Воспоминания 27 или Свобода и Независимость
Да возможно ли, в принципе, такое чудо? Да существует ли оно в природе? Какое оно, это восхитительное и неповторимое время, когда не надо ходить в школу и – О, песнь песней! О, сказка сказок! О, счастье счастий! – не нужно делать уроки?! Да нет, такого не может, ну, просто не может быть, и всё тут!
Промежуточные каникулы выглядели для меня каким-то утонченным издевательством – вот, только-только, чуть-чуть вкусишь малюсенький кусочек долгожданной свободы, как она уже и закончилась! А тут!.. Я даже не поленился посчитать дни, щедро отпущенные нам для невероятного счастья ничегонеделанья – девяносто два дня! Девяносто два полновесных, летних, удивительных и неповторимых дня! Доживу ли я до них? Я уже считаю дни, часы, минуты… Ура!!! -это оглушительно вопит весь первый «А» класс Козелецкой школы №2! Ура!!! – потихоньку, про себя, шепчут наши дорогие учителя…
Некоторые мои соученики, в своих восторгах, заходят так далеко, что даже пытаются представить самое большое счастье на земле, как такие же, но только бесконечные, летние каникулы! А я, почему-то, хоть сначала и тоже, вместе с ними, прихожу в восторг от такой изумительной перспективы, но потом мне становится не по себе из-за откуда-то взявшейся чудовищной мысли, что никакого вечного счастья нет и не может быть! Что всё, то есть абсолютно всё, сколь прекрасным бы оно ни было, в конце концов надоедает и приедается! Всё! Кроме моих, выстраданных, волшебных и невероятных, летних каникул!
Старший брат, Юра, как всегда, горит желанием ехать в пионерский лагерь. Он всегда сначала очень хочет туда ехать, но потом, после совсем небольшого промежутка времени, при первом же родительском посещении, начинает слёзно просить, чтобы его немедленно забрали из этого непереносимого ада в родной и горячо любимый дом! Родители убежденно внушают ему, что так не годится – не он ли им все уши прожужжал этим самым лагерем и просто замучил бесконечным перечислением нескончаемых пионерлагерных чудес? Уж потерпи теперь, хоть немножечко… Юра, чуть не плача, потерянно прощается с этими безжалостными людьми, а безжалостные люди с удивлением и удовлетворением, покидая это, вдруг ставшее таким нелюбимым для Юры, место, отчетливо слышат, как безутешный страдалец уже во всю что-то восторженно горланит, увлеченный в очередную коллективную весёлую катавасию.
Из лагерей Юра приезжал загорелый, подросший, с целой кучей невероятных и не совсем понятных мне, историй и, всегда, с каким-нибудь сувениром. То это были удивительные, невиданные ракушки, то шишки незнакомого дерева, со странным, хоть и узнаваемо хвойным, но каким-то непривычным, знойным и, наверное, морским, ароматом. А один раз, мой прекрасный и добрый брат, даже привёз в бумажном кулёчке необычно вкусное печенье, напоминающее хворост и так же называющееся! Нет, я бы даже и не пытался довезти такую вкуснятину домой, да еще и поделиться ею с этим неблагодарным и вредным младшим родственником! Что значит - великое бремя старшего брата!
Но никакие чудеса мира, ни море, ни изумительно вкусный хворост, ни замечательно интересные игры и развлечения не могли подвигнуть младшего Снакина отправиться, вдруг, ни с того, ни с сего, хоть куда-нибудь из родного Козельца. На любые намёки последовать авантюрному примеру старшего брата, коварные искусители получали моё твёрдое и неистребимое «нет!».
Моим родителям, конечно, очень хотелось, хотя бы на лето, разбросать своё беспокойное семя по всей необъятной территории Советского Союза, а самим предаться самым, что ни на есть, утонченным утехам свободного, бездетного существования!
А - дудки! Младший Снакин несокрушимой скалой стоял на пути столь приятных и понятных планов Снакиных - старших.
Опомнитесь, граждане! Я, целый учебный год, с таким трудом продирался сквозь дебри школьной премудрости, малевал неисчислимые полчища крючков и палочек, протирал до зеркального блеска свой многострадальны затылок, решая головоломные и совершенно неподъёмные примеры и задачи, зубрил бесконечные и бесполезные, на мой взгляд, правила, и всё это только во имя одной вожделенной цели – получить, наконец, сладкую и бесценную свободу и независимость! И, что же, я теперь возьму, и просто так отдам эту свою, выстраданную и совершенно законно добытую, свободу распоряжаться собственной судьбой и жизнью? Каким-то посторонним людям? Да найдётся ли в мире такой тягач, который сдвинет меня хотя бы на миллиметр в зону малейшей угрозы сверхзначимой и бесценной свободе? А не разлетятся ли у него, этого самого тягача, трансмиссии и коленвалы на сотни, развороченных от непосильной нагрузки, обломков?
Впрочем, родители не очень переживали из-за такой обузы, как младший сынок. Я был достаточно, даже, избыточно самостоятелен и совершенно не скучал, оказавшись в летнем одиночестве. Нет, я, конечно, как и все остальные нормальные детишки, любил шумные коллективные игрища и забавы. Но, если, вдруг, по какой-то невероятной причине, все мои многочисленные друзья-приятели в одночасье разлетались во всевозможных направлениях – в лагеря, к бабушкам-дедушкам, на моря и океаны, в горы и в космос, я всегда находил для себя какое-нибудь интересное занятие.
Мой, постоянно клокочущий и бурлящий, внутренний мир был столь насыщен, концентрирован и густ, что малейшая пылинка-идея мгновенно превращалась в нём в прекрасный и сверкающий кристалл! И этот самый кристалл я мог долго и с интересом рассматривать и вертеть так и этак, разнообразя и украшая, с его помощью, мои одинокие приключения.
Так что единственной заботой моих родителей было добиться совпадения моих внутренних непостижимых ритмов с жесткой дисциплиной кормления и ночного сна. Ни о каких дневных почиваниях речи, разумеется, и быть не могло.
Однако, к немалому удивлению мамы-папы, и к еще большему моему, я довольно четко отслеживал и соблюдал эти досадные паузы в моём бешено летящем дискурсе. Возможно, жесткая и правильная дисциплина школы давала-таки себя знать.
С такими же непреодолимыми трудностями столкнулись люди, произведшие на свет этот дивный артефакт – младшего Снакина, и когда пытались безуспешно приобщить своё строптивое чадо к высоким и прекрасным сферам искусства. Мистер «нет» в коротких штанишках был неумолим и непреклонен. Никаких добровольных кружков, секций, студий и тому подобных занятий не предлагать! Увы, мои родители не были людьми, выкованными из безукоризненного титанового сплава, каковые только одни и могли бы преодолеть моё ослиное упрямство. Да еще их подпортили эти благоглупости, что, мол, ребёнка нельзя - ни Боже мой! - ни к чему принуждать и силовать, особенно в деле овладения любыми дополнительными творческими навыками. Данного же, эксклюзивного, ребёнка единственно только упомянутым насильственным принуждением и можно было бы, хоть как-то, приобщить к рисованию, ваянию или музицированию.
Все возможности в родном Козельце наличествовали и были совершенно бесплатны для малолетних Рембрандтов, Деметриев и Даргомыжских, а равно и для их счастливых родителей.
Я, конечно, был тогда очень благодарен своим гуманным папе и маме за их продвинутую политику ненасилия над нежной душой собственного ребёнка, и с сочувствием и жалостью наблюдал за этими бедолагами со скрипками и мольбертами, чьи родители были менее терпимы к лени своих отпрысков.
А ведь меня можно было бы вполне принудить к этим ужасным занятиям музыкой, например. И я, хоть и со скрипом, ворчанием и негодованием, но вполне добросовестно тащил бы еще и эту нагрузку, проклиная свою судьбу-злодейку… И потом, вполне вероятно, был бы только благодарен подлинным страдальцам за вовлечение своего отпрыска в высокие сферы искусства, моим родителям. Но, с другой стороны, я мог бы легко получить и мощную прививку отвращения всё к тому же музицированию и потерял бы всякий интерес к этому изумительно прекрасному занятию. В общем, остановлюсь на том, что немножко мне досадно, но ладно…
Возвращаясь же к моему внутреннему миру, могу еще добавить, что его творческая составляющая, как и у всех нас, формировалась тогда из нескольких источников. Во-первых, конечно, кино – музыка, действие, яркий видеоряд, так выгодно выделяющийся на фоне нашего простого и незамысловатого быта, безусловно будил и дарил необычные фантазии. Затем, в школе, мне чуть-чуть начало приоткрываться здание науки, одно представление о которой вполне могло заставить с интересом присматриваться к обычным явлениям, обильно нас окружающим. И это вносило свою толику пряностей в питательное творческое варево. А основой мог бы вполне быть мой непрекращающийся интерес к взрослым беседам. Нет, не тем назидательным монологам, которые эти достойные люди обращали к нам, дабы зажечь в наших младых душах правильные сигнальные огни и направить на столь же правильные пути. Меня, как и в самом раннем детстве, продолжали остро интересовать именно неадаптированные для нас, детей, их разговоры и споры между собой.
Вот пожалуй и все, довольно простые и незамысловатые компоненты того жирного и питательного раствора, в котором бурно вызревали причудливые инфузории моих фантазий.
Ведь тогда я еще не приобщился к чтению книг. Но скоро, очень скоро: Я. Начну. Читать. Книги.
Свидетельство о публикации №216111800505