину и забился в конвульсиях страха. На прививочку. На дозаправочку. Я посмотрел на часы. Было восемь.

                И тогда, глотая холодные кирпичные слюни, я услышал, как стали кричать люди. Они кричали везде, во всех домах, во всех квартирах, они кричали от боли, они кричали так, как я никогда ещё не слышал, они кричали все вместе, их разрозненные крики постепенно превратились в дикий общий вой, и затем, я услышал, как в этом вое начинают отчётливо проступать отдельные членораздельные фразы. Прости меня, повелитель,- кричали где-то справа. Я не верю в бога,- кричали слева. Я не люблю бога,- закричали женским голосом сверху. Я ненавижу бога,- закричали снизу. Прости меня! Я не верю! Я не люблю! Я ненавижу! Прости! Не верю! Не люблю! Ненавижу! Не верю! Не люблю! Ненавижу! Не издавая ни звука, глотая слёзы, задыхаясь от животного ужаса, я лежал на бетонном полу, крестился и шептал: Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое, избави нас от лукавого, Отче, спаси мя, помилуй раба твоего, помилуй нас, Отче наш, спаси мя, спаси мя, спаси мя… Я молился в первый раз в жизни… Это кончилось через час. И тогда в небе появился огромный телевизор, и заиграла бравурная музычка.

           «Итак, мои дорогие, итак, мои дорогие, этот мир катится прямо в ад. Да, да, чада мои, возрадуйтесь: наконец-то свершилось то, к чему вы так долго стремились. Я тронут вашим сочувствием, вашим стремлением доказать мне свою преданность, вашими замечательными словами о ненависти, неверии, нелюбви. В следующий раз мы поговорим о других вещах. Да, да, теперь это замечательная служба будет происходить каждый день с восьми до девяти вечера и будет называться «Час боли». Не правда ли, гораздо более эмоциональнее и выразительнее, нежели пение псалмов в церквях и соборах, принадлежащих этому отвратительному, несносному существу, я даже имени его произносить не хочу, которому вы поклонялись до сих пор. Но теперь со старым покончено! Вы с восхищением узнаете всю многогранность, всё благородство, всю незабываемую прелесть чувства, именуемого болью! А самое главное-это великолепные призы, которые будут даваться каждому за его страдания! Да, да, любое страдание должно быть оплачено! И я уверяю вас - плата будет поистине королевской! Но сначала, давайте-ка вспомним, что же обещал вам ваш бывший бог за ваши страдания? Вы страдали всю жизнь, не в силах без опасения предаваться своим таким милым, естественным грехам, и что же ждало вас за это? Грязная, червивая могила, и ничего более! Теперь же посмотрим, что предлагаю я! О, это поистине чудесно! Всего лишь за час ежедневной, бесплатной боли я дам вам: первое-возможность не работать! Да, да друзья мои, вы можете больше не думать о деньгах, я отменяю их! Материальные блага будут выдаваться на специальных пунктах выдачи, именуемых «Рога изобилия!» Ес, мои дорогие! Один ноль! Второе - вы можете больше не воевать! Я отменяю войну! Нет больше нужды в нефти и газе, ресурсы земли отныне будут периодически пополняться! Нет нужды в территориях, если нужно раздвинем материки! Если нужно раздуем земной шарик! Господа политики, вы можете без зазрения совести заниматься теперь тем, чем вы обычно занимались: жрать, пить и шпарить хорошеньких бэйбиз! Ес, два ноль! И, наконец, один из самых главных бонусов нашего правления! Дорогие подонки, извращенцы и грехоманы! Отныне и присно, и во веки веков, вам дается полная свобода вероисповедания! Убийцы – убивайте! Я немедленно воскрешу убитого! Насильники – насилуйте! Она тотчас же об этом забудет! Только вот знаете, чего я не потерплю, так это пид****ов в своём светлом царстве! Отныне у всех голубых будет две ж**ы, ха, сзади и спереди, ха – ха – ха! Это была шутка… Итак, три ноль! И, наконец, вау! Главный Джек пот нашего мероприятия, главный туз в моём рукаве… Нет, чувства меня раздирают, какой я щедрый, я сейчас зарыдаю… Внимание! Свершилось, дорогие мои, свершилось то, чего вы так долго и упорно ждали… Теперь каждый желающий может получить… у-х… бессмертие! Не призрачное, эфемерное бессмертие и сказки о рае и загробной жизни, которыми кормил вас Иисус, а настоящее, реальное, осязаемое, бесконечное бессмертие! Но, конечно за дополнительную плату. Итак, за дополнительный час боли я дам вам целый день жизни! Звоните, делайте заявки, широкая система скидок, уникальная бонусная практика, наш телефон через три минуты… ха – ха – ха, появится у вас, как сказано в вашей книге, на правой руке, или, пардон, на вашей башке! Звоните, мы ждём с нетерпением! Да, кстати, постскриптум… Двенадцать не привитых! Мы ждём вас с особым нетерпением, не доводите до разборок…»

             … Помню, как лежал он, Сыне, на камнях холодных, помню, как грохотал ещё в небе хохот зверский, ещё мелькал на экране адском клоунский, свинский образ, а страх его уже уходил из сердца, просачивался вниз, в сыру землю, яко водица сквозь песок. Помню, как восставал он из руин своих помышлений, как поднимался с колен, как садился он на плите бетонной, как курил долго, жадно, нервно, как вселялось в его душу понимание того, что сила, которая за всем миром уследила, а за ним, малым не смогла, неправедна, слаба, и, в конце концов, победима. Как плакал, он, грешный, как сомневался столько раз, сколько звёзд на небе, как хотел то руки на себя наложить, не уповая на милость господню, то дракону поклониться, в крови блудницы свою душу чистую вымарав, как рыдал над телами родителей своих, от боли почивших, царствие им небесное, в первый же день, как меня проклинал, горько проклинал, и как в любви мне клялся, и как знамения просил, чтоб успокоить мятущийся дух свой… Что я мог дать чаду господнему, Сыне моему драгому, когда ведь всё в нём уже было? Каких огней небесных послать перед взором его, когда и понятно ему уже сделалось, что он избранник божий, и путь ему дальний, и война великая, и силы у него, аки у смерча океанского, и всего лишь надо ему не убояться и поверить. Понимаю его, Сына моего, и не осуждаю. Чувствовал он себя, как песчиночка в огромной Вселенной, один одинёшенек, среди царства лжи и недобра, среди сынов и дщерей обезумевших, от боли вечером, от разврата и насилия утром и в обед, среди граммофонов зверевых, извергающих с небес на месиво людское ежеденно непотребную музыку и речи хулительные, рекламную ересь в обещаниях жизни вечной, среди рогов изобилия, что как грибы псилоцибиновые повырастали на каждом шагу, извергая каждую минуту на чад неразумных, всё чего бы им не заблагорассудилось… За благо? О нет, прости Создатель, не за благо им рассуждалось в те дни, не за благо… Не видывал я ещё доселе чего ум людской от души в отрыве изобрести способен! Пересказывать невозможно это, прости их и помилуй, ибо не ведают, что творят. И как отрадно было видеть двенадцать наперсников моих, из пепла поднявшихся, и, помолившись на дорогу, пустившихся в путь на поиски друг друга и на поиски Отца своего. Воистину, из страха нашего рождается сила, и в примерах рабства нас окружающего рождается наша вера. Счастливого пути вам, богатыри, рыцари и да поможет вам бог. Аминь!