Сын. Мопассан

Посвящается Рене Мэзруа

Двое друзей прогуливались в цветущем саду, где весёлая весна возрождала жизнь.
Один из них был сенатором, другой – из Французской академии. Оба были важными, разумными, рассуждающими логично и веско – уважаемые, заметные в обществе люди.
Вначале они разговаривали о политике, обмениваясь мыслями – не об идеях, но о людях: разумные люди в этой профессии всегда стояли выше идей. Затем они затронули некоторые воспоминания; затем замолчали, продолжая идти рядом, разнеженные тёплым воздухом.
Большой пучок дикой редьки источал слабый сладкий аромат; множество цветов всевозможных видов и оттенков смешивали свои запахи с ветром, а альпийский ракитник, покрытый жёлтыми гроздьями, распространял мелкую пыльцу, золотой дым, пахнущий мёдом, похожий на парфюмерную пудру, разносящий свои смолистые семена по воздуху.
Сенатор остановился, вдохнул плодородное облако, посмотрел на дерево, сияющее как солнце, роняющее семена, и сказал: «Подумать только: эти невидимые ароматные атомы создадут жизнь за сотни лье отсюда, заставят дрожать все фибры женских деревьев и производить новые корни, зарождать ростки, как у людей, которые будут смертными, как люди, и их заменят потом другие – как и у нас!»
Затем, остановившись перед ракитником, чьи дающие жизнь ароматы смешивались с каждым порывом ветра, господин сенатор добавил: «Ах, старина, если бы тебя заставили подсчитать всех твоих детей, ты был бы в замешательстве. Ты – тот, кто легко делает их, бросает без угрызений совести и никогда больше не беспокоится о них».
Академик сказал: «Люди тоже так делают, мой друг».
Сенатор продолжил: «Да, я этого не отрицаю: мы иногда бросаем детей, но мы знаем о них, по крайней мере, и это свидетельствует о том, что мы – выше деревьев».
Но тот покачал головой: «Нет, я не это имел в виду. Видите ли, почти нет людей, у которых не было бы неизвестных детей – детей «от неизвестного отца», который создал их, как это дерево, почти бессознательно.
Если бы нужно было посчитать всех женщин, с которыми мы имели связь, мы были бы в таком же замешательстве, как этот ракитник, который, как вы сказали, не смог бы подсчитать своё потомство.
С 18 до 40 лет женщины проходят через нашу жизнь непрерывной чередой, как связи на час, поэтому надо признать, что мы имеем… интимные отношения с 200-300 женщинами.
И что же, друг мой, вы уверены, что из всего этого количества ни одна не стала беременной, и что у вас нигде нет сыночка на стороне, который грабит и убивает честных людей, то есть нас? Или дочери в каком-нибудь грязном кабаке? Хотя, если ей повезло и её бросила мать, она могла стать кухаркой в какой-то семье.
Подумайте о том, что почти у всех женщин, которых мы называем «публичными», есть парочка детей при неизвестных отцах, которых они зачали случайно, при связи за 10-20 франков. В любой профессии есть выгоды и издержки. Эти дети – «издержки» их ремесла. А кто – производители? Вы, я – все мы, «порядочные люди»! Это – результаты наших весёлых дружеских ужинов, наших вечеринок, всех тех часов, когда довольная плоть толкает нас на продолжение приключений.
Воры, грабители, все негодяи – чьи-то дети. И нам повезло, что мы – не их дети, потому что эти несчастные тоже производят!
Послушайте, я храню на совести одну очень гадкую историю, которую хочу вам рассказать. Для меня она стала бесконечными угрызениями, непрекращающимся сомнением, неистощимой неуверенностью, которая порою страшно мучит меня.

*
Когда мне было 25, мы с одним моим другом (ныне – государственным советником) оправились в пеший поход по Бретани.
Через 2 недели, посетив Кот-дю-Нор и часть Финистьер, мы прибыли в Дуарнене; оттуда за один переход мы достигли мыса Рац через бухту Трепассе, потом переночевали в какой-то деревне, название которой заканчивается на «-оф», но на утро в кровать моего товарища вползла какая-то непонятная усталость. Я говорю «кровать» по привычке, так как наше ложе состояло всего лишь из двух соломенных тюфяков.
В таком месте невозможно заболеть. Я заставил его встать, и к 4-5 часам вечера мы прибыли в Одьерн.
На следующий день ему стало немного лучше, и мы вновь тронулись в путь, но в дороге ему стало так плохо, что мы едва смогли дойти до Пон-Лаббе.
Там был постоялый двор. Мой друг лёг, и врач, вызванный из Кимпера, констатировал сильную лихорадку неизвестного происхождения.
Вы знаете Пон-Лаббе? Это самый бретонский город во всей Бретани, который тянется от мыса Рац до Морбиана. Он является частью и воплощением нравов, легенд, обычаев этого края. Даже сегодня этот уголок почти не изменился. Я говорю «даже сегодня», потому что я возвращаюсь туда каждый год – увы!
Старый замок купает своё подножие в большом печальном пруду, над ним летают дикие птицы. Оттуда берёт начало река, по которой на лодке можно подняться до самого города. На узких улочках со старыми домами люди носят высокие шляпы, вышитые жилеты и 4 куртки: самая нижняя едва закрывает лопатки, а верхняя заканчивается на уровне колен.
Девушки там высокие, красивые, свежие, они кутают грудь в жилеты, словно в броню, что не позволяет догадаться о мощных формах, и носят странную причёску: на висках заплетают две косы с разноцветными лентами, обрамляющие лицо, сзади связывают волосы, поднимают их на макушку и увенчивают чепцом, часто украшенным золотом или серебром.
Служанке в нашей гостинице едва было 18 лет. У неё были голубые глаза, светло-голубые с чёрными точками зрачков, и короткие сжатые зубы, которые она постоянно показывала, смеясь; такими зубами можно было бы крошить гранит.
Она не знала ни слова по-французски, говорила только по-бретонски, как большинство её соотечественников.
Моему другу не становилось лучше, и, хотя никакой явной болезни не проявлялось, врач запретил ему передвигаться, предписав полный покой. Я проводил все дни рядом с ним, и постоянно к нам входила маленькая служанка – то с обедом, то с отваром.
Я немного приставал к ней, что, казалось, забавляло её, но мы, естественно, не разговаривали, так как не понимали друг друга.
Однажды ночью, когда я припозднился у постели друга и шёл в свою спальню, я столкнулся с этой девушкой: она тоже шла спать. Её дверь была как раз напротив моей. Я, не думая, скорее ради шутки, схватил её за талию и, прежде чем она успела опомниться, втолкнул её в свою спальню и запер дверь. Она испуганно смотрела на меня, не осмеливаясь кричать из-за страха поднять скандал, так как её сначала поколотили бы хозяева, а затем – отец.
Я сделал это со смехом, но, когда она оказалась у меня, меня охватило страстное желание. Это была долгая молчаливая борьба, похожая на борьбу атлетов: мы вытянули руки, согнулись, изгибались, задыхались, на наших лицах выступил пот. О, она отбивалась отважно! Порой мы ударялись о мебель и тогда, всё ещё сплетённые, несколько секунд стояли неподвижно, испуганные шумом, который мог кого-нибудь разбудить, а потом продолжали ожесточённый бой: я нападал, она защищалась.
Наконец, она выдохлась и упала. Я грубо овладел ею прямо на каменных плитах пола.
Едва поднявшись, она побежала к двери, дёрнула задвижку и выскочила.
В следующие дни я почти не видел её. Она не позволяла мне приблизиться. Затем мой товарищ выздоровел, мы решили продолжить путешествие, и внезапно в полночь накануне нашего отправления она вошла босиком, в ночной рубашке в мою комнату, куда я только что пришёл.
Она бросилась в мои объятия, страстно обняла меня и до самого утра ласкала и целовала, захлёбываясь рыданиями, давая мне все возможные уверения в отчаянной любви, которые только может дать женщина, которая не говорит на твоём языке.
Через неделю я забыл об этом банальном приключении, потому что общая судьба служанок в гостиницах - это развлекать постояльцев подобным образом.
Прошло 30 лет. Я не вспоминал о ней и не собирался возвращаться в Пон-Лаббе.
Но в 1876 я случайно вернулся туда в ходе экскурсии по Бретани, так как должен был сделать заметки для книги и лучше исследовать местность.
Мне показалось, что ничего там не изменилось. Замок по-прежнему купал свои стены в пруду на входе в город, и гостиница была всё той же, хотя и отремонтированной, выглядящей более современно. Когда я вошёл, меня встретили две молодые бретонки 18-ти лет, свежие и милые, завёрнутые в свои жилеты-броню, в серебряных чепцах поверх двух кос, лежащих на висках.
Было примерно 6 часов вечера. Я сел за стол и, так как сам хозяин поспешил подать мне ужин, какой-то рок подтолкнул меня спросить: «Знали ли вы прежних хозяев? Я провёл здесь около 10 дней 30 лет назад. Я приехал издалека».
Он ответил: «Они были моими родителями».
Тогда я рассказал ему, по какой причине мы тогда здесь остановились, как меня задержала здесь болезнь друга. Он не дал мне закончить:
«О, я прекрасно помню! Мне было тогда 15-16 лет. Вы спали в комнате в глубине, а ваш друг – в моей, выходящей на улицу».
Тогда в моей памяти воскресло воспоминание о маленькой служанке. Я спросил: «А помните ли вы хорошенькую служаночку, которая работала у вашего отца? У неё были светлые голубые глаза и красивые зубы?»
Он ответил: «Да, сударь, она умерла в родах спустя некоторое время».
И, показав рукой во двор, где худой, немного хромой парень переворачивал навоз, он добавил: «Это её сын».
Я рассмеялся. «Он некрасив, совсем не похож на мать. Без сомнения, весь пошёл в отца».
Трактирщик ответил: «Очень может быть, мы никогда не знали отца. Она умерла, ничего не рассказав о нём. Мы все были в шоке, когда узнали, что она беременна. Никто не хотел в это верить».
По мне прошла неприятная дрожь, сжалось сердце, как бывает при приближении большого горя. Я смотрел на мужчину во дворе. Теперь он шёл набрать воды для лошадей и нёс два ведра, хромая, делая большие усилия более короткой ногой. Он был в лохмотьях, отвратительно грязный, с длинными жёлтыми волосами, которые были настолько спутаны, что падали ему на щёки, как верёвки.
Трактирщик добавил: «Он звёзд с неба не хватает, его оставили здесь из милости. Возможно, если бы его воспитали, как всех, из него и вышел бы толк. Но чего вы хотите, сударь? Ни отца, ни матери, ни денег. Мои родители пожалели ребёнка, но он был не их ребёнком, вы же понимаете».
Я молчал.
Я ночевал в своей прежней комнате и всю ночь думал об этом батраке, повторяя про себя: «А что, если это мой сын? Что, если я убил эту девушку и породил это существо?» Это было возможно!
Я решил поговорить с батраком и выяснить точную дату его рождения. Разница в 2 месяца рассеяла бы мои сомнения.
Я увидел его на следующий день. Но он не говорил по-французски. Он ничего не понимал и не мог ответить даже тогда, когда служанка перевела ему мой вопрос о возрасте. Он стоял передо мной с идиотским видом, крутя шляпу в грязных руках, глупо смеясь, и в его смехе, в углах губ и глаз было что-то такое, что напоминало смех его матери в былые времена.
Но хлопотливый хозяин разыскал для меня его свидетельство о рождении. Он появился на свет через 8 месяцев и 26 дней после моего посещения Пон-Лаббе, так я прекрасно помнил, что прибыл в Лорьян 15 августа. В свидетельстве было помечено: «Отец неизвестен». Мать звали Жанной Керрадек.
Тогда моё сердце быстро заколотилось. Я не мог говорить, у меня спёрло дыхание, и я смотрел на это человеческое существо, чьи жёлтые волосы казались грязнее, чем помёт животных; смущённый моим взглядом, он перестал смеяться и отвернулся, желая ускользнуть.
Я весь день бродил вдоль речки, горько размышляя. Но о чём мне было размышлять? Моя мысль не приходила ни к чему. Я часами взвешивал свои шансы на то, что мог быть отцом, нервничая от предположений, возвращаясь всё к той же ужасной неуверенности или к ещё более ужасной убеждённости в том, что этот человек был моим сыном.
Я не смог есть и вернулся в спальню без ужина. Мне долго не удавалось заснуть, затем сон пришёл, но мне снились кошмары. Мне снился этот батрак, который смеялся мне в лицо, звал меня «папой», затем он превратился в собаку и кусал меня за икры, я не мог убежать, он постоянно догонял меня и, вместо того, чтобы лаять, говорил человеческим языком, обвиняя меня; затем он появился перед моими коллегами по академии, которые собрались для того, чтобы судить о моём отцовстве, и один из них закричал: «Это не подлежит сомнению! Посмотрите, как он на него похож!» И я действительно заметил, что это чудовище было похоже на меня. Я проснулся с безумным желанием ещё раз увидеть этого человека, чтобы проверить, были ли у нас с ним общие черты.
Я догнал его, когда он шёл к обедне (было воскресенье) и дал ему 100 су, внимательно разглядывая. Он вновь начал противно смеяться, взял деньги, а затем, смущённый моим взглядом, исчез, пробормотав какое-то непонятное слово, которое, без сомнения, означало «спасибо».
День прошёл для меня в тех же муках, что и предыдущий. Вечером я пошёл к хозяину и с тысячей предосторожностей сказал ему, что заинтересован судьбой этого несчастного и хочу что-нибудь сделать для него.
Но тот ответил: «Сударь, даже не думайте об этом! Он ни на что не годен, вы доставите себе только неприятности. Я нанимаю его, чтобы чистить навоз, больше он ничего не умеет делать. За это я его кормлю и даю ему ночлег в конюшне. Ему ничего больше не надо. Если у вас есть старые брюки, дайте их ему, но он порвёт их за неделю».
Я не настаивал, я затаился.
Оборванец вернулся вечером, пьяный в стельку, чуть не поджёг дом, убил лошадь ударом кирки и заснул в грязи под дождём – всё благодаря моей щедрости.
На следующий день меня попросили больше не давать ему денег. Водка приводила его в ярость, а, как только у него в кармане заводились 2 су, он их пропивал. Трактирщик добавил: «Давать ему деньги – это всё равно, что желать ему смерти». У этого человека никогда не было денег, кроме нескольких сантимов, брошенных постояльцами, и он не знал, куда ещё можно тратить их, кроме кабака.
Тогда я остался в комнате на долгие часы, держа книгу и притворяясь, будто читаю, но на самом деле я смотрел на это чудовище – мой сын! мой сын! – пытаясь обнаружить в нём какие-то черты сходства. После долгого изучения мне показалось, что лоб и переносица немного похожи, хотя их скрывали спутанные патлы.
Но я не мог долго предаваться этому занятию, не вызвав подозрений, и уехал с растерзанным сердцем, оставив хозяину немного денег, чтобы облегчить жизнь батрака.
Прошло шесть лет, и я живу с этой мыслью, с неуверенностью, с сомнениями. Каждый год непреодолимая сила тянет меня в Пон-Лаббе. Каждый год я приговорён к пытке смотреть на эту скотину в навозе, воображать, что он похож на меня, и тщетно пытаться чем-то ему помочь. И каждый год я возвращаюсь с ещё более сильной неуверенностью, тревогой.
Я попытался чему-то его учить. Бесполезно – он идиот.
Я попытался облегчить его жизнь. Он – неизлечимый пьяница и тратит на выпивку все деньги, которые ему дают, продаёт всю новую одежду, чтобы купить водку.
Я попытался разжалобить хозяина, чтобы тот постоянно давал ему деньги. Удивлённый трактирщик мудро ответил мне: «Всё, что вы делаете для него, сударь, лишь губит его. Его нужно держать, как заключённого. Как только у него есть время или деньги, он пакостит. Если вы хотите сделать что-то хорошее – возможностей много; есть много брошенных детей, но выберите такого, на кого усилия не будут потрачены зря».
Что сказать на это?
Если бы я дал заподозрить хоть что-то, этот кретин использовал бы меня, погубил, закричал бы мне «папа», как в моем сне.
И я говорю себе, что убил мать и погубил это атрофированное существо, этого навозного жука, этого человека, который, будь он воспитан, как все, стал бы нормальным.
И вы не можете представить себе, какое странное чувство я испытываю перед ним, думая, что он произошёл от меня, что он связан со мной интимной связью родства, что, благодаря тысяче законов о наследственности, он - мой, кровью и телом, с теми же бациллами и страстями, что и у меня.
Я испытываю бесконечное ненасытное желание видеть его, хотя его вид причиняет мне страшную боль; я часами наблюдаю за ним из окна, глядя, как он убирает навоз, и повторяю себе: «Это мой сын».
Иногда я испытываю огромное желание его обнять. Я даже никогда не трогал его грязной руки.

*
Академик замолчал. Его спутник, политик прошептал: «Да, несомненно, нам нужно больше заниматься детьми, у которых нет отцов».
Порыв ветра прошёл в ветвях большого жёлтого дерева, качая гроздья, окутав двух стариков тонким ароматным облаком, которое они принялись медленно вдыхать.
Сенатор добавил: «Приятно, однако, когда тебе 25 лет. Даже делать детей подобным образом».

19 апреля 1882
(Переведено 17-18 ноября 2016)