Наши люди - 1. Наш человек

Я не люблю просиживать время в пабах. Но так нестерпимо захотелось живого пивка, что, повертев в руке банку я поставив ее обратно в картонную коробку.

 Час "Х" еще не пробил, и в Queen head еще были свободные столики. За одним из которых, иcтекая слюной как "собака павлова", приземлился и я.

Его я заметил не сразу. После кружки третьей. Когда окружающий мир становится на пару градусов теплей. То, что он из наших, можно было определить по надраенным до зеркального блеска остроносым туфлям и на три пуговицы расстегнутой рубахе. Он демонстративно курил немыслимые здесь "Маlboro" и колдовал над широкой рюмкой, в которой, на самом ее дне еще перекатывалась капля чего-то рубинового. Чтобы ее вытряхнуть, пришлось бы запрокинуть голову назад, что грозило падением. Языком было не достать, а заклинания не действовали. Очевидно, и шикануть, заказав еще пару капель, средства отсутствовали. И тут он посмотрел на меня. По детские наивные, небесно-голубые глаза и синюшного цвета очки панды. Характерный признак алкаша со стажем.

Конечно, это был наш человек. Наш человек подходит, присаживается, начинает разговор и открывает душу без приглашения.

Он докурил свои шикарные три сигареты и, стрельнув у меня трубочный табак, крутил козьи ножки, используя для этого салфетки. Он напоминал, что у нас кончилось пиво и бегал за еще одной. Еще чаще он отлучался в сортир, и его походка все больше напоминала движения Буратино в новогоднем, кукольном спектакле. Его руки, которые было проще отпилить, чем отмыть, жестикулируя, загребали табачный дым. Он постоянно отвлекался на проплывающие мимо, тяжелые зады англичанок. Ему нужна была драка, женщины, такси и "мир во всем мире". Порой его клонило в сон и очень низко.

А потом я взял бутылку виски и отвез его в кемпинг. Получив прощальное, троекратное лобзание, сдал на руки пестрой бригаде поляков, литовцев и одного турка.
Больше мы не встречались. Рассказ его был путанный и, скорей всего, не правдивый, но мне он показался интересным.

***

…Родился я и провел детство в Сочи. (По его словам нет города лучше.) На границе детства и взрослой жизни, уехал с картонным чемоданчиком в Ленинград, где совершенно неожиданно поступил в "Легкой промышленности им.Косыгина". Пять лет я умудрялся просыпаться, радуясь предстоящему дню, а, засыпая, считать себя, если не Гамлетом, то личностью значимой. Вечный голод научил питаться при помощи обаяния, стеклотару трансформировать в билеты на "Орфей и Эвридика". Там же я встретил и Л, которая тогда интересовала меня только накануне экзаменов. Но, в общем, учился я хорошо и главное, сразу определил для себя предметы, которые следовало знать, и те, которые — сдавать. Но… Распределение получил куда-то, уже не помню куда, но до Монголии — 100 км. Сам знаешь, можно было не ехать. Но и в приличное место устроиться после этого, не имея блата, уже никак. Видимо, это и был тот момент, когда я сделал первый взрослый, правильный поступок. К сожалению, и последний. Я просто взял четыре коньяка и пошел в военкомат. Там на меня посмотрели, как на барана, пока я расстилал газету под серьезный разговор. Но в результате меня забрали в армию. В офицеры. Я попал на полтора года в интенданты. Практически в центре Таллинна. Юхкентали. Это был Рай, а моя служба там — койкой возле той самой яблони. Тогда я и понял, что проза жизни под коньячок лучше праздника с портвейном. Приехала Л и сделала мне минет. Разве после этого можно было ей отказать в загсе? Правда был еще один аргумент. Ее папаша. Который был не последний человек в пароходстве и который, оглядев меня при первой встрече, как оглядывают загаженную чайками палубу, пообещал нам трехкомнатную квартиру. Слово он свое сдержал, и по окончании службы мы, уже с сыном, въехали в новенькую трехкомнатную в Ыйсмяе. Я устроился в отдел снабжения на кож.галантерейный и очень скоро "устроился" во всех отношениях. Югославская мебель, финские обои, японский двух-кассетник, ковры, крабы-языки в холодильнике, на столе коньячок не ниже КB. С Л мы под гитару пели в два голоса — "Степь да стееепь кругооом…". Предпочитая такси, а не возню с обустройством гаража.

Вот сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что социализм Брежнева был словно сшит для меня. Я, модельер-портной, как никто другой, могу отметить безупречность, универсальность этого фасона. Все, ну буквально все были довольны. Травили анекдоты, поругивали власть, оставаясь рамочно счастливыми на своих шести сотках и с набитыми дефицитом морозильниками. А ведь все держалось на одном полуживом "клоуне". Не стало его и все развалилось.

Я ходил на работу, где большее время развлекался и развлекал. Раз в месяц, как усмешку, получал зарплату. Зачем? Я джинсы шил, как …еврей. А знаешь, что такое ФОНДЫ? А сколько стоила по гос.цене кожа для курток и как они расходились в комиссионках? Все бы так и шло, постепенно со-старивая меня и превращая в старуху Л. Но вот скука. Скука — порок! Люди спиваются от скуки. А тут эта эМ. Короче, минет от Л, был только безвинным поцелуем от эМ. А говорят эстонки — мороженые репы в постели. Понесло меня. Не умею я по чуть-чуть. Что удивительно? Вот женщины! Л все это время безропотно терпела. Всем своим куриным существом пытаясь вернуть меня в семью. И когда ей это почти удалось, когда я, нагулявшись, как мартовский кот, потянулся было к миске со сметаной … Она обьявила, что разводится и выходит замуж за другого, который не такой урод, как я. Что тут со мной началось!!

Умирает отец, и я окончательно потерянный, оказываюсь в особняке Ва. Откуда она взялась, или где я ее нашел, уже не помню. Все как в тумане. Два года. Спал, ел, шил, трахался и пил, пил, пил. Она сумела создать берлинскую стену между мной и друзьями. Реалом, и всем миром, тогда, когда эту самую стену ломали. Я стал домашним пони, полезным и послушным.

Мы, советская интеллигенция (именно к ним причислял он и себя) встречали 91-й год, как когда-то февральскую революцию, старые либералы. Безмерно ликуя по поводу полученной свободы. Самовыразились? (Далее шли путанные и долгие рассуждения о Сорокине, Лимонове и писателях в мягких обложках. Художников, музыкантов и других он не материл). Следом шел 17-й год. Для самовыражения потребовалось еще и умение выжить, прокормить себя. Реальная власть перешла от дурашливых, спившихся партийцев, в руки бандитов и набирающему силу, новому чиновнику. Сковывающим всякое движение.

Когда я, наконец, нашел в себе силы послать эту Ва на фуй, я вдруг обнаружил, что мир изменился. Не изменился только я. Скажи, почему в общем благополучные при социализме бармены, председатели-директора, валютные менялы, да и далеко не дураки — гэбэшники, не смогли развить себя до банкиров, гениев капитализма? Отвечу. Потому, что летали только так, как привыкли. Их барьером стало прозрачное стекло. Стена, об которую муха плющит свою башку, демонстрируя свободолюбие. Хоть форточка рядом. А за окном другой мир и надо менять себя. Это - пугает.

Я нашел в себе силы вернуть своих друзей. Забрал маму в Таллинн. Разменяв её  сочинскую квартиру на трехкомнатную, Сыпрусе. Но это все. Дальше, действуя в колее привычного снабженца, скупил на базах ткани. Рассчитывая стать не меньше, чем эстонским Зайцевым. Кирдык!

Прогнозируемо-девальвирующийся рубль сменила непонятная крона. А маму настигает первый инсульт. Разрываясь между бизнесом и мамой, я остаюсь с мамой. Два года непрерывного дежурства с человеком, который … (здесь у него текли слезы, которые невозможно симулировать).

У меня в Ленинграде был институтский друг В. Он жил с Т, женщиной, которую я боготворил. Да, именно боготворил, потому что женщину друга, можно только боготворить. Трудно сказать, судьба это или что-то иное, что гонит нас от лузы к лузе? Но, на один день вырвавшись в тогда уже Питер, я, конечно, поехал к В. Там я узнал, что они разошлись. Мне бы, конечно, на вокзал, но что-то меня удержало. К черту билет! И представь себе! Точно, как с историей Рощина и Катерины ("Хождение по мукам"), когда он зашел, а она шарила в буфете в поисках, чем бы запить снотворное. Т уронила шприц, когда увидела меня. Это было лучшее время в моей жизни. Наверно, я любил ее всегда, даже когда не мог этого себе позволить. А, может, задавленная в зародыше любовь вдруг высвободилась, делая каждые мои день и ночь — счастливыми.

Мама умерла. Мы жили то в Таллинне, то в Питере. Я мог легко сдать на эстонский и получить синий паспорт. Но! Во-первых, какого черта я должен доказывать кому-то, что достоин паспорта одного с ним цвета? А во-вторых, тогда я не смог бы без визы ездить в Питер. И с Т было не просто. Она, как коренная (ее бабушка была смолянкой), ни в какую не соглашалась сделать даже кивок для того, чтобы остаться в Эстонии. В конце концов я сдался. Сдался окончательно. Обошел, как мог, напоследок все бары-пивнушки и попрощался с этим городом, ставшим мне родным. Кстати, знаешь за сколько я продал свою трехкомнатную? 17  зелеными и Опель Рекорд в довесок. Смешно. Но тогда были такие цены. Народ бежал, словно там, куда он бежал, ему были рады. Первый шок я испытал на границе, когда "наши" таможенники и погранцы ковыряли мои пожитки в поисках, чем бы поживиться. Потом я еще долго привыкал к привычному.

Пусть это была коммуналка, где в сортир ходили со своим рулончиком бумаги, окна в колодец двора... Но высокие потолки и, главное, рядом Невский, дворец Юсупова. Там и сейчас лунными ночами призрак убиенного Распутина все хлопает калиткой, словно пытаясь убежать от догнавших его пуль.

Мы были счастливы. Первое время все было хорошо. Даже очень хорошо. Друзья поручили мне перевалочную базу, где концентрировали всякое сырье перед решающим контрабасом. Платили прилично, и мы с Т не пропускали премьеры. Ужинали в "Европе". Ну а потом… А потом случилось то, что и должно было случиться. Дырка на границе закрылась, и необходимость в базе пропала. Кроме того, выяснилось, что я не умею зарабатывать. Деньги, достойные Т. Ты знаешь, какие в Питере зарплаты? А знаешь, сколько стоит простая корюшка? Ну и в довершение ко всему, тот шприц, который выронила Т, не закатился куда попало. Теперь я знаю, что это был героин, который рано или поздно — убивает. Убил он и Т. Я боролся! Я все делал! (От удара кулаком по столу подпрыгивала даже пудовая пепельница) Но она ушла. Страшно ушла.

Больше мне в Питере делать было нечего. Я безнадежно устарел для бизнеса. Посмотри на меня, я похож на таджика? Нет?! Работать за пайку! Нет. Пусть хозяин, но чужой…
Не мог я уже подойти к парапету Мойки, помня, как мы стояли здесь с Т и кормили уток для бомжей. Вернуться в Таллинн? Наверно это уже не тот Таллинн. Я купил литовский паспорт. Эстонский, в силу излишней забюракратизированности (это слово далось ему с трудом) дороже, и билет в Лондон. В один конец. Почему в Лондон? Не знаю.

Теперь вот работаю на стройке. Кстати, видел тот общественный нужник, который мы заканчиваем возле большой парковки? Знаешь, почему англичане — англичане? Потому что они даже сортиры строят навсегда. А не как мы, с задней мыслью, чтобы было, что улучшить…

***

Конечно я не пересказал всего, что услышал от него в тот вечер. Возможно, что-то досочинил. Слишком путанным был его рассказ и слишком разветвленным на отступления. Да и давно это было. В те "добрые" времена, когда еще можно было дымить в пабах.