Бульвар оживших скульптур

Около десяти вечера они собирались у каменного Хуана – столба с двумя чугунными кольцами для привязи и сколами от подков. Усатый Хуан ухмылялся этим клоунам, которые от силы часов шесть могли простоять на солнцепёке, ведь он торчит на углу площади Альваро вот уже триста лет. За это время чего только не перевидал: на него мочились горячими струями и тонконогие скакуны-аристократы, и туповатые брабансоны, и глупые мулы, и пьяные наездники. Чванливые морды жевали, отрыгивали. Хуан всегда был в мокрой соломе и кашице жмыха.

Клоуны тоже собирались пожевать и выпить в сторонке от туристов – в тишине пятнистого платана. Переодевались в полусне, как больные и заторможенные люди. Расшнуровать панцири лат и камзолы, стянуть потные ботфорты со шпорами, сбросить тяжёлые архангельские крылья, соскоблить с лиц корку позолоты было делом непростым. Хотелось вытянуться и просто лежать рыбами на берегу.

…Листочки над головой вяло шевелятся, тени ползают по мансардам, девушка в красных шортах глядит с балкона на текущую толпу по Рамблас. 

Бронзовый Шварценеггер отщёлкнул железные скобы на сапогах. Вытащил из раскалённой колодки ногу и, шевеля пальцами, сказал: «Teufel». Человек-паук вытягивал из пиццы сырные нити. Сегодня к нему придралась полиция. Какая-то туристка пожаловалась, что он её щупал. Статуя Свободы повесила свой остроконечный ореол на пику ограды и отхлебнула красного вина. Капельки побежали по подбородку, смывая серебрянку. Казалось, что она пьёт кровь. Актёр погорелого театра из Таррагоны Эстебан, когда заказывал себе этот костюм, то, конечно, не догадывался, что ввязывается в политику. Каждую неделю какие-нибудь агрессивные группы с плакатами окружали его и кричали, дёргая за фалды. Один ливанец вырвал факел и расплющил его каблуком. Бывало, обливали краской или кока-колой. Эстебан задумался о смене образа. Но это расходы: нужно сделать эскизы, купить материал, пошить в бутафорской мастерской, получить новое разрешение в полиции. К тому же нелегко сейчас придумать что-то оригинальное. Разобрали! 
   
Эстебан помахал красной попке на балконе и прикрыл серебряные веки. 

Так же, наверное, бродячие актёры Средневековья, отыграв спектакль, забирались на телегу и ужинали тем, что трактирщик послал. Они галдели, веселились. Эти молчали, утомлённые жарой и бездействием. Вся их роль держится на «замри». Монетка звенит, и тогда надо немного подвигаться – секунд двадцать, не больше. Но все же это было почти искусство. Попробуй назови их попрошайками! 

Более изобретательные делали костюмы-домики, в которые можно войти и выйти. Повезло ребятам, работающим трансформерами или рободзяками. В их скафандрах имелся термос с прохладным вином, контейнеры с бутербродами и даже портативный писсуар. Покурить – пожалуйста! Дым из ушей – это привлекает туристов. У некоторых и кондишн встроен или миниатюрный вентилятор. Балдёж на зависть старой гвардии, которая парится фараонами, мумиями, гладиаторами, конкистадорами. На днях с инфарктом увезли Колумба. Фазанье перо с его шляпы, пока он пускал пену на тротуаре, выдернул какой-то наглый турист.

Встречался тут и разный сброд. Три года на одном и том же месте, напротив питьевого фонтанчика, застывал «Марти – железный мальчик». Но весной его посадили. На ночном пляже он набросился с мачете на влюблённую парочку. Покрошил, как диких кабанчиков. Потом его фото с камер видеонаблюдения улыбалось на каждой остановке. Спасал его только костюм Марти, пока не выдала любовница.

В 90-х годах на Рамблас блаженного папу Пия IX изображал маньяк Педро Форбес. Он был католиком-фанатиком – ночью «крестил» грешников альпенштоком, а утром становился святошей. Целый день шептал молитвы. На брошенные под ноги деньги не обращал внимания. Их подбирали дети. Вскоре к нему потянулись верующие. Молились вместе, обкладывали свечками. Взяли его во время «богослужения». Четверо полицейских молча сняли папу с пьедестала и отнесли в машину. На опустевшем месте кусками окровавленного мяса появлялись розы.               

На Рамблас имелись свои старожилы, не изменяющие образам, в которые они успели вжиться четверть века назад. Например, Дон Кихот с Санчо Пансой (потом Панса умер от ожирения, и тогда его место заняла Дульсинея Тобосская), Геракл, Эзоп, Иисус, Казанова, демоны с пудовыми крыльями, на изготовление которых пошёл целый курятник. Все они были уже калеками. Даже сняв костюмы и парики, оставались скульптурами. Минимум движений, слов, застывшая мимика…

Когда ранним утром скульптуры каменели на своих постаментах, то они останавливали время внутри себя, потому что невозможно стоять, отсчитывая минуты до позднего вечера. Надо просто взять и умереть. В голове ни одной мысли. Пусто!
               
Скульптуры скинулись в малиновую феску евнуха, и из ближайшего кафе им вынесли на бумажных тарелках еду и три кувшина вина. Они мычали с полными ртами. Потом завыли – это была какая-то старинная каталонская песня.

…Осушили первый кувшин. Пьеро театрально заснул на скамейке, но как только пробегавшая мимо девочка обронила монетку и та зазвенела по булыжникам, сразу зашевелил ручками и ножками. Издержки профессии!

Публика пошла очень избалованная. Роденовский Мыслитель, чудики с отрубленными головами в руках, самураи, девушка-дерево… – всё это томилось и не вызывало интереса. К несчастному Пьеро уже никто не подходил. Ещё в прошлом году рядом с ним стояла Мальвина. Теперь ближе к ночи она стоит на другой улице в высоких сапогах.

Факиры, «висящие» в воздухе, тоже приелись. А когда они только-только появились, их шкатулки наполнялись в два счёта. Потом люди раскусили секрет титановой трубки и стали скучать.

Прошлой весной аншлаг был у «господина на унитазе». Теперь таких седоков на Рамблас появилось с пяток. Даже смешно! Рыцарь в латах стоит и жарится на солнцепёке, а эти сидят в тенечке платанов и книжки читают, а когда захотят, то нужду шумно справляют, что особенно нравится туристам. Те прямо ждут этого момента. Водичка из смывного бачка журчит, еврики звенят в ночном горшке, поставленном на тротуар. Разве это искусство? Старая гвардия таких молча презирает и на корпоративный ужин «У Хуана» не зовет.

- Какой-то цыганенок повадился, – пожаловался турецкий султан. – Сегодня кувшин уволок с тридцатью евро. Шайтан!
- У меня не стянешь, – усмехнулся ковбой, неловко взмахнул кнутом и сбил свою тарелку на землю. 

Но другие скульптуры проблему воровства давно уже решили. Шляпы и чаши имели двойное дно и прикручивались шурупами к постаменту. У Гитлера верная Блонди хорошо караулила. Ангелу смерти прислуживал чертёнок. Большинство также приходило с подручными.
               
...Из-за поворота вышел консул Марк Антоний во всем облачении, даже позолоченный лавровый венец не снял. Высоченный, он двигался прямо: негнущийся как картон материал туники не позволял поднимать коленки. В руке он держал пакет Tommy Hilfiger, что смотрелось футуристично.

Дон Кихот первый его заметил и помахал: - О, Антоний, привет тебе!
Артисты повернули головы. Дульсинея налила ему вина. Марк Антоний положил ладонь на плешь Хуана и с пафосом произнёс на английском: - Уж двадцать лет живу на свете я. Из дальней родины, что северной землёй зовётся, посылка мне пришла! Там снег лежит, на сахар он похожий…

Скульптуры оживились. Слушали, вытянув шеи. Его здесь как-то сразу полюбили. Наивный влюблённый! Многим он напомнил юность, о которой они нежно вспоминали со словами: «Когда я был дураком…»

Антоний вытащил из пакета шмат сала в вощёной бумаге и бутылку горилки. Тут же, на лавочке, начал резать. Гитлер понюхал снежный кусочек и осторожно положил на язык. Сделали по глотку за здравие консула и тут же ошпарились. Упс! – выдохнули огонь.
- Ва-а, в кишках горит! – округлил глаза Сальвадор Дали.
- Фу, этот кошачий жир я не понимаю, – признался Гитлер и выплюнул комочек.      

Антоний сидел на поребрике с алой бабочкой на щеке от поцелуя Дульсинеи. Он жевал сало, прихлебывая из штофа. О чем думал консул, знали все. И сочувствовали. Этот парень с Украины прошлым летом увидел Клеопатру. Носатая девушка смотрела поверх голов, поверх домов. Огромные глаза-лодочки под убранными парусами бровей не моргали. На её голове лежала золотая змея с открытой пастью. Десять дней отпуска он провёл у золотых коленок Клеопатры, но она ему даже не улыбнулась. Потом исчез и неожиданно объявился этой весной уже в костюме Марка Антония. Так они и стояли рядышком – Антоний и Клеопатра.

Ему долго не удавалось с ней поговорить. Вот её золотое плечо, запястье в браслетах… Она близко, только протяни руку… Но вечером притормаживал старенький «Форд» – и Клеопатра, спрыгнув с тумбы, покорно шла к машине. Бородач протягивал ей холодную бутылочку газировки, забрасывал тумбу в багажник и трогал с места.

Антония охватило отчаяние. Но в августе богиня любви Венера улыбнулась ему. Прислала ватагу пьяных немецких болельщиков. Они орали песни и писали в урны. Увидев Клеопатру, окружили и начали лапать. Царица повернула голову в сторону Антония и умоляюще посмотрела. Он тут же очнулся, соскочил с места и бросился с коротким мечом на фанатов. Всего один римлянин против целого отряда галлов. Это было зрелище!

Клеопатра протянула ему отломанную веточку от лаврового венка. Сувенирный меч тоже поломался. Они вошли в полупустое кафе и выбрали дальний столик за колоннами. Сидели как артисты во время антракта в театральном буфете. Им принесли белое вино. Сумбурно пообщались на смеси разных языков. Он узнал, что её зовут Габи, что она приехала из Кёльна. Пишет стихи. Целыми днями стоит на тумбе и сочиняет. Но потом их забывает, как сон. Жених – испанец, тот самый бородач. Очень ревнует. Иногда приезжает и наблюдает за ней из ближайшего кафе. 

Она порывисто и нервно дотронулась до руки Марка. И это было похоже на поцелуй рукой. Его знобило. Три дня провалялся с температурой, а когда вышел, то увидел, что на её месте стоит скелет в рясе. Вечером «У Хуана» артисты рассказали, что Клеопатру увезли в клинику, которая расположена в городке Берга.
               
Он поехал туда на ранней электричке. Накануне попросил русскую официантку в кафе, которая неплохо знала испанский, написать записку. Протянул этот листок вместе с 20 евро санитару. Тот прочёл, но впускать за решётку не стал.

Так и шли – санитар внутри ограды, Антоний снаружи. Наконец кусты закончились и открылась поляна с рыжей травой. На ней подковой выгнулась терраса. Местами колонны, как зубы, выпали, и от этого терраса стала похожей на челюсть. В вазонах торчал гербарий.      

Санитар указал на скульптуру в центре запущенной клумбы и ушёл. Антоний сразу узнал её. У ног валялся больничный халат. Где-то нашла мел и натерлась. К ней уже бежала санитарка. Накрыла и повела в палату. Девушка брела покорно, но вдруг вывернулась и со всей прыти понеслась обратно. Халат повис на руке санитарки. Клеопатра запрыгнула на клумбу и застыла в позе танцующей вакханки.

На аллее показались санитары, они тянули за собой тонкое полотно тумана, держа его за марлевые уголки, и быстро закрыли от Антония всю поляну с террасой. Женский крик, вырвавшийся оттуда, показался ему писком одинокой птицы, пойманной в силки.

Белое марево разбухало, приближаясь к лицу. Оно было ледяным. Он отшатнулся… 

(Опубликовано в журнале "Октябрь" №11, 2016 год)